Если хотите знать, так интересовался вами тогда я, и никто другой, но совсем не потому, что мы вас в чем-то заподозрили. Нам были нужны… Впрочем, это сейчас не так уж и важно. А письмо… Вы, вы-то сами допускаете, что оно написано Иваницким?
– Не знаю, – убитым голосом сказал Варламов. – Ничего я теперь не знаю. Все так запуталось…
– Распутаем, дорогой профессор, обязательно распутаем. Такая уж наша работа. У вас – другая. Давайте и будем каждый заниматься своим делом. Только вот что: жену вашу, боюсь, нам придется побеспокоить. Она немало глупостей натворила. Где она, кстати? У Соболевых? Молчу, молчу, вы все равно не скажете…
– Скажу, – неожиданно твердо возразил профессор. Возле его губ легла жесткая складка. – Последние недели да и беседы с Константином Дмитриевичем Миклашевым и вот теперь с вами многому меня научили, на многое открыли глаза – я имею в виду Еву Евгеньевну. Если разрешите, мне не хотелось бы углублять эту тему. Но фашизм я ненавижу. Можете мне верить. И этот… Гитаев… Ладно. Я долго молчал. А Ева Евгеньевна… Да, Ева Евгеньевна у Соболевых. В Малаховке. Там.
…Ева Евгеньевна Варламова была доставлена в наркомат в тот же вечер, прямо в кабинет Скворецкого. Майор не спешил начинать допрос: пристально, в упор он разглядывал сидевшую перед ним женщину. Надо сказать правду: разговоры о ее внешности не были преувеличением. Ева Евгеньевна была не просто хороша собой, ее смело можно было назвать красавицей. На вид ей никак нельзя было дать ее возраста. Фигура ее была девически стройна, черты лица на редкость правильными. Ни единой морщинки, разве что вот взгляд – холодный, оценивающий, отчужденный. Она сидела, небрежно откинувшись на спинку кресла, курила и откровенно изучающим взглядом рассматривала майора.
– Надеюсь, – прервал Скворецкий затянувшееся молчание, – вам ясны причины, в силу которых вы оказались здесь, у нас?
– Напротив, – отрезала Ева Евгеньевна. – Нисколько не ясны. Это же сплошное безобразие: я отдыхаю на даче, у своих друзей, вдруг врываются, хватают, тащат…
– Так уж и хватают? Тащат? Вы хотите сказать, что в отношении вас была допущена грубость?
– Фу, как вы прямолинейны! Почему грубость? Я выразилась фигурально. Но, сказать по совести, ничего не понимаю.
– Бросьте, Ева Евгеньевна, все вы отлично понимаете, и чем скорее мы найдем общий язык, тем для вас же, только для вас, будет лучше.
– Общий язык? – Варламова скептически усмехнулась и потянулась за новой папиросой. – Интересно, что вы под этим подразумеваете?
– Довольно! – Скворецкий хлопнул ладонью по столу. – Прекратите ломать комедию. Вы не в гостях, и у нас не приятельская беседа. Перед вами представитель следственных органов, так потрудитесь ясно и определенно отвечать на поставленные перед вами вопросы.
Ева Евгеньевна нисколько не смутилась, ничуть не растерялась. Она даже не изменила своей небрежной позы: все так же лениво курила, мечтательно наблюдая за тянувшимися к потолку завитками дыма. Снова усмехнулась и перевела взгляд на майора:
– Отвечать на вопросы? Извольте. Но пока вы мне поставили один-единственный вопрос: понимаю ли я, почему меня задержали. Я ответила: не по-ни-ма-ю. К чему же возмущаться, стучать кулаками по столу? – В голосе ее слышалась издевка.
Кирилл Петрович сдержался. Он облокотился на стол, чуть прикрыл глаза ладонью. «Да, – думал он, – штучка. Твердый орешек. Но что она все-таки знает? Как основательно запуталась во вражеских делах Гитаева, насколько далеко зашла? Кое-что мы знаем, кое о чем можем догадаться, но… В общем, задача не из легких».
– Отлично, – возобновил майор допрос. – Не хотите миром, не надо. Сами пожалеете. Но раз вы избрали такой путь, я буду ставить конкретные вопросы. Потрудитесь сообщить все, что вам известно о Гитаеве, старшем лейтенанте Советской Армии – таким он у вас появлялся, – Матвее Александровиче Гитаеве. И о Борисе Малявкине, которые жили в вашей квартире с мая месяца этого года.
– Ах, вот что! – повела плечиком Ева Евгеньевна. – Так бы и говорили. Гитаев? Малявкин? Что я вам могу сказать? Очень милые мальчики. Офицеры, как стали теперь опять говорить. Приехали с фронта. В командировку. Борю Малявкина мы – наша семья – знали с детства. Ну как было не приютить, молодежь? Они же проливали кровь за Родину…
– «Проливали кровь»! – зло перебил майор. – Бросьте! Потрудитесь сообщить все, что вам известно о преступных делах Малявкина и Гитаева.
– О преступных делах? Боже правый, о чем вы говорите? Какие преступные дела? Ничего не понимаю!
– Не понимаете? Почему же вы тогда (майор назвал число, время) бежали из своей квартиры, скрылись, перешли на нелегальное положение? Мало того: и мужа своего, профессора Варламова, увлекли за собой?
Теперь Скворецкий говорил иначе, чем в начале допроса: куда девался прежний мягкий тон. Майор говорил сухо, жестко, пристально глядя в глаза Варламовой. Та начала поеживаться под этим требовательным взглядом, то и дело меняя позу. Но Ева Евгеньевна еще пыталась держаться принятого ранее тона.
– Я? На нелегальное положение? Увлекла мужа? Помилуйте, но это чудовищно!
– Чудовищно? Так что, вы просто отправились в увеселительную прогулку? Погостить у Зайцевой, на даче у… (Кирилл Петрович назвал фамилию академика, у которого неделю скрывались Варламовы), у Соболевых? Так прикажете вас понимать? Почему, кстати, прогулку эту вы предприняли в тот самый день, когда Гитаев с Малявкиным были задержаны?
Ева Евгеньевна заметно изменилась в лице, выпрямилась, судорожно переплела пальцы. Когда Скворецкий начал перечислять имена людей, у которых скрывались Варламовы, она слегка побледнела, но все еще пыталась сопротивляться.
– Так… так вы знаете, где мы были? – удивилась она.
– Представьте себе, знаем. И не только это.
– Но я не уводила профессора! – вдруг истерически вскрикнула Ева Евгеньевна. – Это он, он уговорил меня скрыться. Спросите хоть его…
– Зачем? – жестко усмехнулся Скворецкий. – Профессор все рассказал. Сам, в отличие от вас.
– Рассказал? Вам? Но когда, когда он мог рассказать? Как? Это неправда! Или… или профессор Варламов арестован?
– Я мог бы оставить ваш вопрос без ответа, достаточно того, что я сообщил о факте беседы с профессором, однако скажу: никто профессора Варламова не арестовывал, он явился сам, по собственной инициативе. Итак, вы настаиваете, что инициатором перехода на нелегальное положение был ваш муж?
Варламова закусила губу и отрицательно качнула головой:
– Почему настаиваю? Я просто не помню, кому из нас первому пришла в голову эта мысль. Разве это так важно? Но… но если я и решилась на такой шаг, так только из страха за мужа, только. Ведь в тот день…
– Знаю, – перебил Скворецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Не знаю, – убитым голосом сказал Варламов. – Ничего я теперь не знаю. Все так запуталось…
– Распутаем, дорогой профессор, обязательно распутаем. Такая уж наша работа. У вас – другая. Давайте и будем каждый заниматься своим делом. Только вот что: жену вашу, боюсь, нам придется побеспокоить. Она немало глупостей натворила. Где она, кстати? У Соболевых? Молчу, молчу, вы все равно не скажете…
– Скажу, – неожиданно твердо возразил профессор. Возле его губ легла жесткая складка. – Последние недели да и беседы с Константином Дмитриевичем Миклашевым и вот теперь с вами многому меня научили, на многое открыли глаза – я имею в виду Еву Евгеньевну. Если разрешите, мне не хотелось бы углублять эту тему. Но фашизм я ненавижу. Можете мне верить. И этот… Гитаев… Ладно. Я долго молчал. А Ева Евгеньевна… Да, Ева Евгеньевна у Соболевых. В Малаховке. Там.
…Ева Евгеньевна Варламова была доставлена в наркомат в тот же вечер, прямо в кабинет Скворецкого. Майор не спешил начинать допрос: пристально, в упор он разглядывал сидевшую перед ним женщину. Надо сказать правду: разговоры о ее внешности не были преувеличением. Ева Евгеньевна была не просто хороша собой, ее смело можно было назвать красавицей. На вид ей никак нельзя было дать ее возраста. Фигура ее была девически стройна, черты лица на редкость правильными. Ни единой морщинки, разве что вот взгляд – холодный, оценивающий, отчужденный. Она сидела, небрежно откинувшись на спинку кресла, курила и откровенно изучающим взглядом рассматривала майора.
– Надеюсь, – прервал Скворецкий затянувшееся молчание, – вам ясны причины, в силу которых вы оказались здесь, у нас?
– Напротив, – отрезала Ева Евгеньевна. – Нисколько не ясны. Это же сплошное безобразие: я отдыхаю на даче, у своих друзей, вдруг врываются, хватают, тащат…
– Так уж и хватают? Тащат? Вы хотите сказать, что в отношении вас была допущена грубость?
– Фу, как вы прямолинейны! Почему грубость? Я выразилась фигурально. Но, сказать по совести, ничего не понимаю.
– Бросьте, Ева Евгеньевна, все вы отлично понимаете, и чем скорее мы найдем общий язык, тем для вас же, только для вас, будет лучше.
– Общий язык? – Варламова скептически усмехнулась и потянулась за новой папиросой. – Интересно, что вы под этим подразумеваете?
– Довольно! – Скворецкий хлопнул ладонью по столу. – Прекратите ломать комедию. Вы не в гостях, и у нас не приятельская беседа. Перед вами представитель следственных органов, так потрудитесь ясно и определенно отвечать на поставленные перед вами вопросы.
Ева Евгеньевна нисколько не смутилась, ничуть не растерялась. Она даже не изменила своей небрежной позы: все так же лениво курила, мечтательно наблюдая за тянувшимися к потолку завитками дыма. Снова усмехнулась и перевела взгляд на майора:
– Отвечать на вопросы? Извольте. Но пока вы мне поставили один-единственный вопрос: понимаю ли я, почему меня задержали. Я ответила: не по-ни-ма-ю. К чему же возмущаться, стучать кулаками по столу? – В голосе ее слышалась издевка.
Кирилл Петрович сдержался. Он облокотился на стол, чуть прикрыл глаза ладонью. «Да, – думал он, – штучка. Твердый орешек. Но что она все-таки знает? Как основательно запуталась во вражеских делах Гитаева, насколько далеко зашла? Кое-что мы знаем, кое о чем можем догадаться, но… В общем, задача не из легких».
– Отлично, – возобновил майор допрос. – Не хотите миром, не надо. Сами пожалеете. Но раз вы избрали такой путь, я буду ставить конкретные вопросы. Потрудитесь сообщить все, что вам известно о Гитаеве, старшем лейтенанте Советской Армии – таким он у вас появлялся, – Матвее Александровиче Гитаеве. И о Борисе Малявкине, которые жили в вашей квартире с мая месяца этого года.
– Ах, вот что! – повела плечиком Ева Евгеньевна. – Так бы и говорили. Гитаев? Малявкин? Что я вам могу сказать? Очень милые мальчики. Офицеры, как стали теперь опять говорить. Приехали с фронта. В командировку. Борю Малявкина мы – наша семья – знали с детства. Ну как было не приютить, молодежь? Они же проливали кровь за Родину…
– «Проливали кровь»! – зло перебил майор. – Бросьте! Потрудитесь сообщить все, что вам известно о преступных делах Малявкина и Гитаева.
– О преступных делах? Боже правый, о чем вы говорите? Какие преступные дела? Ничего не понимаю!
– Не понимаете? Почему же вы тогда (майор назвал число, время) бежали из своей квартиры, скрылись, перешли на нелегальное положение? Мало того: и мужа своего, профессора Варламова, увлекли за собой?
Теперь Скворецкий говорил иначе, чем в начале допроса: куда девался прежний мягкий тон. Майор говорил сухо, жестко, пристально глядя в глаза Варламовой. Та начала поеживаться под этим требовательным взглядом, то и дело меняя позу. Но Ева Евгеньевна еще пыталась держаться принятого ранее тона.
– Я? На нелегальное положение? Увлекла мужа? Помилуйте, но это чудовищно!
– Чудовищно? Так что, вы просто отправились в увеселительную прогулку? Погостить у Зайцевой, на даче у… (Кирилл Петрович назвал фамилию академика, у которого неделю скрывались Варламовы), у Соболевых? Так прикажете вас понимать? Почему, кстати, прогулку эту вы предприняли в тот самый день, когда Гитаев с Малявкиным были задержаны?
Ева Евгеньевна заметно изменилась в лице, выпрямилась, судорожно переплела пальцы. Когда Скворецкий начал перечислять имена людей, у которых скрывались Варламовы, она слегка побледнела, но все еще пыталась сопротивляться.
– Так… так вы знаете, где мы были? – удивилась она.
– Представьте себе, знаем. И не только это.
– Но я не уводила профессора! – вдруг истерически вскрикнула Ева Евгеньевна. – Это он, он уговорил меня скрыться. Спросите хоть его…
– Зачем? – жестко усмехнулся Скворецкий. – Профессор все рассказал. Сам, в отличие от вас.
– Рассказал? Вам? Но когда, когда он мог рассказать? Как? Это неправда! Или… или профессор Варламов арестован?
– Я мог бы оставить ваш вопрос без ответа, достаточно того, что я сообщил о факте беседы с профессором, однако скажу: никто профессора Варламова не арестовывал, он явился сам, по собственной инициативе. Итак, вы настаиваете, что инициатором перехода на нелегальное положение был ваш муж?
Варламова закусила губу и отрицательно качнула головой:
– Почему настаиваю? Я просто не помню, кому из нас первому пришла в голову эта мысль. Разве это так важно? Но… но если я и решилась на такой шаг, так только из страха за мужа, только. Ведь в тот день…
– Знаю, – перебил Скворецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88