— Давай за Данию. Она хорошая девочка. Пусть ей повезет!
— Что-то я не очень тебя понимаю, — проговорил Герман, с удовольствием выпив и закурив «Мальборо». — Зачем женился, если знал, что разведешься?
— А это не мне было нужно — ей. Чтобы отогреться, поверить в себя. Женщине нужно совсем немного — всего лишь знать, что ее любят. Тогда она расцветает. У меня было много жен. И я всех их любил. Пока им это было нужно. Ну какой из поэта муж? Представь, что Петрарка женился на Лауре. Знали бы мы его сонеты? Или Пигмалион. Ты можешь представить себе Пигмалиона, который женился на Галатее, ходит на службу, мусорное ведро выносит?
— Как-то странно ты понимаешь любовь, — заметил Герман. — Как будто это что-то такое, что можно сдать напрокат.
— А что такое любовь? — вопросил Маркиш. — Ты знаешь?
— Мне кажется, да, — подумав, кивнул Герман. — Я это понял, когда Катя рожала Леньку. Я принимал у нее роды.
— Ты принимал роды? — поразился Маркиш. — Сам? Почему? Не успели довезти до больницы?
— Нет, в больнице. С врачами и акушеркой. В Канаде так делают. Сначала учат, потом… Конечно, если сам муж хочет.
— Господи Боже! Представляю. Нет, не представляю. Но вроде бы понимаю. Но это еще не все, Герман. Нет, не все. Что такое любовь, по-настоящему понимаешь не тогда, когда принимаешь роды у любимой жены.
— Когда?
— Когда ее хоронишь. И остаешься один.
Он надолго умолк, потом повторил:
— Остаешься один. Ждать своего часа. Когда ваши души соединятся там, в имениях Божьих.
— Но… Разве Рахиль…Ты о ней? — спросил Герман.
— Нет. Рахиль была потом. Первая моя жена была другая. На севере, в Воркуте.
— И она?..
— Да. Она умерла. Ладно, хватит о грустном. Давай похлебаем ушицы, попьем чайку и будем считать, что ты получил от моих щедрот всего по полной программе.
Была удивительно вкусной уха, был удивительно вкусным пахнущий дымком чай. Шумели сосны, плескалась вода, протарахтела моторка, оставляя за собой сизый след.
— Ну так что у тебя за проблемы? — спросил Маркиш. — Плохо дома?
— С чего ты взял? — удивился Герман.
— Когда ко мне приезжают ребята со стихами, я знаю, зачем они приезжают. Чтобы я послушал и сказал: ты гениальный поэт, но стихи говно. Про гениальный поэт они слышат, а про говно нет. Когда приезжает такой человек, как ты… Если не хочешь, не говори.
— Да нечего мне сказать. Все нормально. Но какое-то чувство… Нет, не знаю. Будто что-то не так. Что? Понятия не имею.
— Вы, деловые люди, очень незащищенный народ. Я не про бизнес. Тут у вас броня крепка и танки ваши быстры. Иглы во все стороны, как у ежа. А вот брюшко мягкое. Оттуда вас и достают, изнутри. — Эдуард разлил по кружкам остатки самогонки. — Давай за то, чтобы хорошие предчувствия сбывались всегда, а плохие не всегда.
— Давай.
— Послушай, а как ты будешь здесь жить зимой? — поинтересовался Герман.
— Нужно же колоть дрова, топить печку.
Маркиш пожал плечами, невесело усмехнулся в бороду и произнес так, будто читал стихи:
— Мне — не дожить — до зимы.
— А дальше? — спросил Герман.
— Что?
— Это же стихи?
— Стихи? Может быть. Если сбудется. Стихи — это то, что всегда сбывается. А все остальное — так, словесная шелуха.
— А знаешь, у меня есть для тебя работа, — неожиданно для себя предложил Герман.
— Да ладно тебе! — засмеялся Эдуард. — А то не знаешь, какой из меня работник.
— Ну почему? Здесь ты сторожишь по ночам церковь. Будешь сторожить мою дачу.
— Где?
— В Канаде. Дача на озере. В ста километрах от Торонто. И печку топить не надо.
— Ты это серьезно?
— Вполне.
— Да туда же один билет стоит столько, что я за всю жизнь не заработаю!
— Дело не в деньгах, — возразил Герман. — Ты напишешь там какую-нибудь поэму. И посвятишь мне. Так я войду в историю русской литературы.
— Спасибо на добром слове, но не войдешь. Потому что я не войду. Никакой я, Герман, не поэт. Так, стихоплет. Потому что ничего нового сказать не могу. Все уже сказано, до меня. Вот, сказано: «Осенняя пора, очей очарованье». Что к этому прибавить? Кто сможет, тот поэт. А я не могу.
С косогора спустился водитель Германа, подошел к костру:
— Извините, Герман Ильич. Если вы хотите успеть на свой рейс, пора ехать. Не ближний свет. И на дорогах пробки — вечерний пик.
— Иду.
Герман поднялся.
— Спасибо, Эдик, за щедрость. Хороший был день. Такое чувство, что я в самом деле стал богаче. А мое приглашение остается в силе. Надумаешь — позвони.
Маркиш проводил его до машины. Когда Герман уже открыл дверцу, придержал его за плечо:
— Один свой стих я тебе все-таки прочитаю. Не беспокойся, он короткий.
— Ну прочитай.
Эдуард обеими руками расчистил рот, будто перед тем, как выпить, и с выражением продекламировал:
В окружении волос
Лик … страшней бандита.
Когда же волосы обриты,
То жалко бедную до слез.

XV
Герман уже стоял в аэропорту в очереди к таможенному инспектору, когда по радио объявили:
— Пассажира Ермакова, вылетающего в Монреаль, просят подойти к справочному бюро.
Возле табло его ждал Иван Кузнецов, по-бычьи наклонив голову и глядя в пол.
— Ты делаешь ошибку, — проговорил он, поднимая на Германа тяжелый взгляд. — Еще не поздно исправить. Отдай мне мои два «лимона».
— Нет, — сухо сказал Герман.
— Да что я наварил на той обуви? Фигню, было бы о чем говорить!
— Хоть рубль. Договор есть договор. Нарушил — плати.
— Так не поступают с друзьями!
— Ты хорошо устроился. Когда выгодно, ты деловой партнер. Когда выгодно
— друг. Определись, кто ты. Если партнер и считаешь, что я нарушил условия договора, подавай в суд. Получишь удовольствие от процесса, а не от результата.
— На друзей не подают в суд.
— Идут к Клещу?
— А что мне было делать? — возмутился Иван. — Ты тянешь, я сижу без бабок. Я пошел к нему посоветоваться.
— Конечно, посоветоваться. Я знаю, что он тебе сказал. «Какие проблемы, Иван? Сейчас мы его возьмем за яйца. У него жена, дети. Он не захочет, чтобы его жену изнасиловал маньяк, а дети попали под машину. Отдаст бабки, никуда не денется!» Только не говори мне, что ты не знал, кто такой Клещ! И после этого ты говоришь о дружбе?
— Он повесил на меня «лимон». Нет у меня «лимона». Он включит счетчик.
— А чего ты ждал? Что так все и сойдет? Дам совет. Иди к генералу Демину. Он давно хочет посадить Клеща.
— Да? Чтобы меня потом нашли с перерезанной глоткой?
— Тогда тебе придется прятаться у африканского слона в жопе. Другого выхода у тебя нет.
— Есть, — с хмурой угрозой возразил Иван. — Но он тебе не понравится.
Герман молча повернулся и прошел в зал таможенного контроля. Его трясло от бешенства. И отпустило лишь над Атлантикой, далеко внизу перекатывающей холодные водяные валы.
В Монреаль Герман прилетел в сумерки, в Торонто приехал во втором часу ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68