Пациент может внезапно перечеркнуть тщательную работу интерпретации, длившуюся несколько сеансов. Наиболее характерной и яркой чертой при этом является следующее: пациент, найдя какую-то ошибку аналитика, перечеркивающую его работу, выглядит счастливым победителем. Фактически, именно это чувство торжества при разрушении интерпретации аналитика, резко контрастирующее с постоянными жалобами на то, что аналитик не производит новых действий, дает нам ключ к пониманию бессознательной функции чувства пациента, что ему не помогают.
Когда аналитик пытается интерпретировать обесценивающее отношение пациента к предыдущей интерпретации, пациент часто начинает сердиться, что ему “промывают мозги”, подвергая садистическому всемогущему контролю. Следующий пример является иллюстрацией такого взаимодействия.
Мистер X. Нарциссический мужчина с параноидной регрессией в переносе однажды заявил мне, что я поставил ему в счет сеанс, который мы отменили по обоюдному согласию. Он говорил об этом с такой естественной уверенностью, что я, хотя не нашел письменного подтверждения этому и не мог ничего такого вспомнить, решил, что ошибся, и не стал брать за этот сеанс денег. Затем эта же ситуация повторилась несколько месяцев спустя, и я был уверен, что не мог так ошибиться дважды. Я спросил пациента, не ошибся ли он. Он ответил вспышкой гнева, страстно обвинив меня во лжи. Мои попытки выяснить вместе с ним природу этих фантазий лишь увеличивали в нем ярость, ощущение, что я обвиняю его во лжи, и непоколебимое убеждение, что я по своей жестокости и бессердечности сознательно лгу, чтобы защитить свою непогрешимость. Когда я попытался найти связи между его восприятием меня и подобным восприятием своей матери, которую он описывал как манипулирующую, убежденную в своей правоте и нечестную женщину, пациент с негодованием протестовал против моей попытки обелить его мать и самого себя.
Эта ситуация постепенно исчезла из переноса, хотя и не была разрешена. Через несколько недель мистер X. стал относиться ко мне как благородная жертва, готовая простить и забыть. Он разрешил резкое противоречие между верой в меня как в аналитика и убеждением, что я ему лгал, объяснив мою “ошибку” бессознательным процессом, отражающим негативные чувства к нему, которые я не осознаю, и моими гордостью и упрямством, которые он согласен терпеть, поскольку я призван спасти его как аналитик.
Через несколько месяцев вследствие серьезной болезни одного из членов семьи моему пациенту необходимо было покинуть город, и я изменил количество его сеансов, чтобы он смог продолжать терапию. В этот момент я самым пристальным образом следил за всякой возможностью непонимания в вопросах расписания и тогда осознал, насколько чувствую себя под его контролем, когда размышляю о наших встречах и особенно об оплате. Разумеется, повторилась прежняя ситуация, и мистер X. опять обвинил меня в том, что я беру с него лишние деньги.
Я стал прямо утверждать, что это его ошибка и что за ней скрывается какая-то важная тема его внутренней жизни, имеющая отношение ко мне. Мистер X. с изумлением сказал, что я, уже солгав ему дважды (что он утверждал с полной уверенностью), осмеливаюсь не только снова повторять свое мошенничество, но вдобавок еще и обвиняю его в своем собственном поведении. Мне стало ясно, что прошлые вспышки гнева пациента в переносе не только возвратились, но еще и усилились, и это свидетельствует о накоплении неразрешенных эпизодов такого рода. Его параноидная регрессия явно уже достигла степени бреда.
Я сказал мистеру X., что верю в его искренность и не сомневаюсь, что он действительно верит в свою правоту. Но как бы это ни было больно, я совершенно убежден, что не лгал ему – я с такими предосторожностями относился к его счету, что теперь абсолютно уверен в своей аккуратности. Я добавил, что ему стоит подумать, убежден ли я в своих словах, – хотя, с его точки зрения, они неверны, – или же лгу. Если он считает, что я лгу, значит, мне нельзя доверять как аналитику, потому что от аналитика можно ожидать по меньшей мере полной честности со своими пациентами.
Мистер X. был озадачен моими словами и спросил, не значит ли это, что я отказываюсь от него. Я убедил его, что не имел такого намерения, но что вижу только два варианта: либо мы с ним в данный момент живем в двух разных реальностях, – как если бы один из нас сошел с ума, – либо его аналитик все время бесчеловечно и жестоким образом лжет. Тогда пациент сердито обвинил меня в том, что я называю его сумасшедшим. Я ответил, что, если бы мы жили во взаимно противоречащих друг другу реальностях, каждый из нас переживал бы то же, что переживает нормальный человек, общаясь с сумасшедшим, и что я не знаю, как бы он перенес такую ситуацию.
Тогда пациент задумался. Он сказал, что не верит ни в то, что я лгу, ни в то, что он сумасшедший. Я заметил, что это очень больно: встретиться с безумием в себе или в человеке, который очень для тебя важен. Это высказывание явилось новым началом психоаналитической работы с установлением параметров техники: мы согласились, что совершенно по-разному воспринимаем реальность и что это является главной темой для исследования в процессе терапии. Я должен добавить, что при невозможности (по крайней мере, на данный момент) разрешить проективную идентификацию пациента с помощью интерпретации, четкое обозначение минимальных границ реальности создало условия для продолжения терапии.
Когда пациент понимает, что аналитик может перенести тот факт, что они совершенно по-разному воспринимают реальность, он и сам в состоянии терпеть такое положение вещей, и это первый шаг к осознанию пациентом потери тестирования реальности. Тогда пациент может терпимо относиться к психотическому состоянию: к своим бредовым идеям относительно терапевта. По сути дела, способность аналитика терпимо относиться к психотической реальности пациента помогает последнему терпимо относиться к своему психотическому ядру, признание которого ведет к восстановлению тестирования реальности в переносе. Такой же технический подход применим в случаях галлюцинаций, псевдогаллюцинаций и иллюзий, появляющихся в ситуации терапии. Когда пациент приписывает аналитику грандиозность, садизм, нечестность и даже бред, он может описывать характеристики, которые относит и к своим родителям. Качества и отца, и матери, реальные или фантастические, могут войти в садистическое грандиозное Я при его формировании. Важные генетические предшественники грандиозного Я могут, таким образом, активизироваться в переносе – непосредственно или с помощью проективной идентификации. Но, тем не менее, при таких формах переноса стремление с помощью интерпретации найти генетические связи, как правило, оборачивается неудачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148