— стучал себя в грудь Асуров. — Кто ж знал, что все так обернется, взяли бы, да вместо ордена приказали тебя шлепнуть, как слишком много знающего».
«Ну и шлепнули бы! Все равно мне без Лизоньки не жить!»
«Ты давай, брат, с такими настроениями завязывай! Ты еще родине пригодишься, да и самому себе тоже. А Лизу, конечно, жалко. Наш грех, недосмотрели... С другой стороны, откуда мы знали, что у тебя с ней отношения? Давай за нее. Пусть земля ей будет пухом!»
Они выпили еще водки. И еще...
* * *
Помпезный, белый с золотом кремлевский зал заполнялся героями невидимого фронта — импозантными генералами, подтянутыми офицерами, серьезного вида гражданскими. Величественно проплыла пожилая женщина, как две капли воды похожая на Маргарет Тэтчер, просеменил, шурша черной рясой, тщедушный попик. Его Нил приметил еще в гостинице, удивился, и Асуров, усмехаясь, поведал, что, поступившись тайной исповеди, отец Николай сдал компетентным органам восьмидесятипятилетнего власовца. Старика показательно судили и расстреляли, а патриотичного служителя культа представили к ордену, кажется, Дружбы Народов. Еще среди присутствующих Нил узнал водителя-дальнобойщика, который, гоня фуру «Совтрансавто» через Западную Германию, на банку просроченной икры выменял у пьяного американского сержанта банку свежей антирадарной краски для самолетов-невидимок, и капитана мини-субмарины, перекусившего новейший американский оптоволоконный кабель, протянутый по дну Индийского океана. Нил не сомневался, что и подвиги всех прочих, собравшихся сегодня здесь, были в том же духе — кто-то что-то стырил, кто-то кого-то кинул, заложил, замочил... Он поймал себя на мысли, что если бы сейчас, в данную минуту, этот зал взлетел на воздух вместе с теми, кто в нем сейчас находится, включая и его самого, мир не стал бы хуже ни на йоту...
Как в исторических трагедиях Шекспира, под фанфары вошли начальственные лица, награждаемый контингент встретил их дружным вставанием и аплодисментами, переходящими в овацию. Возглавляющий процессию пожилой важный товарищ в очках, громадных, как канализационные люки, остановился возле крытой алым бархатом трибуны и поднял руку. Аплодисменты стихли. Начальство расселось по креслам, выставленным дугою по обе стороны трибуны.
Асуров ткнул Нила в бок, возбужденно зашептал в ухо:
— Видал? Сам Чебриков! И Крючков! И Градусов! И Сыроежкин!..
Эти фамилии Нилу ровным счетом ничего не говорили, сидящие напротив были для него всего лишь незнакомыми мужчинами, немолодыми и несимпатичными, обряженными в одинаковые темно-синие костюмы с одинаковыми бордовыми галстуками и одинаковыми красными значками на лацканах.
Дядя в бинокулярах откашлялся в микрофон. — Дорогие товарищи! Разрешите мне в этот торжественный для всех нас день от имени и по поручению...
Голова Нила свесилась на плечо... Лиз, живая, веселая, гордая, сказочно прекрасная Лиз гарцевала на вороной лошадке, изящной и тонконогой. Ее длинные волосы белокурой волной струились по ветру, лицо, обращенное к нему, лучилось нежным, прозрачным румянцем.
— Догоняй! — ее голос рассыпался хрустальными нотками челесты — небесного клавесина.
И он побежал за ней, легко перепрыгивая с облака на облако.
— Лиз!
Он протянул руки, и она упала в его ладони картинкой на невесомом листочке белого картона.
Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен.
— Кто это на лошади?
— А. Это Лиз, Элизабет Дальбер. Когда-то я уговорила ее остаться учиться в России. Может быть, и зря уговорила... Хотя, наверное, ничего в этой жизни не бывает зря...
Таня Захаржевская взяла рисунок из дрожащих пальцев Нила и положила на откидной столик рисунком вниз. Белая изнанка была девственно чиста.
— Прошлое все равно остается с нами, Нил, — сказала Таня. — И если сегодня мы живы, если способны любить и быть любимыми, значит, нет в этом прошлом ничего такого, о чем стоит жалеть.
Она откинулась на плюшевую спинку дивана и замолчала.
«Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть...» — настукивали где-то внизу колеса.
— Таня... А куда идет этот поезд? Таня подышала на вагонное стекло, и на помутневшей поверхности проступило слово «Занаду»...
Асуров тряс Нила за плечо.
— Ну давай же, очнись, ты, чучело! Твоя очередь...
Нил вздрогнул, встряхнулся.
— Ах да, извините...
— Баренцев Нил Романович! — повторил председательствующий.
Нил стал пробираться к проходу. Бойцы невидимого фронта поджимали ноги, пропуская его.
— За мужество и героизм, проявленные при выполнении особо важного задания Родины... — чеканил голос с трибуны.
Нил сошел с ковровой дорожки и сделал первый шаг по блистающему наборному паркету. До трибуны оставалось еще с десяток.
— Орденом Красной Звезды...
Ноги на скользких подошвах выстрелили вперед одновременно. Нил взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и под оглушительный треск лопающихся швов, медленно и красиво, как в кино, опрокинулся навзничь и покатился вперед, набирая скорость. Ноги, как две крылатые ракеты, неслись прямо на трибуну. Председательствующий согнулся, прикрываясь руками и пронзительно, по-бабьи заверещал.
Острые носы лаковых штиблет протаранили трибуну и, не встретив сопротивления, с ускорением въехали в стену, протащив сквозь древнюю кладку и всего остального Нила.
Он пролетел над кремлевской стеной, над приплюснутым кубиком мавзолея, над Красной площадью, прямо в пламенеющий закат.
Холодные лучи на мгновение ослепили его, а потом он увидел, впереди и внизу, аквамариновую морскую безбрежность и крохотный зеленовато-коричневый треугольник суши; Островок стремительно приближался, вырастая навстречу, и уже был виден кремовый купол Занаду, и цветники, и радужный фонтан, и три человеческие фигурки перед фонтаном. Стройная рыжеволосая женщина, седобородый старик, и между ними — беленький, вихрастый мальчишка. Подняв головы, они смотрели на его приближение, улыбались и махали руками...
ЭПИЛОГ
Ворон был очень большой, очень черный и очень наглый.
Он сидел на макушке массивного гранитного креста и смотрел на Нила круглым агатовым глазом.
— Здравствуй, брат, — тихо сказал Нил. — Видишь, какая история... Линда, потом Лиза, теперь вот Таня... Судьба, значит, такая — кружить черным вороном над могилами любимых...
— Мр-рак, мр-рак! — картаво согласился ворон. Оградки возле креста не было, и цветы лежали прямо на траве. Нил наклонился, присовокупил свое подношение — пышную белую розу на длинном стебле. Разгибаясь, в который раз встретился взглядом с позолотой букв, высеченных на кресте:
"Tanya Darling.
1956 — 1988.
Blessed Are the Meek for Thеу Shall Inherit... "
<Блаженны кроткие, ибо они наследуют... (англ.) >
— Кыш-ш!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
«Ну и шлепнули бы! Все равно мне без Лизоньки не жить!»
«Ты давай, брат, с такими настроениями завязывай! Ты еще родине пригодишься, да и самому себе тоже. А Лизу, конечно, жалко. Наш грех, недосмотрели... С другой стороны, откуда мы знали, что у тебя с ней отношения? Давай за нее. Пусть земля ей будет пухом!»
Они выпили еще водки. И еще...
* * *
Помпезный, белый с золотом кремлевский зал заполнялся героями невидимого фронта — импозантными генералами, подтянутыми офицерами, серьезного вида гражданскими. Величественно проплыла пожилая женщина, как две капли воды похожая на Маргарет Тэтчер, просеменил, шурша черной рясой, тщедушный попик. Его Нил приметил еще в гостинице, удивился, и Асуров, усмехаясь, поведал, что, поступившись тайной исповеди, отец Николай сдал компетентным органам восьмидесятипятилетнего власовца. Старика показательно судили и расстреляли, а патриотичного служителя культа представили к ордену, кажется, Дружбы Народов. Еще среди присутствующих Нил узнал водителя-дальнобойщика, который, гоня фуру «Совтрансавто» через Западную Германию, на банку просроченной икры выменял у пьяного американского сержанта банку свежей антирадарной краски для самолетов-невидимок, и капитана мини-субмарины, перекусившего новейший американский оптоволоконный кабель, протянутый по дну Индийского океана. Нил не сомневался, что и подвиги всех прочих, собравшихся сегодня здесь, были в том же духе — кто-то что-то стырил, кто-то кого-то кинул, заложил, замочил... Он поймал себя на мысли, что если бы сейчас, в данную минуту, этот зал взлетел на воздух вместе с теми, кто в нем сейчас находится, включая и его самого, мир не стал бы хуже ни на йоту...
Как в исторических трагедиях Шекспира, под фанфары вошли начальственные лица, награждаемый контингент встретил их дружным вставанием и аплодисментами, переходящими в овацию. Возглавляющий процессию пожилой важный товарищ в очках, громадных, как канализационные люки, остановился возле крытой алым бархатом трибуны и поднял руку. Аплодисменты стихли. Начальство расселось по креслам, выставленным дугою по обе стороны трибуны.
Асуров ткнул Нила в бок, возбужденно зашептал в ухо:
— Видал? Сам Чебриков! И Крючков! И Градусов! И Сыроежкин!..
Эти фамилии Нилу ровным счетом ничего не говорили, сидящие напротив были для него всего лишь незнакомыми мужчинами, немолодыми и несимпатичными, обряженными в одинаковые темно-синие костюмы с одинаковыми бордовыми галстуками и одинаковыми красными значками на лацканах.
Дядя в бинокулярах откашлялся в микрофон. — Дорогие товарищи! Разрешите мне в этот торжественный для всех нас день от имени и по поручению...
Голова Нила свесилась на плечо... Лиз, живая, веселая, гордая, сказочно прекрасная Лиз гарцевала на вороной лошадке, изящной и тонконогой. Ее длинные волосы белокурой волной струились по ветру, лицо, обращенное к нему, лучилось нежным, прозрачным румянцем.
— Догоняй! — ее голос рассыпался хрустальными нотками челесты — небесного клавесина.
И он побежал за ней, легко перепрыгивая с облака на облако.
— Лиз!
Он протянул руки, и она упала в его ладони картинкой на невесомом листочке белого картона.
Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен.
— Кто это на лошади?
— А. Это Лиз, Элизабет Дальбер. Когда-то я уговорила ее остаться учиться в России. Может быть, и зря уговорила... Хотя, наверное, ничего в этой жизни не бывает зря...
Таня Захаржевская взяла рисунок из дрожащих пальцев Нила и положила на откидной столик рисунком вниз. Белая изнанка была девственно чиста.
— Прошлое все равно остается с нами, Нил, — сказала Таня. — И если сегодня мы живы, если способны любить и быть любимыми, значит, нет в этом прошлом ничего такого, о чем стоит жалеть.
Она откинулась на плюшевую спинку дивана и замолчала.
«Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть...» — настукивали где-то внизу колеса.
— Таня... А куда идет этот поезд? Таня подышала на вагонное стекло, и на помутневшей поверхности проступило слово «Занаду»...
Асуров тряс Нила за плечо.
— Ну давай же, очнись, ты, чучело! Твоя очередь...
Нил вздрогнул, встряхнулся.
— Ах да, извините...
— Баренцев Нил Романович! — повторил председательствующий.
Нил стал пробираться к проходу. Бойцы невидимого фронта поджимали ноги, пропуская его.
— За мужество и героизм, проявленные при выполнении особо важного задания Родины... — чеканил голос с трибуны.
Нил сошел с ковровой дорожки и сделал первый шаг по блистающему наборному паркету. До трибуны оставалось еще с десяток.
— Орденом Красной Звезды...
Ноги на скользких подошвах выстрелили вперед одновременно. Нил взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и под оглушительный треск лопающихся швов, медленно и красиво, как в кино, опрокинулся навзничь и покатился вперед, набирая скорость. Ноги, как две крылатые ракеты, неслись прямо на трибуну. Председательствующий согнулся, прикрываясь руками и пронзительно, по-бабьи заверещал.
Острые носы лаковых штиблет протаранили трибуну и, не встретив сопротивления, с ускорением въехали в стену, протащив сквозь древнюю кладку и всего остального Нила.
Он пролетел над кремлевской стеной, над приплюснутым кубиком мавзолея, над Красной площадью, прямо в пламенеющий закат.
Холодные лучи на мгновение ослепили его, а потом он увидел, впереди и внизу, аквамариновую морскую безбрежность и крохотный зеленовато-коричневый треугольник суши; Островок стремительно приближался, вырастая навстречу, и уже был виден кремовый купол Занаду, и цветники, и радужный фонтан, и три человеческие фигурки перед фонтаном. Стройная рыжеволосая женщина, седобородый старик, и между ними — беленький, вихрастый мальчишка. Подняв головы, они смотрели на его приближение, улыбались и махали руками...
ЭПИЛОГ
Ворон был очень большой, очень черный и очень наглый.
Он сидел на макушке массивного гранитного креста и смотрел на Нила круглым агатовым глазом.
— Здравствуй, брат, — тихо сказал Нил. — Видишь, какая история... Линда, потом Лиза, теперь вот Таня... Судьба, значит, такая — кружить черным вороном над могилами любимых...
— Мр-рак, мр-рак! — картаво согласился ворон. Оградки возле креста не было, и цветы лежали прямо на траве. Нил наклонился, присовокупил свое подношение — пышную белую розу на длинном стебле. Разгибаясь, в который раз встретился взглядом с позолотой букв, высеченных на кресте:
"Tanya Darling.
1956 — 1988.
Blessed Are the Meek for Thеу Shall Inherit... "
<Блаженны кроткие, ибо они наследуют... (англ.) >
— Кыш-ш!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68