Мгновение спустя плечи молодого фракийца поддержал Эзана, чтобы парень также мог увидеть чудо.
И на самом деле чудо. Да, цель устала. Но она поняла важность момента и послала сигнал граням.
В грузовом отсеке камень не блистал, как когда-то в доме Велисария. Энергии для такого свечения не осталось. Однако свечение имело место и оно все время менялось — менялись оттенки и их комбинации, причем такого количества оттенков никогда раньше не видел никто из собравшихся. Свет был холодным и мерцающим, но его разнообразие!.. Увидев его, никто из собравшихся в отсеке ни на секунду не сомневался, что видят чудо.
Наконец заговорил Гармат.
— Этого недостаточно, — прошептал советник.
Велисарий вопросительно приподнял брови.
Советник покачал головой. Нет, этим жестом он не выражал недружелюбия, но он также не показывал и почтения.
— Прости, Велисарий. Я верю тебе и верю тому, что ты рассказал. И камень на самом деле вызывает благоговение, как ты и описал, но…
Гармат сделал широкий жест рукой, пытаясь охватить и корабль, и весь мир, лежащий за бортом.
— То, что ты говоришь, включает не только нас, но и тех, перед кем мы отвечаем.
— Ты сам хочешь взять камень в руку, — мягко заметил Велисарий.
Гармат улыбнулся и покачал головой.
— Конечно нет! В моем возрасте ужасные видения совсем ни к чему. Я их уже достаточно насмотрелся.
Велисарий перевел взгляд и придвинул ладонь — незаметно — к принцу.
— Тогда Эон.
Принц уставился на камень. Нахмурился в задумчивости. Только задумчивости, не страхе — это было очевидно для всех, кто за ним наблюдал. И не только Велисарий заметил взрослое достоинство и уверенность в будущем на этом черном молодом лице.
— Нет, — наконец сказал Эон. — Я пока себе не доверяю. — Он повернулся к Усанасу. — Возьми.
— Почему я?
— Ты — мой давазз. Я доверю тебе больше, чем какому-либо другому человеку, живущему на земле. Возьми.
Усанас уставился на своего подопечного. Затем, не отводя взгляда, протянул руку Велисарию. Полководец опустил в нее камень.
Мгновение спустя камень скрылся в зажатой ладони Усанаса. И давазз на какое-то время покинул реальность.
Вернувшись, он открыл глаза и казался абсолютно таким же. Остальные были несколько удивлены. Велисарий поражен.
Однако когда давазз заговорил, полководец подумал, что различает легкую дрожь в густом баритоне.
Первые слова были обращены к принцу:
— Давазз всегда удивляется. И опасается.
Усанас сделал глубокий вдох и на мгновение отвел взгляд.
— Но больше не будет. Ты оказался великим принцем. И — со временем — будешь великим королем.
Давазз пытался подобрать слова.
— Слушай, хватит тянуть время! — рявкнул Эон. Усанас посмотрел на него в смущении.
— Во-первых, это твоя глупая идея, — давазз злобно взглянул на советника. — А ты его поддержал.
Гармат пожал плечами. Усанас улыбнулся римлянам (улыбка по крайней мере не изменилась. Только не она).
— Вы должны простить моих товарищей, — сказал давазз. Теперь он вдруг заговорил по-гречески без всякого акцента, как до этого, и больше не делал никаких ошибок. Правильно строил предложения и мог составить длинные! Велисарий с трудом сдержался, чтобы не выпучить глаза от изумления. Его катафрактам это не удалось. Они не могли поверить в произошедшую перемену. Человек вдруг теряет акцент, начинает говорить по-гречески, как грек!
— У мальчика, по крайней мере, есть оправдание. Он молод. У советника — ну если только старческое слабоумие. И, конечно, то, что он наполовину араб. А арабы предпочитают все делать хитро. Лучше схитрить, чем покушать.
Снова недовольный взгляд. Правда, вскоре взгляд смягчился.
— Наполовину араб — всегда араб в конце концов. После смерти Калеба ты, Гармат, вернулся в Аравию. Ты геройски погиб там, когда вел своих любимых бедуинов против малва.
Он пожал плечами.
— Конечно, ты проиграл. Даже бедуины в пустыне не смогли противостоять этой неумолимой силе индусов. После того как они разрушили Бени-Хасан и Харам.
— Значит, ты видел будущее, — утвердительно сказал Гармат.
— О, да. На самом деле. И оно было таким же ужасным, как нас и предупреждали. — Глаза Усанаса затуманились. — Я видел будущее до момента своей собственной смерти. Я умер бесславно, должен признать. От заражения крови — после ранения. К сожалению, получил его не во время доблестной схватки с противником. Просто случайно залетела ракета, это проклятье, ставшее предметом песен бардов и историй сказочников.
Он бросил взгляд на Менандра и решил уйти от вопроса заражения ран. Вместо этого улыбнулся принцу.
— Про твой конец, Эон, ничего сказать не могу. Я умер у тебя на руках, во время переселения, которое предприняли выжившие аксумиты под твоим командованием. На юг, в мои родные края между озерами, где ты надеялся основать новое царство, которое может противостоять малва. Хотя особых надежд на успех у тебя не было.
Усанас замолчал.
— Ты говоришь на прекрасном греческом, — пожаловался Валентин.
Усанас скорчил гримасу.
— Подозреваю, мой дорогой Валентин, что я говорю на нем значительно лучше, чем ты. Со всем моим уважением, боюсь, я — лучший лингвист из всех известных. Я вырос в сердце Африки, среди дикарей. На земле между великими озерами, где говорят по меньшей мере на восемнадцати языках. К двенадцати годам я знал семь из них и вскоре выучил и остальные.
Темный отсек внезапно осветила его улыбка.
— То есть к возрасту, когда у юношей появляется страстное желание совращать все, что движется. Мое племя, с грустью будет сказано, сильно возражало против внебрачных связей. В других племенах более разумные обычаи, но, жаль, они говорят на других языках. Поэтому пришлось выучить языки, потом я решил, что это очень полезная привычка, и продолжал их изучать.
Усанас показал пальцем на принца: его палец напоминал копье.
— Этот юный конспиратор, интриган-молокосос, считающий себя шпионом, решил показать себя хитрым и умным. По его мнению, мне следовало во время наших путешествий по Римской империи притворяться необразованным варваром, недавно вылезшим из кустов. Он думал, что ничего не подозревающие римляне могут бездумно разболтать секреты в присутствии тупого, ничего не понимающего раба. Его палец переместился на Гармата.
— А этот, доживший до седин, но так и не поумневший тип, так называемый советник, решил, что в плане есть разумное зерно и он может принести пользу. И вот я и оказался в капкане между Сциллой-наивностью и Харибдой-слабоумием.
Он воздел глаза к небу.
— Пожалейте меня, римляне. Несколько месяцев я, самый образованный язычник, который когда-либо покидал саванну, был вынужден передавать свои мысли, коверкая язык, как какой-то недоумок. Бедный я бедный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
И на самом деле чудо. Да, цель устала. Но она поняла важность момента и послала сигнал граням.
В грузовом отсеке камень не блистал, как когда-то в доме Велисария. Энергии для такого свечения не осталось. Однако свечение имело место и оно все время менялось — менялись оттенки и их комбинации, причем такого количества оттенков никогда раньше не видел никто из собравшихся. Свет был холодным и мерцающим, но его разнообразие!.. Увидев его, никто из собравшихся в отсеке ни на секунду не сомневался, что видят чудо.
Наконец заговорил Гармат.
— Этого недостаточно, — прошептал советник.
Велисарий вопросительно приподнял брови.
Советник покачал головой. Нет, этим жестом он не выражал недружелюбия, но он также не показывал и почтения.
— Прости, Велисарий. Я верю тебе и верю тому, что ты рассказал. И камень на самом деле вызывает благоговение, как ты и описал, но…
Гармат сделал широкий жест рукой, пытаясь охватить и корабль, и весь мир, лежащий за бортом.
— То, что ты говоришь, включает не только нас, но и тех, перед кем мы отвечаем.
— Ты сам хочешь взять камень в руку, — мягко заметил Велисарий.
Гармат улыбнулся и покачал головой.
— Конечно нет! В моем возрасте ужасные видения совсем ни к чему. Я их уже достаточно насмотрелся.
Велисарий перевел взгляд и придвинул ладонь — незаметно — к принцу.
— Тогда Эон.
Принц уставился на камень. Нахмурился в задумчивости. Только задумчивости, не страхе — это было очевидно для всех, кто за ним наблюдал. И не только Велисарий заметил взрослое достоинство и уверенность в будущем на этом черном молодом лице.
— Нет, — наконец сказал Эон. — Я пока себе не доверяю. — Он повернулся к Усанасу. — Возьми.
— Почему я?
— Ты — мой давазз. Я доверю тебе больше, чем какому-либо другому человеку, живущему на земле. Возьми.
Усанас уставился на своего подопечного. Затем, не отводя взгляда, протянул руку Велисарию. Полководец опустил в нее камень.
Мгновение спустя камень скрылся в зажатой ладони Усанаса. И давазз на какое-то время покинул реальность.
Вернувшись, он открыл глаза и казался абсолютно таким же. Остальные были несколько удивлены. Велисарий поражен.
Однако когда давазз заговорил, полководец подумал, что различает легкую дрожь в густом баритоне.
Первые слова были обращены к принцу:
— Давазз всегда удивляется. И опасается.
Усанас сделал глубокий вдох и на мгновение отвел взгляд.
— Но больше не будет. Ты оказался великим принцем. И — со временем — будешь великим королем.
Давазз пытался подобрать слова.
— Слушай, хватит тянуть время! — рявкнул Эон. Усанас посмотрел на него в смущении.
— Во-первых, это твоя глупая идея, — давазз злобно взглянул на советника. — А ты его поддержал.
Гармат пожал плечами. Усанас улыбнулся римлянам (улыбка по крайней мере не изменилась. Только не она).
— Вы должны простить моих товарищей, — сказал давазз. Теперь он вдруг заговорил по-гречески без всякого акцента, как до этого, и больше не делал никаких ошибок. Правильно строил предложения и мог составить длинные! Велисарий с трудом сдержался, чтобы не выпучить глаза от изумления. Его катафрактам это не удалось. Они не могли поверить в произошедшую перемену. Человек вдруг теряет акцент, начинает говорить по-гречески, как грек!
— У мальчика, по крайней мере, есть оправдание. Он молод. У советника — ну если только старческое слабоумие. И, конечно, то, что он наполовину араб. А арабы предпочитают все делать хитро. Лучше схитрить, чем покушать.
Снова недовольный взгляд. Правда, вскоре взгляд смягчился.
— Наполовину араб — всегда араб в конце концов. После смерти Калеба ты, Гармат, вернулся в Аравию. Ты геройски погиб там, когда вел своих любимых бедуинов против малва.
Он пожал плечами.
— Конечно, ты проиграл. Даже бедуины в пустыне не смогли противостоять этой неумолимой силе индусов. После того как они разрушили Бени-Хасан и Харам.
— Значит, ты видел будущее, — утвердительно сказал Гармат.
— О, да. На самом деле. И оно было таким же ужасным, как нас и предупреждали. — Глаза Усанаса затуманились. — Я видел будущее до момента своей собственной смерти. Я умер бесславно, должен признать. От заражения крови — после ранения. К сожалению, получил его не во время доблестной схватки с противником. Просто случайно залетела ракета, это проклятье, ставшее предметом песен бардов и историй сказочников.
Он бросил взгляд на Менандра и решил уйти от вопроса заражения ран. Вместо этого улыбнулся принцу.
— Про твой конец, Эон, ничего сказать не могу. Я умер у тебя на руках, во время переселения, которое предприняли выжившие аксумиты под твоим командованием. На юг, в мои родные края между озерами, где ты надеялся основать новое царство, которое может противостоять малва. Хотя особых надежд на успех у тебя не было.
Усанас замолчал.
— Ты говоришь на прекрасном греческом, — пожаловался Валентин.
Усанас скорчил гримасу.
— Подозреваю, мой дорогой Валентин, что я говорю на нем значительно лучше, чем ты. Со всем моим уважением, боюсь, я — лучший лингвист из всех известных. Я вырос в сердце Африки, среди дикарей. На земле между великими озерами, где говорят по меньшей мере на восемнадцати языках. К двенадцати годам я знал семь из них и вскоре выучил и остальные.
Темный отсек внезапно осветила его улыбка.
— То есть к возрасту, когда у юношей появляется страстное желание совращать все, что движется. Мое племя, с грустью будет сказано, сильно возражало против внебрачных связей. В других племенах более разумные обычаи, но, жаль, они говорят на других языках. Поэтому пришлось выучить языки, потом я решил, что это очень полезная привычка, и продолжал их изучать.
Усанас показал пальцем на принца: его палец напоминал копье.
— Этот юный конспиратор, интриган-молокосос, считающий себя шпионом, решил показать себя хитрым и умным. По его мнению, мне следовало во время наших путешествий по Римской империи притворяться необразованным варваром, недавно вылезшим из кустов. Он думал, что ничего не подозревающие римляне могут бездумно разболтать секреты в присутствии тупого, ничего не понимающего раба. Его палец переместился на Гармата.
— А этот, доживший до седин, но так и не поумневший тип, так называемый советник, решил, что в плане есть разумное зерно и он может принести пользу. И вот я и оказался в капкане между Сциллой-наивностью и Харибдой-слабоумием.
Он воздел глаза к небу.
— Пожалейте меня, римляне. Несколько месяцев я, самый образованный язычник, который когда-либо покидал саванну, был вынужден передавать свои мысли, коверкая язык, как какой-то недоумок. Бедный я бедный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119