Герман пользовался, как и все его коллеги, угодливым благожелательством торгашей по части доставания дефицита, но поползновения подсунуть ему взятку, мизерную по сравнению с его заработками в кооперативе, вызывали у него лишь снисходительную усмешку. На него пытались выйти через сослуживцев, он делал вид, что намеков не понимает. Тон в Управлении задавали опытные опера, хорошо знающие правила игры, к Герману и немногим молодым сотрудникам «андроповского набора», они относились настороженно. Постепенно вокруг Германа образовалась атмосфера отчужденности. Она превратилась в откровенную подозрительность после того, как у Германа однажды случайно раскрылся кейс и на глазах у всех на пол вывалились пачки червонцев — тридцать тысяч рублей, которые он получил в банке для зарплаты работникам своего кооператива. Так он и объяснил, но в глазах у всех читалось: «Говори, говори нам про кооператив!»
Недели через две после этого случая на работу к Герману заехал Демин. Как всегда, он был в штатском. Оглядев тесный кабинет, который Герман делил с двумя сослуживцами, неодобрительно покачал головой:
— Накурили-то! Весна на дворе, а вы тут, как сычи. Пойдем погуляем, хоть воздухом подышишь, — весело предложил он Герману.
— И по пивку, — расширил программу Герман, не видевший старшего товарища несколько месяцев и обрадованный неожиданной встречей. — Как, Василий Николаевич?
Но Демин, никогда от таких предложений не уклонявшийся, на этот раз отказался. Едва за ними закрылась дверь кабинета, оживление исчезло с его лица.
— Почему ты закрыл дело на Митинском холодильнике? — спросил он, когда вышли на Страстной бульвар и расположились на скамейке в тени молодой листвы тополей.
— За отсутствием состава преступления, — удивленно ответил Герман, недоумевая, откуда об этом мелком деле знает Демин. — Они списали десять тонн мяса. Испортился компрессор, вовремя не заметили. Статьи тут нет, это административная ответственность.
— Кто знал, что ты вынес постановление о прекращении дела?
— Как кто? Начальство.
— И все? Вспомни, это важно.
Герман вспомнил: в тот день сломалась электрическая «Оптима», полетел ремень. Пришлось идти в соседний кабинет, там он и напечатал постановление.
— Кто был в кабинете?
— Ну, кто? Свои. А что?
— Да то. Кто-то из своих под тебя попытался взять. Объявил десять тысяч. Обвиняемый написал заявление в прокуратуру. Назначена проверка, занимается инспекция по личному составу.
— Откуда вы знаете? — спросил Герман.
— Ко мне приходили. Я же тебя в органы рекомендовал. Расспрашивали о тебе. Откуда у тебя машина и все такое. Подставили тебя, парень. Кто — не знаю, но что подставили — факт.
— Перебьются, — отмахнулся Герман. — Я в этом деле чистый.
— В этом — да, — согласился Демин. — Но кто знает, как сложится в другой раз. Вот что я тебе, Герман, скажу: уходить тебе надо из ментуры. Не вписываешься ты в систему.
— Потому что не беру?
— И поэтому тоже. Не светит тебе ничего. Майора, может, когда-нибудь и получишь. А на большее не рассчитывай. Это правда, что у тебя отец сидел?
— Вспомнили! Этим делам в обед сто лет. Сидел. По пятьдесят восьмой, после войны. По делу министра авиапрома Шахурина и главкома ВВС Новикова. Их обвиняли во вредительстве. В пятьдесят третьем отца выпустили, в пятьдесят шестом реабилитировали.
— Для кадров важно не то, что реабилитировали, а то, что сидел.
— Василий Николаевич, шутите? Отец до самой смерти работал в ОКБ Сухого, истребители делал. Боевые истребители! Да кто бы ему дал допуск, если бы за ним хоть что-нибудь было!
— Нет, Герман, не шучу, — хмуро проговорил Демин. — К сожалению, не шучу.
— Ну, тогда меня действительно к милиции близко нельзя подпускать. У меня и дед сидел. Кулак и враг колхозного строя. А бабка, так та умудрилась сидеть два раза. Один раз у немцев за то, что дала партизанам мешок картошки и спички. А как не дать — пристрелили бы и избу сожгли. Второй раз — у наших. За то, что сотрудничала с немцами. С полицаем сошлась, он ее и освободил из лагеря. Десятку оттянула в Караганде за полицая. Так теперь мне и это припомнится?
— Про это не знаю. Что знал — сказал. Ты не выступай, а подумай над моим советом. Я ведь от чистого сердца. У тебя есть свое дело, вот и занимайся им, пока дают.
— А вы не хотите уйти? — спросил Герман. — Я бы взял вас начальником службы безопасности. Дела идут к тому, что скоро без такой службы будет не обойтись. Как, Василий Николаевич?
— Спасибо, — невесело усмехнулся Демин. — Только мне уже поздно менять профессию.
— Рассчитываете дослужиться до генерала?
— Ну, до генерала мне, как до луны. Дай бог дослужиться к пенсии хоть до полковника. А над моим советом серьезно подумай, — повторил он.
— Подумаю, — пообещал Герман.
Уволиться из милиции оказалось намного сложнее, чем туда поступить. Начальник управления наотрез отказался подписать рапорт капитана Ермакова: «С каких хренов? На его обучение тратили деньги, пусть служит!» Сопротивление только увеличило решимость Германа. Сама мысль, что он не властен распоряжаться собственной жизнью, привела его в ярость. Дело тянулось все лето. Наконец удалось организовать письмо заместителя министра финансов с просьбой уволить старшего оперуполномоченного УБХСС Ермакова из МВД в связи с тем, что без него народному хозяйству СССР придется очень туго. Начальник внял, рапорт был подписан. В ожидании увольнения Герман догуливал неиспользованный отпуск, впервые за многие годы у него вдруг образовалось свободное время, которое нужно куда-то деть. Только поэтому он и дал Владику себя уболтать.
Встречу назначили на шесть возле Центрального телеграфа. На улице Горького, которая еще не стала Тверской, «семерка» Германа попала в пробку. Был теплый вечер, стекла машин были опущены, по радио шла прямая трансляция из Кремлевского дворца съездов — народные депутаты яростно атаковали 6-ю статью Конституции СССР о руководящей роли КПСС. Председательствовал Горбачев. Он объявил: «Слово предоставляется депутату…» Оратор, фамилия которого ничего не говорила Герману, бодро начал: «Днепропетровск, родина застоя». Зал взорвался смехом и аплодисментами. Герман выключил приемник. Но трансляция не прервалась: приемники всех машин, запрудивших улицу Горького, были настроены на ту же волну, водители и пассажиры жадно, с восторгом вслушивались в депутатскую болтовню.
Герман почувствовал раздражение. Не то чтобы он совсем не интересовался политикой, политика интересовала его в той мере, в какой влияла на конкретную жизнь. Пока же единственным реальным результатом перестройки был закон о кооперативах и отмена запрета на частнопредпринимательскую деятельность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68