Официант кинулся к нему, предупредительно открыл дверцу. Герман и Борщевский встали. Катя подошла к столу, резко спросила:
— Что здесь происходит?
— Наш общий друг тебе сейчас все объяснит, — любезно ответил Герман. — А я пока погуляю, не буду мешать. Потом, если не возражаешь, мы поговорим о наших делах. Сейчас я уже готов к этому разговору.
Он допил виски и неторопливо направился по этой самой богатой улице Торонто, уходящей вдаль, по пути считая фонарные столбы, стоявшие через каждые пятьдесят метров.
Сто метров. Главное — не оглянуться.
Сто пятьдесят…
Улица Йорквил была достопримечательностью Торонто. Пешеходная, как московский Арбат, заполненная картинными галереями, кафе, бутиками. С двух сторон улицу замыкали самые дорогие башни кондоминимумов города «Принц Артур» с одной стороны и «Белэйр» с другой.
Двести пятьдесят.
Не обернуться, только не обернуться!
Триста.
По уик-эндам здесь катала молодежь на велосипедах и роликах. В будние дни улицу наполняли туристы и деловые люди, приходившие сюда на деловой ланч.
Триста пятьдесят.
Четыреста пятьдесят.
Улица кончилась, он свернул на Avenue road оставив слева отель «Four Seasons».
Пятьсот метров.
Можно идти быстрее, но время от этого быстрей не пойдет.
Каменели плечи, свинцовой тяжестью наливалась шея.
Не обернуться!
Километр.
Герман сделал полный круг и подошел к небольшому скверу с другой стороны Йорквила.
Километр сто.
Герман сел на скамейку и выкурил сигарету.
Теперь можно.
Он оглянулся.
Такси не было. «Мерседес» был. За столиком бара сидела Катя.
Одна.
XII
Она сидела, облокотившись на стол, ладонью подперев щеку, стряхивала пепел с сигареты в кофейную чашку. Герман заказал виски и сел напротив.
— Ты много пьешь, — заметила она как бы между прочим, попутно.
— А ты много куришь, — в тон ей, тоже словно между прочим, отозвался Герман.
— Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу, — так же устало, попутно, как говорят о чем-то постороннем, произнесла она. — Ты унизил его, растоптал его человеческое достоинство.
— Понятно, — кивнул Герман. — Значит, вы поговорили. И он был самокритичен. Насколько самокритичен?
— Ты заставил его говорить о себе страшные вещи. Ты заставил его говорить их мне. Мне, которую он любил! Ты заставил его говорить вслух то, о чем человек даже наедине с собой боится думать!
— Это про что? — заинтересовался Герман. — Про наркоту? Кстати, забыл спросить. И тогда забыл, и сейчас. Зачем он связался с наркотой? Сам вроде не кололся…
— Ему были нужны деньги.
— А попросить у родителей?
— Они давали только на обед.
— А на что еще нужно студенту?
— На театр. На ресторан. На цветы.
— На цветы тебе?
— Да, мне!
— Это очень уважительная причина. Если тебе — тогда да. А заработать? Попроситься ко мне в бригаду стекла мыть? Понимаю, руки от щелочи сохнут. А от торговлишки наркотой не сохнут.
Герман взял принесенное официантом виски и залпом выпил.
— Ты ошибаешься, я его не унизил. И не растоптал его достоинство. Подонка нельзя унизить. Нельзя растоптать то, чего нет. Про то, как он украл у Тольца снимки и прислал тебе, он успел рассказать? А про то, как он разводил тебя на любовь, а сам думал только о бабках?
— Ну, хватит, — поморщилась Катя. — Смени пластинку. Ты не его унизил, ты унизил меня. Ты мое достоинство втоптал в грязь. А заодно и свое. Ты хотел поговорить о наших делах. Начинай.
— Ты уверена, что в состоянии говорить о делах?
— Да, уверена!
— Что ж…Ты просила, чтобы я подал в суд заявление о разводе, а ты свое отзовешь. Я не сделаю этого.
Катя безразлично пожала плечами:
— Я в этом не сомневалась.
— Объясню, почему. Если инициатива развода будет исходить от меня, суд установит такой график моего общения с детьми, которого потребуешь ты…
— Ты много с ними общаешься? — с иронией перебила Катя. — Сколько общался, столько и будешь.
— Это ты говоришь сейчас. Потом скажешь, что я плохо на них влияю. Извини, но я не хочу зависеть от твоего настроения. Как, когда и сколько мне видеть детей — пусть это определит суд. Его решение будет обязательным для нас обоих. Второе — о совместно нажитом имуществе. Ты имеешь право на половину всего, что у нас есть. Но при разделе нашего имущества делятся и все наши долги.
— Вот как, у нас много долгов? Сколько?
— Ровно столько, сколько имущества. Наш городской дом стоит примерно шесть миллионов долларов. За него мы должны шесть миллионов долларов. Загородный дом — около семи миллионов. Долг за него — семь миллионов. Акции «Терры» при нынешней конъюнктуре оцениваются миллионов в сорок. Ровно сорок миллионов мы за них должны.
— Ты хочешь сказать, что у нас ничего нет? — нахмурилась Катя. — И ты думаешь, я поверю? Кому мы должны?
— Трастовому фонду, который управляет нашим имуществом.
— Что это за фонд? Откуда он взялся?
— Совет директоров траста в Насау, на Багамах. А создал его я.
— Ничего не понимаю! Ты можешь объяснить по-человечески?
— Попробую, — пообещал Герман. — Хотя это очень непросто. Траст был создан для того, чтобы защитить мой бизнес…
— От чего?
— От всего. От любых наездов. От любых попыток захватить его, от кого бы они ни исходили. Схему разрабатывала целая бригада международных юристов. Мисс Фридман ты платишь долларов четыреста в час?
— Триста.
— А мои адвокаты стоили от тысячи до полутора тысяч долларов в час. Они отработали свой гонорар. Схема юридически безупречна. Самая большая трудность была в том, чтобы найти банк, который одолжит уполномоченному фонда сорок миллионов долларов. Всего на несколько секунд. Я нашел такой банк. Банк дал кредит фонду, фонд дал кредит мне под залог моего имущества. После этого я вернул банку долг фонда. А мой долг фонду остался. И существует по сей день.
Поэтому компанию нельзя конфисковать. На ее активы нельзя наложить арест. Нет никакого смысла меня сажать или убивать. И даже если я сам, своей рукой подпишу документы на передачу «Терры» третьим лицам, они ее не получат. Чтобы новый владелец получил компанию, он должен будет сначала заплатить долг фонду.
— Не вешай мне лапшу на уши! — презрительно бросила Катя. — С какой стати ты будешь подписывать такие документы?
— Есть много способов заставить человека подписать любую бумагу. И есть много людей, которые все эти способы знают. Один из способов — паяльник в задницу.
Ее передернуло от отвращения.
— Господи, в какой грязи ты живешь!
— В той же, что и ты. Только ты об этом не знала. А я знал. Теперь и ты знаешь.
— Значит, я ничего не получу? Ты к этому все ведешь?
— Почему? — возразил Герман. — Что захочешь, то и получишь. Хочешь получить сорок шесть процентов акций «Терры»? Имеешь право. Но сначала тебе придется выложить двадцать миллионов долларов фонду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Что здесь происходит?
— Наш общий друг тебе сейчас все объяснит, — любезно ответил Герман. — А я пока погуляю, не буду мешать. Потом, если не возражаешь, мы поговорим о наших делах. Сейчас я уже готов к этому разговору.
Он допил виски и неторопливо направился по этой самой богатой улице Торонто, уходящей вдаль, по пути считая фонарные столбы, стоявшие через каждые пятьдесят метров.
Сто метров. Главное — не оглянуться.
Сто пятьдесят…
Улица Йорквил была достопримечательностью Торонто. Пешеходная, как московский Арбат, заполненная картинными галереями, кафе, бутиками. С двух сторон улицу замыкали самые дорогие башни кондоминимумов города «Принц Артур» с одной стороны и «Белэйр» с другой.
Двести пятьдесят.
Не обернуться, только не обернуться!
Триста.
По уик-эндам здесь катала молодежь на велосипедах и роликах. В будние дни улицу наполняли туристы и деловые люди, приходившие сюда на деловой ланч.
Триста пятьдесят.
Четыреста пятьдесят.
Улица кончилась, он свернул на Avenue road оставив слева отель «Four Seasons».
Пятьсот метров.
Можно идти быстрее, но время от этого быстрей не пойдет.
Каменели плечи, свинцовой тяжестью наливалась шея.
Не обернуться!
Километр.
Герман сделал полный круг и подошел к небольшому скверу с другой стороны Йорквила.
Километр сто.
Герман сел на скамейку и выкурил сигарету.
Теперь можно.
Он оглянулся.
Такси не было. «Мерседес» был. За столиком бара сидела Катя.
Одна.
XII
Она сидела, облокотившись на стол, ладонью подперев щеку, стряхивала пепел с сигареты в кофейную чашку. Герман заказал виски и сел напротив.
— Ты много пьешь, — заметила она как бы между прочим, попутно.
— А ты много куришь, — в тон ей, тоже словно между прочим, отозвался Герман.
— Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу, — так же устало, попутно, как говорят о чем-то постороннем, произнесла она. — Ты унизил его, растоптал его человеческое достоинство.
— Понятно, — кивнул Герман. — Значит, вы поговорили. И он был самокритичен. Насколько самокритичен?
— Ты заставил его говорить о себе страшные вещи. Ты заставил его говорить их мне. Мне, которую он любил! Ты заставил его говорить вслух то, о чем человек даже наедине с собой боится думать!
— Это про что? — заинтересовался Герман. — Про наркоту? Кстати, забыл спросить. И тогда забыл, и сейчас. Зачем он связался с наркотой? Сам вроде не кололся…
— Ему были нужны деньги.
— А попросить у родителей?
— Они давали только на обед.
— А на что еще нужно студенту?
— На театр. На ресторан. На цветы.
— На цветы тебе?
— Да, мне!
— Это очень уважительная причина. Если тебе — тогда да. А заработать? Попроситься ко мне в бригаду стекла мыть? Понимаю, руки от щелочи сохнут. А от торговлишки наркотой не сохнут.
Герман взял принесенное официантом виски и залпом выпил.
— Ты ошибаешься, я его не унизил. И не растоптал его достоинство. Подонка нельзя унизить. Нельзя растоптать то, чего нет. Про то, как он украл у Тольца снимки и прислал тебе, он успел рассказать? А про то, как он разводил тебя на любовь, а сам думал только о бабках?
— Ну, хватит, — поморщилась Катя. — Смени пластинку. Ты не его унизил, ты унизил меня. Ты мое достоинство втоптал в грязь. А заодно и свое. Ты хотел поговорить о наших делах. Начинай.
— Ты уверена, что в состоянии говорить о делах?
— Да, уверена!
— Что ж…Ты просила, чтобы я подал в суд заявление о разводе, а ты свое отзовешь. Я не сделаю этого.
Катя безразлично пожала плечами:
— Я в этом не сомневалась.
— Объясню, почему. Если инициатива развода будет исходить от меня, суд установит такой график моего общения с детьми, которого потребуешь ты…
— Ты много с ними общаешься? — с иронией перебила Катя. — Сколько общался, столько и будешь.
— Это ты говоришь сейчас. Потом скажешь, что я плохо на них влияю. Извини, но я не хочу зависеть от твоего настроения. Как, когда и сколько мне видеть детей — пусть это определит суд. Его решение будет обязательным для нас обоих. Второе — о совместно нажитом имуществе. Ты имеешь право на половину всего, что у нас есть. Но при разделе нашего имущества делятся и все наши долги.
— Вот как, у нас много долгов? Сколько?
— Ровно столько, сколько имущества. Наш городской дом стоит примерно шесть миллионов долларов. За него мы должны шесть миллионов долларов. Загородный дом — около семи миллионов. Долг за него — семь миллионов. Акции «Терры» при нынешней конъюнктуре оцениваются миллионов в сорок. Ровно сорок миллионов мы за них должны.
— Ты хочешь сказать, что у нас ничего нет? — нахмурилась Катя. — И ты думаешь, я поверю? Кому мы должны?
— Трастовому фонду, который управляет нашим имуществом.
— Что это за фонд? Откуда он взялся?
— Совет директоров траста в Насау, на Багамах. А создал его я.
— Ничего не понимаю! Ты можешь объяснить по-человечески?
— Попробую, — пообещал Герман. — Хотя это очень непросто. Траст был создан для того, чтобы защитить мой бизнес…
— От чего?
— От всего. От любых наездов. От любых попыток захватить его, от кого бы они ни исходили. Схему разрабатывала целая бригада международных юристов. Мисс Фридман ты платишь долларов четыреста в час?
— Триста.
— А мои адвокаты стоили от тысячи до полутора тысяч долларов в час. Они отработали свой гонорар. Схема юридически безупречна. Самая большая трудность была в том, чтобы найти банк, который одолжит уполномоченному фонда сорок миллионов долларов. Всего на несколько секунд. Я нашел такой банк. Банк дал кредит фонду, фонд дал кредит мне под залог моего имущества. После этого я вернул банку долг фонда. А мой долг фонду остался. И существует по сей день.
Поэтому компанию нельзя конфисковать. На ее активы нельзя наложить арест. Нет никакого смысла меня сажать или убивать. И даже если я сам, своей рукой подпишу документы на передачу «Терры» третьим лицам, они ее не получат. Чтобы новый владелец получил компанию, он должен будет сначала заплатить долг фонду.
— Не вешай мне лапшу на уши! — презрительно бросила Катя. — С какой стати ты будешь подписывать такие документы?
— Есть много способов заставить человека подписать любую бумагу. И есть много людей, которые все эти способы знают. Один из способов — паяльник в задницу.
Ее передернуло от отвращения.
— Господи, в какой грязи ты живешь!
— В той же, что и ты. Только ты об этом не знала. А я знал. Теперь и ты знаешь.
— Значит, я ничего не получу? Ты к этому все ведешь?
— Почему? — возразил Герман. — Что захочешь, то и получишь. Хочешь получить сорок шесть процентов акций «Терры»? Имеешь право. Но сначала тебе придется выложить двадцать миллионов долларов фонду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68