– Эй, Хаджи, Хаджи! – примолвил седобородый дядя Шекерлеб, тряся головою. – Ну, съели вы порядочную кучу грязи – право, свыше своей головы! Посмотрев на вас, вы человек и видели свет: как же можете предполагать, что и другие станут есть с вами ту же грязь и говорить, по вашему внушению, что это сахар? Буде угодно аллаху, этому не бывать! Мы не стерпим дерзости вашей до конца.
– Но, дядя, душа моя, говори, что я сделал? Я ни в чём не виноват перед вами, – сказал я. – Ей-ей! Ни в чём.
– Как ни в чём? – воскликнул женин племянник. – Разве лгать не есть вина? Воровать, убивать людей, жениться плутовски на порядочной женщине, обманывать её родных – всё это, по-вашему, честное дело! У вас стыда нет в на фальшивую денежку!
– Так вы себе воображаете, что сын исфаганского цирюльника делает большую честь одному из именитейших в Стамбуле семейств, когда изволит тайно жениться на одной из его женщин? – присовокупил старший брат.
– Не вы ли продавали чубуки в Новом караван-сарае? – сказал другой мой шурин. – Машаллах! Машаллах! Хорошего достали мы зятя!
– Но Хаджи, по милости аллаха, купец из купцов! – сказал насмешливо седой дядя. – Караван с его бархатами и персидскими шёлковыми тканями идёт теперь из Мешхеда в Тегеран. Его порожние бутылки продаются в Абиссинии на вес чистого золота. Его невольники, его кофе…
– Как же? А его родословная! – продолжал племянник тем же тоном. – Кто вам сказал, что он сын исфаганского бородобрея? Сохрани бог! Он из роду Курейш, аравитянин, из чистой крови поколения Мансури, родня самому пророку.
– Спрашиваю вас, господа, что это значит? – вскричал я с гневом. – Хотите ли вы убить меня? Убивайте, но оставьте на мне кожу…
– Я тебе скажу, что это значит, – отвечал суровый незнакомец. – Ты негодяй, мошенник и стоишь того, чтоб лежать без головы на первой куче навоза. Если ты сию же минуту не отречёшься от жены и не сдашь дома родным, со всем, что в нём находилось, то – видишь ли этих людей с тростями? – они так же проворно выколотят тебе душу из тела, как из трубки недокуренный табак. Я сказал: ты знаешь!
Эти слова подали знак к общему восстанию. Все в одно время начали шуметь, и я должен был выслушать множество неприятных истин, пока нашёл время предложить свои возражения.
– Ну кто вы такие, что смеете, пришедши в мой дом, обращаться со мною, как с собакою? – сказал я грозному незнакомцу. – Эти господа, по крайней мере, братья и родственники моей жене: они в своём доме, и я рад объясниться с ними. Но вы ни отец, ни брат, ни дядя. Какое вам до меня дело?
Незнакомец и два его руфияна гневно покручивали усы и смотрели на меня, как тигры на свою добычу. Едва произнёс я последнее слово, он вспылил и закричал:
– Кто я таков? Спроси у тех, кто привёл меня сюда, то узнаешь, кто я таков и кто эти люди. Я раб моего падишаха, и если будешь спорить, то познакомлюсь с тобою покороче.
– Но если вам угодно, чтоб я расстался с женою, – возразил я гораздо покорнейшим голосом, смекнув, что он полицейский чиновник, – то дайте мне, по крайней мере, время посоветоваться с людьми, опытными в законе. Она моя законная супруга: Коран равен для всех правоверных, и вы не кяфиры, чтобы лишать меня жены и добра, вопреки заповедям аллаха. Не ваше дело разводить меня с женою: она сама должна требовать разлуки, и я не думаю, чтоб Шекерлеб согласилась прогнать своего мужа в угождение вашей прихоти. Впрочем, не я искал её первый, но она меня искала. Она полюбила меня не для денег, а по сердцу; и когда я согласился жениться, то не знал, ни кто она такая, ни сколько за нею имения. Старая сваха врала небылицы; полагая, что она меня надувает, я отвечал ей в том же смысле. Всё это были шутки. Супруги на свете соединяются ощупью. Я мусульманин, привык смиряться перед судьбою и видел в этом случае одну только волю предопределения. Я женился, потому что мне суждено было жениться, и если вы мусульмане, то не должны противоречить тому, что написано в книге предопределения. Притом, женитьба одно дело, а моё лицо другое, – примолвил я, обращаясь к незнакомцу. – Кто бы вы ни были, тронуть меня не смеете. Я раб моего шаха, и посол его защитит меня от вашей наглости. Если, посягнув на мою особу, вздумаете подать повод к раздору между двумя государствами, то будете отвечать вашею головою!
Речь моя произвела впечатление на вспыльчивого чиновника; он вынул свои чётки и более не говорил ни слова. Но старший брат Шекерлеб отвечал мне за всех:
– Что касается до сестры, то на этот счёт успокойте ваш ум, Хаджи! Она искреннее нас желает разлуки.
– Желаю, желаю! Ради имени пророка, ступайте себе с богом! – закричал пронзительный голос из боковой комнаты, где двадцать других подобных голосов внезапно раздалось в то же время. Это была моя жена со своими служанками и приятельницами, собранными нарочно для этой расправы. Они шумели, проклинали, плакали, домогались моего изгнания с таким отчаянием, как будто я был нечистый дух, от которого следует освободить дом во что бы то ни стало.
Оглушённый писком женщин, криком, упрёками и угрозами мужчин, которые объявили решительно, что вытолкают меня из дома силою, если не оставлю его добровольно, я вскочил с софы и произнёс с негодованием:
– Да будет так! Я уступаю и знать не хочу ни Шекерлеб, ни её богатств, ни её братьев, ни дядей, ни племянников. Но объявляю вам, господа, что вы поступаете со мною образом, недостойным честных мусульман. Неверные стыдились бы обращаться со своею собакою так, как вы обращаетесь со мною, правоверным. Предаю всё дело суду аллахову: он покарает неправедных, и сам пророк будет моим предстателем. Помните, что сказано в Коране: «На них будет надето платье из огня, тесное, палящее; кипяток будет литься рекою на их головы; чрева их и кожи превратятся в уголь, и они будут стонать под ударами железных раскалённых палиц и кнутов, сплетённых из молнии, хлопающих по телу с треском сильнее всякого грома».
Произнося эти слова с приличным жаром, я стал в середине комнаты и начал скидывать с себя ферязи, кафтаны и полукафтанья, принадлежавшие покойному эмиру, моему предместнику, или купленные за деньги Шекерлеб, бросая их поодиночке в сторону, как предметы, омерзительные для моего сердца. Потом приказал я слуге подать собственное моё платье, в котором впервые явился к невесте: накинул его на плечи и вышел из комнаты, потчевая всё собрание ужасными ругательствами и проклятиями.
Глава XXVII
Отчаяние Хаджи-Бабы. Собачья война. Утешительное умозаключение. Беседа с добрым приятелем
Очутясь на улице, я помчался так быстро, хотя и сам не знал, куда иду, что многие турки стали постороняться передо мною с набожным благоговением, как перед святым, а другие гнались бегом и просили меня возложить на них руки и не отказать им в своём благословении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125