— Что это значит? — полюбопытствовал Нил.
— О Боже, сейчас за мной заедут, а я еще не одета...
— Погоди, как это — заедут? Кто заедет? Мы же собирались в супермаркет.
— Милый, сегодня не получится, я совсем забыла сказать, мы едем на пикник всем нашим отделом, на Лосиный Ручей, с ночевкой, я бы с удовольствием взяла и тебя, но будут только коллеги, без семей, так что... — Сесиль тараторила, не прекращая рыться в груде тряпок. — Как думаешь, если я надену сапожки и клетчатые брюки, а сверху красную курточку, не замерзну? По радио обещали наступление холодного атмосферного фронта.
— Но в доме не осталось ни крошки...
— Милый, что ты все о каких-то пустяках? Съезди сам, туда, кажется, ходит автобус.
— Автобус ушел два часа назад, а следующий только завтра.
— Ну хорошо, хорошо, придумаем что-нибудь, может быть, у Криса в машине найдется местечко для тебя. Тогда я попрошу его сделать крюк до супермаркета...
Местечко нашлось — в кузове мини-грузовичка, на котором приехал сослуживец Сесиль Крис — улыбчивый верзила с челюстями квадратнее, чем у мультяшного майора Сидорова из «Шпионских страстей». Весь путь до супермаркета Нил протрясся, скорчившись между походным мангалом и сложенной утепленной палаткой; обещанное похолодание он ощущал каждой своей косточкой и на торговый перекресток прибыл куском мороженного мяса.
— Бай, дарлинг! — Сесиль махнула ему рукой в окошко грузовичка и исчезла, оставив за собой лишь жидкое облачко бензинового выхлопа.
Нил кое-как доковылял до «Макдональдса», постепенно отогрелся тремя кружками горячего супчика и опасливо вылез на улицу. Северный ветер, разогнав скопившиеся за ночь тучи, стих, неяркое осеннее солнышко ненавязчиво пригревало физиономию, снова хотелось жить.
Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.
Достопримечательностей было несколько — четырехэтажный Дворец Игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое...
Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекло название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке — веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной Площади, перекособоченный мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:
«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех — на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя...»
— Привет! К вам можно?
Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку. Прошу.
Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».
— Тоже за покупками выбрались?
— Угу... — Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженая брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер 50-х, огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.
— А вы, значит, и есть тот самый француз, — неожиданно выпалила девушка.
Нил улыбнулся, маскируя крайнее удивление ее осведомленностью.
— Пожалуй, мой ответ будет зависеть от того, что вы вкладываете в понятие «тот самый».
— Ну, тот самый, что живет в Проспект. В розовом домике, с женой на сером «пинто». Мы ведь соседи.
— Вот как? Удивительно, что я вас до сих пор не приметил.
— А мы вернулись только вчера. А о вас нам рассказала Роберта.
— Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.
— О да! — Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. — Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.
— Шелли?
— Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.
— А я Нил.
— О, американское имя.
— Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы — кибернетика.
— Вы оба кибернетики?
— Ну, я скорее киборг, новейшая разработка... А ты, Шелли, чем занимаешься?
Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.
— Пишу диссер по теоретической журналистике.
— А что, есть и такая?
— Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.
— Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»... Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.
— Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы — они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68