то ли бездомные, то ли обитатели окрестных трущоб. А над всем этим адом царила вырвавшаяся из туч луна, заливавшая и руины, и пустырь, и лица призрачным, потусторонним светом…
Шел уже семнадцатый час моего рабочего дня, и я думал: «Они коротают ночку у костров потому, что не устали за день. Они не идут спать потому, что утром им не нужно вставать на работу. И рассказывайте кому угодно, только не мне, об угрожающем проценте безработицы в черных районах. Водители требуются в любом гараже. Таксистские права оформляются в три дня. Потомственная клиентура офисов „Размен чеков“ не желает работать!».
Да, их прадеды были рабами. Но разве жизнь русских крепостных была светлей, чем жизнь американских негров? И тех, и других хозяева продавали, как скот. В России рабство было отменено в 1861, в Америке в 1864 году… И я не понимаю этой логики: «Меня считают человеком второго сорта, поэтому я хочу жить за счет тех, кто меня презирает…»
Впитав вместе с материнским молоком философию потомственных люмпенов: «нам положено», вступит через несколько лет в жизнь и этот мальчик, которого мама лупцует за то, что среди ночи ему хочется спать и который был рожден на свет Божий лишь с той конкретной целью, чтобы увеличивался ежемесячный чек пособия его родительницы…
Я протянул руку назад, и ребенок, выглядывавший из окошка перегородки, взял ее горячими влажными пальчиками.
– Давай отвезем твою маму домой, – предложил я мальчишке, – а ты оставайся. Будем жить в моем чекере, есть мороженное и сосиски. Скоро ты подрастешь и станешь кэбби, как я. Согласен?
Мальчик тихонько засмеялся и осторожно отстранил от себя мою руку: Великий Соблазн… Грюкнуло приставное сиденье, я оглянулся. Мальчонка прижался к маме. Она улыбалась, наша ссора была забыта, мы ехали по бульвару Хайленд…
– Здесь! – сказала пассажирка и протянула мне обещанную десятку.
Но что за странное место выбрала эта женщина для остановки? Слева от нас был пустырь, справа – заброшенный дом с заколоченными окнами. И только впереди, метрах в тридцати над застекленным вестибюлем, высилось многоэтажное жилое здание. Перед входом в него собралось несколько человек. На остановившийся поблизости кэб эти люди не обратили внимания. Они вроде бы расходились по домам. Одни исчезали по правую сторону от полосы света моих фар, другие – по левую. Никакой торопливости в их движениях я не заметил, как и не придал значения тому, что ни один из них не направился – в вестибюль…
Почему мне вздумалось выйти из машины? Вероятно, захотелось распрямиться или погладить на прощанье мальчишку. Опасности в ту минуту я не ощущал. Да, собственно, я и не вышел из кэба, а лишь открыл свою дверцу, чтобы выйти. Но едва я сделал это, как женщина с мальчонкой на руках злобно шепнула:
– Идиот! Смывайся отсюда! Идиот!
– Такси!
– Такси! – раздалось одновременно с двух сторон. В темноте вспыхнул топот бегущих ног, но я успел захлопнуть дверцу и нажать на кнопку замка…
Скачком покрыв последние метры, отделявшие ее от чекера, темная фигура, несомненно, уловила смысл судорожных моих движений, ибо не дернула защелкнутую изнутри дверцу, а обеими руками рванула вниз приоткрытое стекло. Но чекер уже набирал скорость… С непостижимой ловкостью тень оттолкнулась от кэба, изогнулась в воздухе – и пропала в темноте…
Через сколько минут я опомнился? Может, через две, а может, через десять. Помню только, что первое чувство, которое я осознал, было чрезвычайно легкомысленным: душу томил стыд…
Стыд мужчины, которого оскорбила женщина. Хотя это ругательство ведь было моим спасением…
Кэб стоял на Пенсильвания-авеню перед красным светофором. Стекло не сломалось, не треснуло, а лишь было опущено примерно на три четверти. Я осторожно покрутил ручку, регулировавшую положение стекла: оно не двигалось. Придется чинить, с досадой подумал я.
Между тем Пенсильвания-авеню привела меня к Кольцевому шоссе. Теперь – домой! Хватит на сегодня приключений… Однако дорога бежала в противоположную от моего дома сторону; вдоль нее вспыхивала цепочка огней, указывающая летчикам, как заходить на посадочную полосу, я уже различал контуры ангаров, складов, хранилищ горючего – «Кеннеди»!
6
И стоянки, и вокзалы аэропорта были, конечно, пусты. Только у корпуса «National» стояли пять-шесть кэбов. Чего они тут дожидаются? Я постучал в окно последней машины: «Эй!» и только после этого разглядел, что кэбби, скрючившийся в неудобной позе на переднем сиденье, спит. Нужно было потихоньку улизнуть, но голова в надвинутой на глаза кепке уже приподнялась:
– Ну, чего орешь? – с досадой сказал кэбби. – Что тебе надо?
– Когда самолет? – спросил я. Нужно же было что-нибудь спросить, раз я уж разбудил его.
– Какой еще самолет? Самолет придет утром. Мы спим здесь…
Пристыженный, я поплелся к своему чекеру. Где-то я уже видел этого кэбби, слышал этот голос, этот акцент. Но нельзя же снова будить человека, чтобы спросить его: откуда я тебя знаю?
– Погоди!
Дородная фигура с трудом выбиралась из гаражного «доджа»:
– Эй, что ты тут, сукин сын, околачиваешься?!..
Албанец! Как мы обрадовались друг другу!
– Ты же бросил такси! – шумел албанец, хлопая меня по спине.
– А разве ты – не бросил? Кстати, почему ты на гаражной машине? Где «Тирана корпорейшн»?
– Не спрашивай! – отмахнулся албанец. – А ты – купил? – он постучал по крылу чекера.
– Арендую, – сказал я.
По таксистской привычке мы забрались в кэб. Албанец уселся на мое место, за руль, и сразу же обнаружил, что подъемник стекла испорчен.
– Это еще что такое! – по-хозяйски прикрикнул на меня он.
– Сломалось, починю завтра…
– Почему – завтра?
Он открыл мой «бардачок», достал отвертку, сорвал с внутренней стороны дверцы ручку – я обомлел! – отколупнул дерматиновую обшивку, сунул руку в образовавшуюся щель – стекло со стоном провалилось внутрь дверцы! – но уже через минуту оно плавно, беззвучно поднималось и опускалось, словно так и было… Мы закурили, и еще не погасили наши сигареты, как я забыл и который теперь час, и о том, что так и не позвонил жене, и о том, что мне давно пора домой, поскольку ведь и завтра тоже нужно работать…
7
Весь этот год албанец играл. Удача только-только пришла к нему, когда мы встретились на Парк-авеню. Однажды друзья затащили его в притон, где играют в «бу-бу», в кости.
У албанца были с собой сотни две или три, а через час он вышел на улицу с двумя тысячами в кармане, и после счастливого этого вечера – не садился за руль такси. И к костям не притрагивался…
Филиппинец и грек сражались за сотню долларов. Албанец ставил тысячу – на грека. Грек выигрывал три удара подряд и получал триста долларов. Албанец же, рискнув лишь тысячей исходной ставки, после трех ударов уносил восемь тысяч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Шел уже семнадцатый час моего рабочего дня, и я думал: «Они коротают ночку у костров потому, что не устали за день. Они не идут спать потому, что утром им не нужно вставать на работу. И рассказывайте кому угодно, только не мне, об угрожающем проценте безработицы в черных районах. Водители требуются в любом гараже. Таксистские права оформляются в три дня. Потомственная клиентура офисов „Размен чеков“ не желает работать!».
Да, их прадеды были рабами. Но разве жизнь русских крепостных была светлей, чем жизнь американских негров? И тех, и других хозяева продавали, как скот. В России рабство было отменено в 1861, в Америке в 1864 году… И я не понимаю этой логики: «Меня считают человеком второго сорта, поэтому я хочу жить за счет тех, кто меня презирает…»
Впитав вместе с материнским молоком философию потомственных люмпенов: «нам положено», вступит через несколько лет в жизнь и этот мальчик, которого мама лупцует за то, что среди ночи ему хочется спать и который был рожден на свет Божий лишь с той конкретной целью, чтобы увеличивался ежемесячный чек пособия его родительницы…
Я протянул руку назад, и ребенок, выглядывавший из окошка перегородки, взял ее горячими влажными пальчиками.
– Давай отвезем твою маму домой, – предложил я мальчишке, – а ты оставайся. Будем жить в моем чекере, есть мороженное и сосиски. Скоро ты подрастешь и станешь кэбби, как я. Согласен?
Мальчик тихонько засмеялся и осторожно отстранил от себя мою руку: Великий Соблазн… Грюкнуло приставное сиденье, я оглянулся. Мальчонка прижался к маме. Она улыбалась, наша ссора была забыта, мы ехали по бульвару Хайленд…
– Здесь! – сказала пассажирка и протянула мне обещанную десятку.
Но что за странное место выбрала эта женщина для остановки? Слева от нас был пустырь, справа – заброшенный дом с заколоченными окнами. И только впереди, метрах в тридцати над застекленным вестибюлем, высилось многоэтажное жилое здание. Перед входом в него собралось несколько человек. На остановившийся поблизости кэб эти люди не обратили внимания. Они вроде бы расходились по домам. Одни исчезали по правую сторону от полосы света моих фар, другие – по левую. Никакой торопливости в их движениях я не заметил, как и не придал значения тому, что ни один из них не направился – в вестибюль…
Почему мне вздумалось выйти из машины? Вероятно, захотелось распрямиться или погладить на прощанье мальчишку. Опасности в ту минуту я не ощущал. Да, собственно, я и не вышел из кэба, а лишь открыл свою дверцу, чтобы выйти. Но едва я сделал это, как женщина с мальчонкой на руках злобно шепнула:
– Идиот! Смывайся отсюда! Идиот!
– Такси!
– Такси! – раздалось одновременно с двух сторон. В темноте вспыхнул топот бегущих ног, но я успел захлопнуть дверцу и нажать на кнопку замка…
Скачком покрыв последние метры, отделявшие ее от чекера, темная фигура, несомненно, уловила смысл судорожных моих движений, ибо не дернула защелкнутую изнутри дверцу, а обеими руками рванула вниз приоткрытое стекло. Но чекер уже набирал скорость… С непостижимой ловкостью тень оттолкнулась от кэба, изогнулась в воздухе – и пропала в темноте…
Через сколько минут я опомнился? Может, через две, а может, через десять. Помню только, что первое чувство, которое я осознал, было чрезвычайно легкомысленным: душу томил стыд…
Стыд мужчины, которого оскорбила женщина. Хотя это ругательство ведь было моим спасением…
Кэб стоял на Пенсильвания-авеню перед красным светофором. Стекло не сломалось, не треснуло, а лишь было опущено примерно на три четверти. Я осторожно покрутил ручку, регулировавшую положение стекла: оно не двигалось. Придется чинить, с досадой подумал я.
Между тем Пенсильвания-авеню привела меня к Кольцевому шоссе. Теперь – домой! Хватит на сегодня приключений… Однако дорога бежала в противоположную от моего дома сторону; вдоль нее вспыхивала цепочка огней, указывающая летчикам, как заходить на посадочную полосу, я уже различал контуры ангаров, складов, хранилищ горючего – «Кеннеди»!
6
И стоянки, и вокзалы аэропорта были, конечно, пусты. Только у корпуса «National» стояли пять-шесть кэбов. Чего они тут дожидаются? Я постучал в окно последней машины: «Эй!» и только после этого разглядел, что кэбби, скрючившийся в неудобной позе на переднем сиденье, спит. Нужно было потихоньку улизнуть, но голова в надвинутой на глаза кепке уже приподнялась:
– Ну, чего орешь? – с досадой сказал кэбби. – Что тебе надо?
– Когда самолет? – спросил я. Нужно же было что-нибудь спросить, раз я уж разбудил его.
– Какой еще самолет? Самолет придет утром. Мы спим здесь…
Пристыженный, я поплелся к своему чекеру. Где-то я уже видел этого кэбби, слышал этот голос, этот акцент. Но нельзя же снова будить человека, чтобы спросить его: откуда я тебя знаю?
– Погоди!
Дородная фигура с трудом выбиралась из гаражного «доджа»:
– Эй, что ты тут, сукин сын, околачиваешься?!..
Албанец! Как мы обрадовались друг другу!
– Ты же бросил такси! – шумел албанец, хлопая меня по спине.
– А разве ты – не бросил? Кстати, почему ты на гаражной машине? Где «Тирана корпорейшн»?
– Не спрашивай! – отмахнулся албанец. – А ты – купил? – он постучал по крылу чекера.
– Арендую, – сказал я.
По таксистской привычке мы забрались в кэб. Албанец уселся на мое место, за руль, и сразу же обнаружил, что подъемник стекла испорчен.
– Это еще что такое! – по-хозяйски прикрикнул на меня он.
– Сломалось, починю завтра…
– Почему – завтра?
Он открыл мой «бардачок», достал отвертку, сорвал с внутренней стороны дверцы ручку – я обомлел! – отколупнул дерматиновую обшивку, сунул руку в образовавшуюся щель – стекло со стоном провалилось внутрь дверцы! – но уже через минуту оно плавно, беззвучно поднималось и опускалось, словно так и было… Мы закурили, и еще не погасили наши сигареты, как я забыл и который теперь час, и о том, что так и не позвонил жене, и о том, что мне давно пора домой, поскольку ведь и завтра тоже нужно работать…
7
Весь этот год албанец играл. Удача только-только пришла к нему, когда мы встретились на Парк-авеню. Однажды друзья затащили его в притон, где играют в «бу-бу», в кости.
У албанца были с собой сотни две или три, а через час он вышел на улицу с двумя тысячами в кармане, и после счастливого этого вечера – не садился за руль такси. И к костям не притрагивался…
Филиппинец и грек сражались за сотню долларов. Албанец ставил тысячу – на грека. Грек выигрывал три удара подряд и получал триста долларов. Албанец же, рискнув лишь тысячей исходной ставки, после трех ударов уносил восемь тысяч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90