— Вы к кому?
— К Сергею Анатольевичу Круглову.
— По вопросу?
— Мне не вполне ясна его предвыборная программа. Хотелось бы кое-что уточнить.
— Вы журналист?
— Нет, избиратель.
— Простите?
— Избиратель. Обыкновенный избиратель, — повторил Герман. — Тот самый, от кого зависит, станет ваш шеф депутатом Госдумы или не станет.
— Обратитесь к руководителю предвыборного штаба, он все объяснит. Штаб находится по адресу…
— Меня не интересует руководитель штаба. Я же не за него собираюсь голосовать.
— Не думаю, что Сергей Анатольевич вас примет. У него очень плотный график.
— А вы спросите, — предложил Герман, вручая референту визитную карточку. — Вдруг примет?
— Подождите, проконсультируюсь.
Референт степенно поднялся по лестнице, через несколько минут поспешно сбежал вниз, почтительно сообщил:
— Господин Ермаков, Сергей Анатольевич вас ждет. Позвольте ваш плащ…
В сопровождении референта Герман поднялся на второй этаж, пересек пустую приемную и оказался в просторном кабинете, обшитом темными дубовыми панелями, с громоздким старинным камином и просторным видом на Москву-реку и блестящие на солнце мокрые крыши Зацепы. На мраморной каминной полке красовались металлические и хрустальные кубки — спортивные трофеи хозяина кабинета. Сам хозяин мрачной тушей лежал в черном офисном кресле за массивным письменным столом в дальнем от окна углу кабинета.
— Господин Ермаков, — доложил референт.
— Исчезни.
Референт исчез. Хват всем телом откинулся к спинке кресла и с любопытством посмотрел на Германа.
— Так-так-так. Явился не запылился. Шустрый ты, Ермаков. Как блоха. Вчера в Канаде, сегодня уже здесь.
— Ты же сам сказал: «Только не тяни», — напомнил Герман, с интересом осматриваясь. — Хорошо ты устроился. Классный особнячок. И вид классный. Так и тянет сесть в речной трамвайчик и плыть куда-нибудь. Плыть и плыть. И ни о чем не думать. Тебя не тянет?
— Садись и плыви, кто тебе мешает?
— Дела мешают, дела. А вид хорош, — повторил Герман. — Я думаю, он тебе очень нравится. И знаю чем. Сказать?
— Ну, скажи.
— Негде пристроиться снайперу. Это типа шутки, — объяснил Герман, усаживаясь в черное кожаное кресло и удобно вытягивая ноги. — Кофе с коньячком здесь избирателям дают? Или только борцам за социальную справедливость?
— Не наглей, — хмуро посоветовал Хват. — Что за муйню ты сказал моему референту насчет предвыборной программы?
— Не муйню. Меня это действительно интересует. Но сначала вопрос. Ставка за выбивание долгов по-прежнему пятьдесят процентов, как в старые добрые времена? Или изменилась?
— Я этими делами не занимаюсь.
— Конечно, не занимаешься, — согласился Герман. — И никогда не занимался. Но, может, слышал краем уха? Я почему спрашиваю? Если не изменилась, твой фонд получит миллион долларов. Если стала меньше — меньше.
— Не пойму я, куда ты гнешь. Считай, что не изменилась. С чего ей изменяться?
— Второй вопрос. Понятия изменились? Беспредел по-прежнему вне закона? Привожу пример. Вот я прихожу к тебе и говорю: такой-то господин должен мне бабки, помоги получить, половина твоя. Ты подписываешься, начинаешь разбираться. И выясняешь, что такой-то господин ничего мне не должен, а я просто решил скрысятничать и употребить для этого твой авторитет. Раньше в таких случаях половина долга вешалась на меня. А теперь?
— И теперь вешается. А как же? — возмутился Хват. — Если такое спускать
— знаешь, что начнется? Это мы уже проходили!
— Вопросов больше нет. Господин Круглов, вы меня убедили. Я буду голосовать за вас.
— Ну, хватит! Крутишь, как корова хвостом. Базарь по делу!
— Это и есть дело. Я могу прямо сейчас обрисовать ситуацию, как я ее вижу. Но какой смысл? Потом придется все повторять в присутствии второй заинтересованной стороны.
— Ты про Кузнецова?
— Да, про нашего общего друга, — подтвердил Герман. — У тебя его телефон есть?
— Допустим.
— Так звони. Пусть подъедет и закроем тему.
— Не боишься?
— Кого?
— Его. Мы с тобой люди вменяемые. Про него я бы этого не сказал.
— Я давно уже устал бояться. Звони.
Хват вызвал референта:
— Кузнецов. Найди. Он мне нужен. Срочно.
Референт вышел, через три минуты возник в дверях кабинета:
— Он в Кунцево, пригнал машину на техобслуживание Сможет прибыть через полтора часа.
Клещ кивнул:
— Годится. — Предложил Герману: — Можешь подождать в гостиной. Телевизор там есть. Кофе с коньяком получишь, так и быть. Чтобы потом не говорил, что я плохо отношусь к своим избирателям.
— Спасибо, дела, — отказался Герман.
Референт сопроводил его к выходу и предупредительно открыл заднюю дверь «мерседеса».
— Куда? — спросил Николай Иванович.
Герман ответил не сразу. Полтора часа. Ни то, ни се. Да и не было у него никаких дел. В этот приезд в Москву у него было только одно дело.
— Тормозните у пристани. Через час подъезжайте к парку Горького, к центральному входу.
— Хотите покататься на теплоходе? — почему-то оживился водитель.
— Хочу.
IX
Это были его родные с детства места. На Ленинском проспекте, неподалеку от Первой Градской больницы, стоял родительский дом. Окно комнаты Германа выходило на Нескучный сад. В нее он двадцать лет назад привел Катю. Был яркий весенний день, когда сидеть в пыльных университетских аудиториях — тоска зеленая. Сорвались с лекций, Герман предложил: «Поехали ко мне, пообедаем». Но даже не подошли к холодильнику, не успели.
Изумленный, растерянный, потрясенный, натянув до подбородка простыню, Герман смотрел, как Катя раздвигает шторы, как насыщенный пылинками закатный солнечный луч золотым нимбом венчает ее голову с тяжелыми медно-русыми волосами, стекающими по хрупким плечам, рисует изгибы ее бесстыдно обнаженного, бесстыдно прекрасного тела с маленькой грудью, с золотистым пушком на руках, с темным, тоже в тонком золотом ореоле, треугольником внизу плоского девичьего живота.
— Ты чудо, я тебя люблю, — сказал он, хотя никогда раньше никому этого не говорил.
Да и кому было говорить? Хулиганистым оторвам-сверстницам из соседних дворов, а позже парикмахершам, официанткам и продавщицам, которые всегда были старше его, а одной даже было двадцать восемь лет? Он для них, пылкий неутомимый мальчишка, был счастливым отвлечением от сложностей женской жизни, они на короткое время утоляли его неуемную телесную жажду, которая преследовала его, как постоянное чувство голода преследует быстро растущих волчат. Какая любовь? Что такое любовь? Само слово казалось пошлым, бессмысленным, затертым до неприличия.
И лишь теперь, стыдясь своих рук, грубых от постоянного соприкосновения со щелочными растворами при мытье окон, стыдясь худобы своего тела, сильного от постоянных занятий спортом, но такого безобразного рядом с божественным совершенством Кати, Герман почувствовал, что любовь, это пошлое, затертое до неприличия слово, имеет свой сокровенный, до этих пор неведомый ему смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68