Но всю прибыль, как от моей обезьяны, так от этих чудес, он прибирал себе, не дав мне ни одного газа.
Я сопровождал Бидина во всех его путешествиях. Мы посетили множество земель и городов: в одних нас принимали, как святых, из других прогоняли камнями, как негодяев. Так, мы были в Стамбуле, Алеппо, Дамаске, Каире, Мекке и Медине. В Джидде мы сели на корабль и вышли на берег в Сурате; оттуда, через Гуджерат и Лахор, прибыли в Кашмир, где нашли жителей, слишком уже образованных, и потому не имели большого успеха. Но зато в Герате, среди глупых и суеверных афганцев, слава нашей святости превзошла всякое ожидание.
Дервиш Бидин избрал себе жилище под шалашом, на вершине одной горы. Мы уверили жителей, что он там живёт в глубоком созерцании свойств аллаха, не принимая другой пищи, кроме той, которую ежедневно приносят ему пери. Все приготовления к творению чудес были уже сделаны, и Бидин сбирался на днях провозгласить себя пророком, как вдруг заболел и умер. Для собственной выгоды я распустил слух, будто духи, завидуя земному его существованию, так жестоко окормили его небесною пищей, что в теле не осталось ни местечка для души; и когда она таким образом принуждена была оставить бренное своё жилище, то сильный северо-восточный ветер, нарочно ниспосланный аллахом, принял её с благоговением и перенёс в пятое небо. Весь народ поверил моему рассказу; и хотя некоторые старики утверждали, что, с тех пор как они родились на свет, тот же самый ветер дул постоянно в то время года, никто, однако ж, не хотел себя разуверить. Тело Бидина погребено было с необыкновенным великолепием: сам Эшек-мирза, правитель Герата, Нёс его гроб. Благочестивейшие жители соорудили над его могилою часовню, которая сделалась теперь для афганцев предметом набожных путешествий.
После смерти Бидина я начал продавать его талисманы, которые, впрочем, большею частью делал сам. Но самый выгоднейший предмет моей торговли составляли вычески из бороды и обрезки ногтей этого святого, собранные будто мною во время пребывания его на вершине горы. Я. их продал столько, что было бы из чего сделать двадцать порядочных бород и столько же полных приборов ногтей. Опасаясь, чтоб и грубые афганцы наконец не открыли моего подлога, я оставил Герат и странствовал по разным областям Персии, пока не зашёл к хезарейцам, многочисленные поколения которых кочуют между Кандагаром и Кабулом. Там счастье поблагоприятствовало мне почти невероятным образом: я привёл в действие великое предначертание дервиша Бидина и выступил на поприще в качестве пророка.
– Вот приятель! – продолжал Сафар, потрепав по плечу дервиша, сидевшего с ним рядом. – Он был вместе со мною у хезарейцев и скажет тебе, как искусно уверили мы Этих добродушных хищников, будто у нас есть неисчерпаемый котёл, вечно наполненный рисовою кашею с бараньими хвостами, – чудо, в подлинности которого не сомневались и самые недоверчивые, пока давали мы им кушать этой каши. Одним словом, я тот многославный Хазрате-Иман, о котором недавно столь много слышали вы в Хорасане. Несмотря на то, что я принуждён был сложить с себя пророческий сан, вследствие победы, одержанной войсками шаха над моими приверженцами, я сохранил, однако ж, весь запас добра аллахова, накопленный мною во время моего владычества и могущий обеспечить моё благосостояние до конца жизни. С тех пор проживаю я в Мешхеде. Мы сочли за нужное оставаться здесь некоторое время безызвестными; но на прошедшей неделе вздумали сотворить чудо, возвратив зрение одной бедной девочке, и теперь опять в большом уважении у народа.
Кончив повествование, Сафар пригласил своего товарища, бывшего с ним вместе у хезарейцев, рассказать свои похождения.
– Что касается до меня, – сказал последний, – то происшествия моей жизни очень просты и нелюбопытны, исключая моё пребывание у хезарейцев вместе с приятелем Сафаром. Отец мой был знаменитый своею учёностью мулла в городе Куме и славился строгостью постов своих и точностью в совершении пяти ежедневных молитв. Нас было несколько человек сыновей, которым он старался внушить свою набожность и своё усердие к вере. Бедность его принудила нас промышлять хитростью, которую сначала весьма удачно прикрывали мы видом благочестия, но вскоре были обнаружены и, к несчастию, прославились как гнездо лгунов и плутов. Чтоб избегнуть преследования, я должен был укрыться под дервишскою рясою; успехами же своими в этом звании обязан следующему случаю:
Прибыв в Тегеран, я поселился напротив дома одного богатого москательщика. Вдруг прибегает ко мне женщина из его гарема и убедительно просит пожаловать к её хозяину. Я последовал за нею. Войдя во внутренние комнаты, я нашёл москательщика на смертном одре, окружённого семейством и служителями, которые все в один голос кричали: «Вай! вай! он умирает». На софе сидел лекарь, который, поджав под себя ноги, преспокойно курил кальян. Исчерпав со своей стороны всё, чем только мог он спасти и убить больного, он наконец решил, что как лекарства не оказывают никакого действия, то следует прибегнуть к сверхъестественному пособию и дать ему принять внутрь талисман с надписью; потому что если ему суждено умереть, то он умрёт и без того; если же нет, то может ещё возвратиться к жизни силою священных слов, начертанных благочестивою рукой. Жена и родные больного бросились ко мне толпою и спрашивали, не могу ли я уделить им такого талисмана, какого требует хаким. Я ещё никогда в жизни не составлял талисманов; но, чтоб поддержать честь моей рясы и, во всяком случае, надеясь на заплату, тотчас вынул из-за пояса чернильницу, велел подать лоскут бумаги и смело стал чертить разные изречения из Корана, с прибавлением странных фигур без всякого значения и вензелей, изображающих имена пророка, Али и имама Хусейна.
Хаким с полным благоговением принял из моих рук изготовленную карточку, положил её в остаток своего снадобья и, отдавая одной из женщин, сказал: «Во имя аллаха! Пусть больной выпьет всё это». Приказание его было исполнено: москательщик сперва не мог проглотить моей карточки, но ему насильно вбили её пальцем в горло. Долгое время он не оказывал никакого признака жизни. Наконец, к немалому изумлению моему и самого хакима, он вдруг начал ужасно метаться в постели. Затем последовала сильная рвота, и через несколько минут больной получил столь же решительное, сколь неожиданное облегчение.
Чтоб внушить уважение к моей святости, я тотчас стал громкими восклицаниями прославлять могущество аллаха и заступление его угодников, тогда как лекарь с неслыханною наглостью себе одному приписывал весь успех и славу. «Ну, что? Не говорил ли я вам? – вскрикивал он при каждом извержении больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Я сопровождал Бидина во всех его путешествиях. Мы посетили множество земель и городов: в одних нас принимали, как святых, из других прогоняли камнями, как негодяев. Так, мы были в Стамбуле, Алеппо, Дамаске, Каире, Мекке и Медине. В Джидде мы сели на корабль и вышли на берег в Сурате; оттуда, через Гуджерат и Лахор, прибыли в Кашмир, где нашли жителей, слишком уже образованных, и потому не имели большого успеха. Но зато в Герате, среди глупых и суеверных афганцев, слава нашей святости превзошла всякое ожидание.
Дервиш Бидин избрал себе жилище под шалашом, на вершине одной горы. Мы уверили жителей, что он там живёт в глубоком созерцании свойств аллаха, не принимая другой пищи, кроме той, которую ежедневно приносят ему пери. Все приготовления к творению чудес были уже сделаны, и Бидин сбирался на днях провозгласить себя пророком, как вдруг заболел и умер. Для собственной выгоды я распустил слух, будто духи, завидуя земному его существованию, так жестоко окормили его небесною пищей, что в теле не осталось ни местечка для души; и когда она таким образом принуждена была оставить бренное своё жилище, то сильный северо-восточный ветер, нарочно ниспосланный аллахом, принял её с благоговением и перенёс в пятое небо. Весь народ поверил моему рассказу; и хотя некоторые старики утверждали, что, с тех пор как они родились на свет, тот же самый ветер дул постоянно в то время года, никто, однако ж, не хотел себя разуверить. Тело Бидина погребено было с необыкновенным великолепием: сам Эшек-мирза, правитель Герата, Нёс его гроб. Благочестивейшие жители соорудили над его могилою часовню, которая сделалась теперь для афганцев предметом набожных путешествий.
После смерти Бидина я начал продавать его талисманы, которые, впрочем, большею частью делал сам. Но самый выгоднейший предмет моей торговли составляли вычески из бороды и обрезки ногтей этого святого, собранные будто мною во время пребывания его на вершине горы. Я. их продал столько, что было бы из чего сделать двадцать порядочных бород и столько же полных приборов ногтей. Опасаясь, чтоб и грубые афганцы наконец не открыли моего подлога, я оставил Герат и странствовал по разным областям Персии, пока не зашёл к хезарейцам, многочисленные поколения которых кочуют между Кандагаром и Кабулом. Там счастье поблагоприятствовало мне почти невероятным образом: я привёл в действие великое предначертание дервиша Бидина и выступил на поприще в качестве пророка.
– Вот приятель! – продолжал Сафар, потрепав по плечу дервиша, сидевшего с ним рядом. – Он был вместе со мною у хезарейцев и скажет тебе, как искусно уверили мы Этих добродушных хищников, будто у нас есть неисчерпаемый котёл, вечно наполненный рисовою кашею с бараньими хвостами, – чудо, в подлинности которого не сомневались и самые недоверчивые, пока давали мы им кушать этой каши. Одним словом, я тот многославный Хазрате-Иман, о котором недавно столь много слышали вы в Хорасане. Несмотря на то, что я принуждён был сложить с себя пророческий сан, вследствие победы, одержанной войсками шаха над моими приверженцами, я сохранил, однако ж, весь запас добра аллахова, накопленный мною во время моего владычества и могущий обеспечить моё благосостояние до конца жизни. С тех пор проживаю я в Мешхеде. Мы сочли за нужное оставаться здесь некоторое время безызвестными; но на прошедшей неделе вздумали сотворить чудо, возвратив зрение одной бедной девочке, и теперь опять в большом уважении у народа.
Кончив повествование, Сафар пригласил своего товарища, бывшего с ним вместе у хезарейцев, рассказать свои похождения.
– Что касается до меня, – сказал последний, – то происшествия моей жизни очень просты и нелюбопытны, исключая моё пребывание у хезарейцев вместе с приятелем Сафаром. Отец мой был знаменитый своею учёностью мулла в городе Куме и славился строгостью постов своих и точностью в совершении пяти ежедневных молитв. Нас было несколько человек сыновей, которым он старался внушить свою набожность и своё усердие к вере. Бедность его принудила нас промышлять хитростью, которую сначала весьма удачно прикрывали мы видом благочестия, но вскоре были обнаружены и, к несчастию, прославились как гнездо лгунов и плутов. Чтоб избегнуть преследования, я должен был укрыться под дервишскою рясою; успехами же своими в этом звании обязан следующему случаю:
Прибыв в Тегеран, я поселился напротив дома одного богатого москательщика. Вдруг прибегает ко мне женщина из его гарема и убедительно просит пожаловать к её хозяину. Я последовал за нею. Войдя во внутренние комнаты, я нашёл москательщика на смертном одре, окружённого семейством и служителями, которые все в один голос кричали: «Вай! вай! он умирает». На софе сидел лекарь, который, поджав под себя ноги, преспокойно курил кальян. Исчерпав со своей стороны всё, чем только мог он спасти и убить больного, он наконец решил, что как лекарства не оказывают никакого действия, то следует прибегнуть к сверхъестественному пособию и дать ему принять внутрь талисман с надписью; потому что если ему суждено умереть, то он умрёт и без того; если же нет, то может ещё возвратиться к жизни силою священных слов, начертанных благочестивою рукой. Жена и родные больного бросились ко мне толпою и спрашивали, не могу ли я уделить им такого талисмана, какого требует хаким. Я ещё никогда в жизни не составлял талисманов; но, чтоб поддержать честь моей рясы и, во всяком случае, надеясь на заплату, тотчас вынул из-за пояса чернильницу, велел подать лоскут бумаги и смело стал чертить разные изречения из Корана, с прибавлением странных фигур без всякого значения и вензелей, изображающих имена пророка, Али и имама Хусейна.
Хаким с полным благоговением принял из моих рук изготовленную карточку, положил её в остаток своего снадобья и, отдавая одной из женщин, сказал: «Во имя аллаха! Пусть больной выпьет всё это». Приказание его было исполнено: москательщик сперва не мог проглотить моей карточки, но ему насильно вбили её пальцем в горло. Долгое время он не оказывал никакого признака жизни. Наконец, к немалому изумлению моему и самого хакима, он вдруг начал ужасно метаться в постели. Затем последовала сильная рвота, и через несколько минут больной получил столь же решительное, сколь неожиданное облегчение.
Чтоб внушить уважение к моей святости, я тотчас стал громкими восклицаниями прославлять могущество аллаха и заступление его угодников, тогда как лекарь с неслыханною наглостью себе одному приписывал весь успех и славу. «Ну, что? Не говорил ли я вам? – вскрикивал он при каждом извержении больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125