..
На опустевшем перекрестке мы остались с полицейским вдвоем. Да, я нашел золотоносную жилу, но разрабатывать ее запрещал какой-то непонятный, не известный мне закон. Сукин сын кончил писать.
– Объяснить тебе, что надо делать с этими бумагами?
– Нет! – сквозь боль сказал я своему палачу. – Все, что только можно было, ты уже сделал.
– Не все, – уточнил полицейский, имея в виду, что штраф за сигнал «НЕ РАБОТАЮ» он все же не выписал. Он ведь, свой в доску парень, вручил мне всего-навсего продолговатую повестку – с красными, набранными, как заголовок, жирным шрифтом словами: «УГОЛОВНЫЙ СУД РАЙОНА МАНХЕТТЕН…»
Глава десятая
До позднего вечера. 17:00 – 24:00
1
Обо всем на свете может забыть дурноватый, затурканный кэбби. В кои веки попросит его жена привезти из Манхеттена «что-нибудь вкусненькое», ну, к примеру, – пирожное из немецкой кондитерской, жизнь тоскливую подсластить, а кэбби возьмет и забудет… Да что там – капризы, лакомства! Не упомнит иной раз таксист и кой-чего поважнее: вовремя тормозные колодки заменить или добавить воды в радиатор. И знает же, какие могут быть последствия, а поди ж ты-ни черта не держит дырявая память… На кнопку замка нажмет, дверцу захлопнет и кудахчет потом, как курица, – ох! ах! – бегает вокруг своего кэба, в который попасть не может: ключи-то внутри остались. И разве только ключи? Ногу свою в этой желтой тачке забудет «шеф» после двадцати посадок!
Сколько раз, например, бывало: проторчишь час в очереди в ту же «Ла-Гвардию»; два-три водителя, которые перед тобой стояли, уже загрузились, уехали, и надо бы подвинуть машину вперед, но в голове такая звенящая пустота, что ничего ты не видишь, не слышишь…
Таксисты сзади покрикивают: «Эй, чекер!», уже разными там эпитетами меня награждают, диспетчер горластый из себя выходит: «Эй, 2V26, ты оглох?!». А я – хоть бы хны. Ко мне это, вроде бы, не относится. Пока не подойдет кто-нибудь, не грохнет кулаком по крыше над самой головой – тогда лишь я вспоминаю, что есть в Нью-Йорке только один желтый кэб с медальоном 2V26, тот самый, который я арендую. Что 2V26 – это я…
Обо всем, обо всем решительно забывает замученный кэбби: и когда в последний раз ел, и когда в последний раз заправлял бензобак с испорченной стрелкой, показывающей уровень горючего, но ни при каких обстоятельствах не запамятует таксист – об одном… Даже если скат на шоссе взорвется, если врежется в столб или в другую машину – выползет кэбби из-под обломков, поставит на ноги контуженного пассажира и скажет: «Мистер, с вас по счетчику – 3.35», а потом уже все остальное: скорая помощь, полиция, кто виноват, кто прав… Так уж устроен кэбби, что не может забыть о деньгах.
«Почему они такие?» – часто думал я о своих товарищах, наблюдая, как преображаются они, прикасаясь к деньгам: получая ли с пассажира плату, отдавая ли, скрепя сердце, сдачу, пересчитывая ли в сотый раз на дню выручку; и клялся, и божился, что никогда, ни за что не стану таким!.. Но сейчас, отъехав от окаянного угла, чтобы тут же, метров через пятьдесят, застрять перед поворотом на Мэдисон-авеню в потоке обтекающих кэб пешеходов, почувствовал я, как мою шею трогает потихоньку петля: арендная плата… Я тоже – не мог забыть о деньгах… И удерживая педалью тормоза рвущийся вперед, на людей, чекер, вспоминал не о золотоносной жиле (не успел я с этим бредом сжиться). Не о больших и легких деньгах думал я, а о малых и трудных – хозяйкиных! «62.50 – за сегодняшний день. Откуда их взять?» – только это и было в мыслях…
Светофор не успел переключиться, а я уж подсчитал всю наличность. Восемнадцать долларов набралось у меня до того, как я попал в «Кеннеди». Двадцать я получил за групповую поездку, организованную другом государства Израиль. Двадцать три по приговору Трибунала уплатила жена дантиста. У меня был 61 доллар, но ведь только меньшее из двух моих преступлений, совершенных под знаком «Остановка запрещена», полисмен оценил в 25 монет. Даже если и вовсе не думать об уголовном суде (хотя, для этого, наверное, нужно быть каким-то титаном духа) – что у меня оставалось? Смешно сказать, деньги лежали в кармане, но на самом деле – их не было… Часы на юго-западном углу Мэдисонавеню показывали 4:35. Посте восьми с половиной часов труда мне предстояло начать рабочий день сызнова. Нужно было выбросить из головы все на свете и – вламывать! Но я не мог…
Мне хотелось поделиться с кем-то своей горестью. Хотелось, чтоб меня пожалели и хотелось фыркнуть в ответ на слова утешения: меня, мол, повестками в уголовный суд не запугаешь, не таковский!.. Вытерпеть нечто подобное могла бы только жена, но ей нельзя было даже позвонить. Потому что когда бы я ни позвонил ей с дороги, разговор получался один и тот же: жена спрашивала, цел ли я, цела ли машина и вслед за этим н е – ожиданно, как ей казалось, говорила: «Знаешь, что? Плюнь на все и езжай домой!..».
Светофор переключился на красный прямо перед моим носом, но я закончил поворот. Куда я ехал? Душа моя стремилась к жене и сыну, в нашу уютную кухню, а я направлялся к своим врагам, к сборищу русских кэбби под отелем «Мэдисон»… У кого еще мог я выяснить толком, что за слово написал полицейский в повестке? Узнать, чем эта повестка грозит? Спросить совета: как быть?
Уж кто-кто, а эти прохвосты все в таких делах знают! Небось, каждое утро в «Кеннеди» похвалялись друг перед дружкой штрафными талонами. Этот накануне схлопотал сразу два, а тот – три. И всегда одна песня: «Ни за что!». Овечки невинные!.. Меня ничуть не смущало то обстоятельство, что я сам получил сейчас и талон, и повестку. Ведь о себе-то я доподлинно знал – НИ ЗА ЧТО!..
2
Хотя ссора наша была и пустяшной, и давней, кошки скребли на душе, когда я подъезжал к «Мэдисону»: как меня встретят?
Почти вся гоп-компания была на месте: «Оdessa corporation», «Fira corporation», «Padlo corporation», «Taganka corporation», «Tbiliso corporation»… Я был готов продефилировать мимо своих недругов с независимым видом, но меня окликнули:
– Бублик!
– Пачиму тебя не было видно? Ты не работал? – спросил Начальник.
Вместо ответа я лишь махнул рукой. Это получалось помимо моей воли: я вел себя, как они…
Алик-с-пятнышком привстал на бампере, высматривая мой чекер в хвосте очереди:
– Ты уже на гараж не пашешь? Ты – купил?
– Он рентует, – сказал Ежик. – У моей сученьки…
– Как поживает Доктор? – спросил я. – Не «соскочил» еще?
– Куда он денется…
– А Узбек?
– Узбека что-то не видно…
– Давно уже, – сказал Помидор, и все замолчали.
Длинный Марик, заметив бумажки, которые я держал в руке, расплылся в улыбке.
– Бублик, ты получил штраф?!
– Ни за что дали, – сказал я.
– Два! – восхитился Марик.
– Совершенно ни за что!..
– «Остановка запрещена», – довольно-таки бестактно заметил Ежик.
– Ты посмотри второй, – сказал я, подчеркнуто игнорируя «архитектора» и обращаясь к Длинному Марику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
На опустевшем перекрестке мы остались с полицейским вдвоем. Да, я нашел золотоносную жилу, но разрабатывать ее запрещал какой-то непонятный, не известный мне закон. Сукин сын кончил писать.
– Объяснить тебе, что надо делать с этими бумагами?
– Нет! – сквозь боль сказал я своему палачу. – Все, что только можно было, ты уже сделал.
– Не все, – уточнил полицейский, имея в виду, что штраф за сигнал «НЕ РАБОТАЮ» он все же не выписал. Он ведь, свой в доску парень, вручил мне всего-навсего продолговатую повестку – с красными, набранными, как заголовок, жирным шрифтом словами: «УГОЛОВНЫЙ СУД РАЙОНА МАНХЕТТЕН…»
Глава десятая
До позднего вечера. 17:00 – 24:00
1
Обо всем на свете может забыть дурноватый, затурканный кэбби. В кои веки попросит его жена привезти из Манхеттена «что-нибудь вкусненькое», ну, к примеру, – пирожное из немецкой кондитерской, жизнь тоскливую подсластить, а кэбби возьмет и забудет… Да что там – капризы, лакомства! Не упомнит иной раз таксист и кой-чего поважнее: вовремя тормозные колодки заменить или добавить воды в радиатор. И знает же, какие могут быть последствия, а поди ж ты-ни черта не держит дырявая память… На кнопку замка нажмет, дверцу захлопнет и кудахчет потом, как курица, – ох! ах! – бегает вокруг своего кэба, в который попасть не может: ключи-то внутри остались. И разве только ключи? Ногу свою в этой желтой тачке забудет «шеф» после двадцати посадок!
Сколько раз, например, бывало: проторчишь час в очереди в ту же «Ла-Гвардию»; два-три водителя, которые перед тобой стояли, уже загрузились, уехали, и надо бы подвинуть машину вперед, но в голове такая звенящая пустота, что ничего ты не видишь, не слышишь…
Таксисты сзади покрикивают: «Эй, чекер!», уже разными там эпитетами меня награждают, диспетчер горластый из себя выходит: «Эй, 2V26, ты оглох?!». А я – хоть бы хны. Ко мне это, вроде бы, не относится. Пока не подойдет кто-нибудь, не грохнет кулаком по крыше над самой головой – тогда лишь я вспоминаю, что есть в Нью-Йорке только один желтый кэб с медальоном 2V26, тот самый, который я арендую. Что 2V26 – это я…
Обо всем, обо всем решительно забывает замученный кэбби: и когда в последний раз ел, и когда в последний раз заправлял бензобак с испорченной стрелкой, показывающей уровень горючего, но ни при каких обстоятельствах не запамятует таксист – об одном… Даже если скат на шоссе взорвется, если врежется в столб или в другую машину – выползет кэбби из-под обломков, поставит на ноги контуженного пассажира и скажет: «Мистер, с вас по счетчику – 3.35», а потом уже все остальное: скорая помощь, полиция, кто виноват, кто прав… Так уж устроен кэбби, что не может забыть о деньгах.
«Почему они такие?» – часто думал я о своих товарищах, наблюдая, как преображаются они, прикасаясь к деньгам: получая ли с пассажира плату, отдавая ли, скрепя сердце, сдачу, пересчитывая ли в сотый раз на дню выручку; и клялся, и божился, что никогда, ни за что не стану таким!.. Но сейчас, отъехав от окаянного угла, чтобы тут же, метров через пятьдесят, застрять перед поворотом на Мэдисон-авеню в потоке обтекающих кэб пешеходов, почувствовал я, как мою шею трогает потихоньку петля: арендная плата… Я тоже – не мог забыть о деньгах… И удерживая педалью тормоза рвущийся вперед, на людей, чекер, вспоминал не о золотоносной жиле (не успел я с этим бредом сжиться). Не о больших и легких деньгах думал я, а о малых и трудных – хозяйкиных! «62.50 – за сегодняшний день. Откуда их взять?» – только это и было в мыслях…
Светофор не успел переключиться, а я уж подсчитал всю наличность. Восемнадцать долларов набралось у меня до того, как я попал в «Кеннеди». Двадцать я получил за групповую поездку, организованную другом государства Израиль. Двадцать три по приговору Трибунала уплатила жена дантиста. У меня был 61 доллар, но ведь только меньшее из двух моих преступлений, совершенных под знаком «Остановка запрещена», полисмен оценил в 25 монет. Даже если и вовсе не думать об уголовном суде (хотя, для этого, наверное, нужно быть каким-то титаном духа) – что у меня оставалось? Смешно сказать, деньги лежали в кармане, но на самом деле – их не было… Часы на юго-западном углу Мэдисонавеню показывали 4:35. Посте восьми с половиной часов труда мне предстояло начать рабочий день сызнова. Нужно было выбросить из головы все на свете и – вламывать! Но я не мог…
Мне хотелось поделиться с кем-то своей горестью. Хотелось, чтоб меня пожалели и хотелось фыркнуть в ответ на слова утешения: меня, мол, повестками в уголовный суд не запугаешь, не таковский!.. Вытерпеть нечто подобное могла бы только жена, но ей нельзя было даже позвонить. Потому что когда бы я ни позвонил ей с дороги, разговор получался один и тот же: жена спрашивала, цел ли я, цела ли машина и вслед за этим н е – ожиданно, как ей казалось, говорила: «Знаешь, что? Плюнь на все и езжай домой!..».
Светофор переключился на красный прямо перед моим носом, но я закончил поворот. Куда я ехал? Душа моя стремилась к жене и сыну, в нашу уютную кухню, а я направлялся к своим врагам, к сборищу русских кэбби под отелем «Мэдисон»… У кого еще мог я выяснить толком, что за слово написал полицейский в повестке? Узнать, чем эта повестка грозит? Спросить совета: как быть?
Уж кто-кто, а эти прохвосты все в таких делах знают! Небось, каждое утро в «Кеннеди» похвалялись друг перед дружкой штрафными талонами. Этот накануне схлопотал сразу два, а тот – три. И всегда одна песня: «Ни за что!». Овечки невинные!.. Меня ничуть не смущало то обстоятельство, что я сам получил сейчас и талон, и повестку. Ведь о себе-то я доподлинно знал – НИ ЗА ЧТО!..
2
Хотя ссора наша была и пустяшной, и давней, кошки скребли на душе, когда я подъезжал к «Мэдисону»: как меня встретят?
Почти вся гоп-компания была на месте: «Оdessa corporation», «Fira corporation», «Padlo corporation», «Taganka corporation», «Tbiliso corporation»… Я был готов продефилировать мимо своих недругов с независимым видом, но меня окликнули:
– Бублик!
– Пачиму тебя не было видно? Ты не работал? – спросил Начальник.
Вместо ответа я лишь махнул рукой. Это получалось помимо моей воли: я вел себя, как они…
Алик-с-пятнышком привстал на бампере, высматривая мой чекер в хвосте очереди:
– Ты уже на гараж не пашешь? Ты – купил?
– Он рентует, – сказал Ежик. – У моей сученьки…
– Как поживает Доктор? – спросил я. – Не «соскочил» еще?
– Куда он денется…
– А Узбек?
– Узбека что-то не видно…
– Давно уже, – сказал Помидор, и все замолчали.
Длинный Марик, заметив бумажки, которые я держал в руке, расплылся в улыбке.
– Бублик, ты получил штраф?!
– Ни за что дали, – сказал я.
– Два! – восхитился Марик.
– Совершенно ни за что!..
– «Остановка запрещена», – довольно-таки бестактно заметил Ежик.
– Ты посмотри второй, – сказал я, подчеркнуто игнорируя «архитектора» и обращаясь к Длинному Марику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90