Может, присоветуете, на чем остановить наш выбор.
— Лиз, выручай, — вставила Таня. — А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан... Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.
— Ну, я не настолько хорошо разбираюсь... — Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.
Над столиком повисла тишина.
— Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, — распорядилась Таня.
— ...А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером — и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями... Фасоли больше никто не будет? — Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. — Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?
— С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. — Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.
Лиз разлила остатки вина себе и Тане.
— Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить... Знаете, Ленинград, Петербург — это магический, колдовской город, но магия его — это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает... — Лиз жадными глотками осушила бокал.
— Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно , бывало всякое...
Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок — первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли — и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.
— Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. — Соня показала на барную Я стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок; — А теперь мое единственное желание — завалиться в кроватку и бай-бай до утра...
— А ты завались, — предложила Таня. — До лифта-то доползешь?
Соня подозрительно стрельнула глазками.
— А вы?
— А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе...
* * *
Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.
По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.
— Кали спера, кирья Татиана, — с поклоном сказала старуха, приблизившись. — Доброго вечера...
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Татиана — хозяйка дома. Ты — хозяйка этого дома.
Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду...
— Я не хозяйка...
Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.
Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.
— Твой сын, — сказала цыганка. — Хозяин Занаду.
— Но у меня нет сына. Только дочь.
— Твой сын, — повторила старуха. — И внук.
— Сын и внук? Так не бывает...
— Так бывает, — сказала цыганка и повернулась к своим. — Анна, пляши!
Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки, закружилась, извиваясь в пламенном танце.
— Огонь, Танюша, — грустно сказала бабка. — Кто хороший, тот не сгорит... Огонь очищает.
Не в силах отвести взгляда, Таня заворожено смотрела на девочку — и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати...
* * *
— Нюточка! — крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.
Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.
Из смежной комнаты, через открытую дверь, доносился самозабвенный храп Сони.
Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.
Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, выглянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух.
Запела погромче:
— Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди... — Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. — Эй, солнце, взойди!
Соня заворочалась.
— М-м-м... Да что такое... Поспать уже нельзя...
— Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.
Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.
— Который час?
— Да уж шесть скоро... Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали! С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову! — Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась... Пароход, обед... Разморило...
Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.
От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы — в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного, раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз — старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.
Подойдя поближе, она увидела, что под деревом насыпана куча желтого песка, белокурый малыш сидит в ней и колотит совочком по крышке пластмассового ведерка, а старик, склонившись рядом, что-то чертит палочкой на песке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Лиз, выручай, — вставила Таня. — А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан... Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.
— Ну, я не настолько хорошо разбираюсь... — Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.
Над столиком повисла тишина.
— Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, — распорядилась Таня.
— ...А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером — и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями... Фасоли больше никто не будет? — Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. — Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?
— С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. — Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.
Лиз разлила остатки вина себе и Тане.
— Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить... Знаете, Ленинград, Петербург — это магический, колдовской город, но магия его — это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает... — Лиз жадными глотками осушила бокал.
— Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно , бывало всякое...
Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок — первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли — и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.
— Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. — Соня показала на барную Я стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок; — А теперь мое единственное желание — завалиться в кроватку и бай-бай до утра...
— А ты завались, — предложила Таня. — До лифта-то доползешь?
Соня подозрительно стрельнула глазками.
— А вы?
— А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе...
* * *
Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.
По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.
— Кали спера, кирья Татиана, — с поклоном сказала старуха, приблизившись. — Доброго вечера...
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Татиана — хозяйка дома. Ты — хозяйка этого дома.
Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду...
— Я не хозяйка...
Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.
Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.
— Твой сын, — сказала цыганка. — Хозяин Занаду.
— Но у меня нет сына. Только дочь.
— Твой сын, — повторила старуха. — И внук.
— Сын и внук? Так не бывает...
— Так бывает, — сказала цыганка и повернулась к своим. — Анна, пляши!
Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки, закружилась, извиваясь в пламенном танце.
— Огонь, Танюша, — грустно сказала бабка. — Кто хороший, тот не сгорит... Огонь очищает.
Не в силах отвести взгляда, Таня заворожено смотрела на девочку — и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати...
* * *
— Нюточка! — крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.
Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.
Из смежной комнаты, через открытую дверь, доносился самозабвенный храп Сони.
Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.
Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, выглянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух.
Запела погромче:
— Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди... — Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. — Эй, солнце, взойди!
Соня заворочалась.
— М-м-м... Да что такое... Поспать уже нельзя...
— Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.
Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.
— Который час?
— Да уж шесть скоро... Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали! С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову! — Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась... Пароход, обед... Разморило...
Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.
От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы — в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного, раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз — старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.
Подойдя поближе, она увидела, что под деревом насыпана куча желтого песка, белокурый малыш сидит в ней и колотит совочком по крышке пластмассового ведерка, а старик, склонившись рядом, что-то чертит палочкой на песке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68