Имеют подход к „Трефу“. Сообщите условия связи».
Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, «Музыканта» и «Быстрого». Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, – май месяц.
Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из «Фауста». И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: «Связь „Быстрым“ установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель „Музыканта“. Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов „Быстрым“ пока воздержаться. Ускорьте операцию „Треф“.
Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.
– Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?
– Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.
– Что еще?
– Костюкова, – вздохнул Виктор. – Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: «Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка – третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: „Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку – и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?“
Скворецкий от души смеялся.
– Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?
– Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: «Какие такие дела? Я на фабрику – они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики – обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка – цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…» И что вы думаете, – опять вздохнул Горюнов, – ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть «крышу» меняй.
– Да-а, – протянул Скворецкий. – Это уже серьезно. «Крышу»-то менять нельзя. Особенно сейчас, накануне событий. Надо что-нибудь придумать. Слушай, а что, если ее опередить? Договориться с военкоматом и вызвать ее туда? Как, надежный она человек?
– Человек-то надежный. Потомственная ткачиха. И все же…
– Хорошо, посоветуюсь с комиссаром…
На следующий день Горюнов пришел в наркомат только к ночи. Кирилл Петрович ждал его с нетерпением: это был день, назначенный абвером «Быстрому» для выхода в эфир. И все же как результат сеанса ни волновал майора (ведь прошлый раз немцы молчали), начал он с другого:
– Как Костючиха? Не заела вас с Малявкиным окончательно?
– Представьте себе, нет, – рассмеялся Виктор. – Совсем наоборот. Переменилась наша хозяйка. За какие-нибудь сутки. Вернулась сегодня домой среди дня, раньше обычного, сама не своя и все на Борьку поглядывает, да как-то чудно, с уважением. И ласковая такая: Боренька да Боренька, не хочешь ли того, не хочешь ли сего… Даже со мной стала лучше не надо. Я уж, грешным делом, подумал: не ваша ли работа? Что, вызывали ее в военкомат? Воспитывали?
– Вызывали, – кивнул Кирилл Петрович. – Воспитывали. Видишь – помогло.
– Еще как помогло! Будь здесь военком, что с ней беседовал, расцеловал бы его.
Майор медленно встал из-за стола и, повернувшись к Горюнову вполоборота, ткнул себя указательным пальцем в правую щеку:
– Целуй.
– То есть? – не сообразил Виктор. – Я же сказал – военкома.
– Я и говорю – военкома.
– Вы? – покатился со смеху Горюнов. – Вы?
– Я, – важно сказал Скворецкий. – Я и есть тот самый военком. Целуй, говорю, разбойник!
Кирилл Петрович рассказал Виктору, как прошла беседа. Костюкова все поняла с полуслова. Он ей объяснил, что живущие у нее офицеры выполняют важное, ответственное задание. «Милые, – сказала она, – что бы вам сразу сказать! Неужто мне, старой ткачихе, доверить нельзя? Да я – с дорогой душой. Коли надо, и сама помогу». Вот и вся беседа.
– Теперь, – закончил Скворецкий, – тылы у вас обеспечены. Ну, а ты что сияешь, как медный грош! Неужели абвер? Чего молчишь? Выкладывай!
Да, на этот раз сеанс состоялся, абвер вышел в эфир. Горюнов протянул Скворецкому листок бумаги. Это была расшифровка радиограммы, принятой Малявкиным. Германская разведка ставила «Быстрого» в известность, что в скором времени к нему прибудет связник, доставит питание к рации, передаст инструкции. От «Быстрого» запрашивали явку. Ответ он должен был дать через два дня.
– Явку? – задумался Кирилл Петрович. – Явка – не проблема. Можно где-нибудь на бульваре, в сквере. Скажем, возле Петровских ворот или на Трубной площади. Сообщить дни и часы. И бакенбарды у «Быстрого» свое сыграют. Меня, говоря по совести, волнует другое: как быть, если связник захочет проверить «крышу» «Быстрого», его убежище? Вести к Костюковой?
– Тут двух мнений быть не может, – сказал Горюнов. – Придется вести, никуда не денешься.
– Это-то так, но как быть в таком случае с тобой, вот в чем суть. Оставаться тебе там, выдать себя за сообщника «Быстрого»? Рискованно. Могут заподозрить неладное. Вывести тебя на время, оставить Малявкина одного, с глазу на глаз с представителем абвера? Не слишком ли велик риск? Вдруг «Быстрый» возьмет да опять передумает, продаст?
– А если третий вариант? – возразил Виктор. – Я остаюсь, но не как сообщник, а лишь как приятель «Быстрого», не посвященный в его дела?
Кирилл Петрович отмахнулся:
– Не серьезно. Во-первых, это подозрительно: что за человек возле «Быстрого»? Откуда? Зачем? Германская разведка может заподозрить неладное. Не дураки же там сидят. Во-вторых, такой вариант ровно ничего не дает: при «деловых» разговорах связника с «Быстрым» ты, как человек непосвященный, присутствовать не сможешь. Следовательно, риск и вовсе не оправдывается.
Скворецкий несколько раз прошелся по кабинету, сосредоточенно думая. Виктор сидел молча, хмурясь.
– Слушай, – остановился Кирилл Петрович против Горюнова, – ты уже которые сутки днюешь и ночуешь с Малявкиным, чего доброго, пуд соли с ним съел или около этого. Мог, кажется, за это время узнать его как следует. Как он? Можно на него положиться? Или у тебя осталось прежнее мнение – «гад»?
Горюнов смущенно ухмыльнулся:
– Знаете, Кирилл Петрович, я давно жду такого вопроса. Что вам сказать? Тогда, у комиссара, я, конечно, порол горячку. Человеческая природа – штука сложная,
при разных обстоятельствах она по-разному проявляется, а война – это война. Человек то и дело оказывается в таком переплете… Не всякий выдерживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, «Музыканта» и «Быстрого». Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, – май месяц.
Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из «Фауста». И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: «Связь „Быстрым“ установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель „Музыканта“. Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов „Быстрым“ пока воздержаться. Ускорьте операцию „Треф“.
Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.
– Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?
– Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.
– Что еще?
– Костюкова, – вздохнул Виктор. – Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: «Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка – третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: „Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку – и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?“
Скворецкий от души смеялся.
– Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?
– Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: «Какие такие дела? Я на фабрику – они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики – обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка – цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…» И что вы думаете, – опять вздохнул Горюнов, – ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть «крышу» меняй.
– Да-а, – протянул Скворецкий. – Это уже серьезно. «Крышу»-то менять нельзя. Особенно сейчас, накануне событий. Надо что-нибудь придумать. Слушай, а что, если ее опередить? Договориться с военкоматом и вызвать ее туда? Как, надежный она человек?
– Человек-то надежный. Потомственная ткачиха. И все же…
– Хорошо, посоветуюсь с комиссаром…
На следующий день Горюнов пришел в наркомат только к ночи. Кирилл Петрович ждал его с нетерпением: это был день, назначенный абвером «Быстрому» для выхода в эфир. И все же как результат сеанса ни волновал майора (ведь прошлый раз немцы молчали), начал он с другого:
– Как Костючиха? Не заела вас с Малявкиным окончательно?
– Представьте себе, нет, – рассмеялся Виктор. – Совсем наоборот. Переменилась наша хозяйка. За какие-нибудь сутки. Вернулась сегодня домой среди дня, раньше обычного, сама не своя и все на Борьку поглядывает, да как-то чудно, с уважением. И ласковая такая: Боренька да Боренька, не хочешь ли того, не хочешь ли сего… Даже со мной стала лучше не надо. Я уж, грешным делом, подумал: не ваша ли работа? Что, вызывали ее в военкомат? Воспитывали?
– Вызывали, – кивнул Кирилл Петрович. – Воспитывали. Видишь – помогло.
– Еще как помогло! Будь здесь военком, что с ней беседовал, расцеловал бы его.
Майор медленно встал из-за стола и, повернувшись к Горюнову вполоборота, ткнул себя указательным пальцем в правую щеку:
– Целуй.
– То есть? – не сообразил Виктор. – Я же сказал – военкома.
– Я и говорю – военкома.
– Вы? – покатился со смеху Горюнов. – Вы?
– Я, – важно сказал Скворецкий. – Я и есть тот самый военком. Целуй, говорю, разбойник!
Кирилл Петрович рассказал Виктору, как прошла беседа. Костюкова все поняла с полуслова. Он ей объяснил, что живущие у нее офицеры выполняют важное, ответственное задание. «Милые, – сказала она, – что бы вам сразу сказать! Неужто мне, старой ткачихе, доверить нельзя? Да я – с дорогой душой. Коли надо, и сама помогу». Вот и вся беседа.
– Теперь, – закончил Скворецкий, – тылы у вас обеспечены. Ну, а ты что сияешь, как медный грош! Неужели абвер? Чего молчишь? Выкладывай!
Да, на этот раз сеанс состоялся, абвер вышел в эфир. Горюнов протянул Скворецкому листок бумаги. Это была расшифровка радиограммы, принятой Малявкиным. Германская разведка ставила «Быстрого» в известность, что в скором времени к нему прибудет связник, доставит питание к рации, передаст инструкции. От «Быстрого» запрашивали явку. Ответ он должен был дать через два дня.
– Явку? – задумался Кирилл Петрович. – Явка – не проблема. Можно где-нибудь на бульваре, в сквере. Скажем, возле Петровских ворот или на Трубной площади. Сообщить дни и часы. И бакенбарды у «Быстрого» свое сыграют. Меня, говоря по совести, волнует другое: как быть, если связник захочет проверить «крышу» «Быстрого», его убежище? Вести к Костюковой?
– Тут двух мнений быть не может, – сказал Горюнов. – Придется вести, никуда не денешься.
– Это-то так, но как быть в таком случае с тобой, вот в чем суть. Оставаться тебе там, выдать себя за сообщника «Быстрого»? Рискованно. Могут заподозрить неладное. Вывести тебя на время, оставить Малявкина одного, с глазу на глаз с представителем абвера? Не слишком ли велик риск? Вдруг «Быстрый» возьмет да опять передумает, продаст?
– А если третий вариант? – возразил Виктор. – Я остаюсь, но не как сообщник, а лишь как приятель «Быстрого», не посвященный в его дела?
Кирилл Петрович отмахнулся:
– Не серьезно. Во-первых, это подозрительно: что за человек возле «Быстрого»? Откуда? Зачем? Германская разведка может заподозрить неладное. Не дураки же там сидят. Во-вторых, такой вариант ровно ничего не дает: при «деловых» разговорах связника с «Быстрым» ты, как человек непосвященный, присутствовать не сможешь. Следовательно, риск и вовсе не оправдывается.
Скворецкий несколько раз прошелся по кабинету, сосредоточенно думая. Виктор сидел молча, хмурясь.
– Слушай, – остановился Кирилл Петрович против Горюнова, – ты уже которые сутки днюешь и ночуешь с Малявкиным, чего доброго, пуд соли с ним съел или около этого. Мог, кажется, за это время узнать его как следует. Как он? Можно на него положиться? Или у тебя осталось прежнее мнение – «гад»?
Горюнов смущенно ухмыльнулся:
– Знаете, Кирилл Петрович, я давно жду такого вопроса. Что вам сказать? Тогда, у комиссара, я, конечно, порол горячку. Человеческая природа – штука сложная,
при разных обстоятельствах она по-разному проявляется, а война – это война. Человек то и дело оказывается в таком переплете… Не всякий выдерживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88