Есть единственный вариант…
– Опять же – чистосердечное раскаяние?
– Да.
– Так сказать: под медицинской пыткой?
– Ну-ну-ну, что вы себе позволяете?!
– Называю вещи своими именами, следователь Слобоженюк.»
Помолчали. И капитан опять заговорил о том, что, может быть, еще не поздно и начальство согласится, а помилование сейчас, в ходе следствия, до суда, это совсем не то, что после суда, да и когда еще он будет – ведь нельзя же на суд в таком состоянии, и с жены, которая помогала (ведь помогала распространять клеветнические материалы!) – спадут обвинения; и детям никто никогда не вспомнит…
– Подумайте, Гелий Иванович, хорошо подумайте. Еще есть время, но его уже мало…
Какая-то вспышка озарила сознание Гелия, и он сказал:
– Вы все это знали с самого начала. Моя болезнь – ваш союзник.
8
Мои новые зубы отливали благородной голубизной дорогого унитаза, а я никому на свете не был должен ни цента! Это было, конечно, здорово; но с тех пор как я расплатился с дантистом, моя работа в такси утратила всякий смысл.
На радио же мою программу «Хлеб наш насущный» удлинили с 9,5 до 13,5 минут. Теперь передача моя состояла из двух разделов, первый из которых «Продовольствие и Планета» был посвящен мировому сельскому хозяйству, а второй, как и прежде, – советскому.
Многоопытный мой редактор, устав читать мне нотации, поступил в высшей степени мудро: отныне тексты моих программ, направленных его умелой рукой в постоянное тихое русло, не вызывали нареканий политического отдела. На фоне сообщений о голоде в Индии или Африке комментарии о нехватке продовольствия в СССР воспринимались не как доказательство врожденного порока социалистической системы, которая не в состоянии прокормить себя, а – как критика ее отдельных недостатков.
Спорить с редактором было бессмысленно, отказаться от еженедельного чека у меня не хватало решимости; а вскоре в ящичке с надписью Lobas я обнаружил журнал, о существовании которого прежде и слыхом не слыхал – «Фармерс дайджест». Отныне, объяснил мне редактор, моя программа будет состоять из трех разделов. Кроме «Продовольствия и Планеты», я должен вести еще одну новую рубрику: «Аграрная мощь Америки»…
Что и как мог я писать о сельском хозяйстве США, если никогда не видел ни одной американской фермы, не разговаривал ни с одним американским фермером?
Но мой редактор был человек-кремень.
– Вы должны научиться работать так, как работает большинство наших сотрудников: по материалам печати…
Он не был советским агентом, которому поручили развалить изнутри «Радио Свобода». Он был обыкновенным чиновником, которому дотянуть до пенсии оставалось всего два года… Автор же, который постоянно пишет «по материалам печати», то есть журналист «на подхвате» – без своей темы, без своего лица – это самый удобный для редакции сотрудник: что ему подсунут, то он и сварганит.
Семь бед – один ответ! Зачем корпеть над переводами с английского? В советских журналах полным-полно того самого материала, который хотелось бы слышать редактору в моей программе. В «Молодом коммунисте» мне попался роскошный опус «Тень голода над современным миром», в ленинградской «Смене» отыскал я завирально-«футорологическое» эссе о будущем «голубого континента», о том, как дрессированные дельфины будут пасти для человека рыбьи стада. В «Технике – молодежи» приглянулась мне толковая заметка о новой американской машине для уборки ягод…
– Видите, как у вас получается, когда вы захотите, – нахваливал меня редактор.
Красная лампочка, к которой я когда-то так рвался, сыграла со мной скверную шутку: моя программа на «Радио Свобода» стала моим позором. Микрофон превратил меня в приживалу, выклянчивающего легкий эмигрантский заработок; и теперь, здороваясь в коридоре с «одним влиятельным американцем», я преданно заглядывал за стекла его очков, стараясь угадать: знает ли он, из каких источников черпаю я материал для своих передач или еще не знает?
«Поймают – выгонят!» – думал я. Нужно было готовить плацдарм к отступлению…
9
Автобус шел по широкой, постепенно сужавшейся магистрали уже минут тридцать; он давно миновал застроенные особняками тенистые улочки-аллеи, и теперь в битком набитом салоне почти не оставалось белых пассажиров: в районы трущоб и нищеты ехали – черные…
Дом номер 999 по Ротшильд авеню торчал посреди сгоревшего, поросшего бурьяном квартала. Вход в магазин дохнул запахами помойки, и я оказался в просторном помещении, гудевшем, как растревоженный улей. Здесь продавалось все!..
Слева от меня высились пирамиды апельсинов и яблок, справа – с металлических крюков свисали мясные туши, у задней стены мерцала стойка деликатесов, а посередине магазина замкнутым кругом выстроились рыбные прилавки. В центре этого круга на деревянном помосте, за кассой стоял Миша в брезентовом фартуке…
Четверо продавцов швыряли на звонкие тарелки весов смерзшиеся серые комья, из которых торчали рыбьи головы, а Миша получал с покупателей деньга. Торговый конвейер работалбезостановочно, и прошло, наверное, несколько минут, прежде чем на меня (единственного в толпе белого) обратил внимание юркоглазый черный подросток-продавец и что-то шепнул хозяину.
Миша послал мне мимолетную улыбку и громко позвал: «Хаим!».
Старичок с трясущимися руками поднялся на помост, и Миша уступил ему место за кассой.
– Это брат бывшего хозяина. Я его жалею, но пока мы с тобой поговорим, двадцать-тридцать долларов он украдет, – рассказывал Миша. – Он так привык: всю жизнь в торговле.
– Может, мы поговорим в другой раз? – предложил я.
– Перестань! – отмахнулся Миша. – Я, Володя, уже не такой голодный на деньги…
Громким, на весь магазин шепотом продавец-подросток веселил покупателей:
– Эй, леди, валите скорей сюда, я вам все, что захотите, продам за полцены, пока этот еврей на нас не смотрит!
– Эй, братишка, дай мне быстренько тебя обслужить, пока наш еврей болтает с другим евреем!
Прищурившись от восхищения, Миша комментировал:
– Этого ханыгу он обвесил на 26 центов, а обсчитал на 18. Эту толстуху обвесил на 14, а обсчитал на 12 – никого не пропустит. Четырех покупателей обслужил и не дал ни одного пластикового мешочка!..
Настоящий продавец, просвещал меня Миша, отпуская товар, одновременно снижает его себестоимость. На те деньги, которые только что с шутками-прибаутками черный подросток украл у своих соплеменников, можно снова купить на оптовом рынке несколько фунтов смерзшихся серых комьев, снова их продать и при этом опять – обсчитать и обвесить…
Мы вышли на улицу и, пока огибали сгоревший квартал, я узнал, что, хотя в Мишином магазине, поддерживается полный ассортимент: и живая рыба, и красная, и дорогие креветки, деньги он делает на самых дешевых мороженых сортах, которые закупает по 500 долларов за тонну, а продает по полтора доллара – за фунт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Опять же – чистосердечное раскаяние?
– Да.
– Так сказать: под медицинской пыткой?
– Ну-ну-ну, что вы себе позволяете?!
– Называю вещи своими именами, следователь Слобоженюк.»
Помолчали. И капитан опять заговорил о том, что, может быть, еще не поздно и начальство согласится, а помилование сейчас, в ходе следствия, до суда, это совсем не то, что после суда, да и когда еще он будет – ведь нельзя же на суд в таком состоянии, и с жены, которая помогала (ведь помогала распространять клеветнические материалы!) – спадут обвинения; и детям никто никогда не вспомнит…
– Подумайте, Гелий Иванович, хорошо подумайте. Еще есть время, но его уже мало…
Какая-то вспышка озарила сознание Гелия, и он сказал:
– Вы все это знали с самого начала. Моя болезнь – ваш союзник.
8
Мои новые зубы отливали благородной голубизной дорогого унитаза, а я никому на свете не был должен ни цента! Это было, конечно, здорово; но с тех пор как я расплатился с дантистом, моя работа в такси утратила всякий смысл.
На радио же мою программу «Хлеб наш насущный» удлинили с 9,5 до 13,5 минут. Теперь передача моя состояла из двух разделов, первый из которых «Продовольствие и Планета» был посвящен мировому сельскому хозяйству, а второй, как и прежде, – советскому.
Многоопытный мой редактор, устав читать мне нотации, поступил в высшей степени мудро: отныне тексты моих программ, направленных его умелой рукой в постоянное тихое русло, не вызывали нареканий политического отдела. На фоне сообщений о голоде в Индии или Африке комментарии о нехватке продовольствия в СССР воспринимались не как доказательство врожденного порока социалистической системы, которая не в состоянии прокормить себя, а – как критика ее отдельных недостатков.
Спорить с редактором было бессмысленно, отказаться от еженедельного чека у меня не хватало решимости; а вскоре в ящичке с надписью Lobas я обнаружил журнал, о существовании которого прежде и слыхом не слыхал – «Фармерс дайджест». Отныне, объяснил мне редактор, моя программа будет состоять из трех разделов. Кроме «Продовольствия и Планеты», я должен вести еще одну новую рубрику: «Аграрная мощь Америки»…
Что и как мог я писать о сельском хозяйстве США, если никогда не видел ни одной американской фермы, не разговаривал ни с одним американским фермером?
Но мой редактор был человек-кремень.
– Вы должны научиться работать так, как работает большинство наших сотрудников: по материалам печати…
Он не был советским агентом, которому поручили развалить изнутри «Радио Свобода». Он был обыкновенным чиновником, которому дотянуть до пенсии оставалось всего два года… Автор же, который постоянно пишет «по материалам печати», то есть журналист «на подхвате» – без своей темы, без своего лица – это самый удобный для редакции сотрудник: что ему подсунут, то он и сварганит.
Семь бед – один ответ! Зачем корпеть над переводами с английского? В советских журналах полным-полно того самого материала, который хотелось бы слышать редактору в моей программе. В «Молодом коммунисте» мне попался роскошный опус «Тень голода над современным миром», в ленинградской «Смене» отыскал я завирально-«футорологическое» эссе о будущем «голубого континента», о том, как дрессированные дельфины будут пасти для человека рыбьи стада. В «Технике – молодежи» приглянулась мне толковая заметка о новой американской машине для уборки ягод…
– Видите, как у вас получается, когда вы захотите, – нахваливал меня редактор.
Красная лампочка, к которой я когда-то так рвался, сыграла со мной скверную шутку: моя программа на «Радио Свобода» стала моим позором. Микрофон превратил меня в приживалу, выклянчивающего легкий эмигрантский заработок; и теперь, здороваясь в коридоре с «одним влиятельным американцем», я преданно заглядывал за стекла его очков, стараясь угадать: знает ли он, из каких источников черпаю я материал для своих передач или еще не знает?
«Поймают – выгонят!» – думал я. Нужно было готовить плацдарм к отступлению…
9
Автобус шел по широкой, постепенно сужавшейся магистрали уже минут тридцать; он давно миновал застроенные особняками тенистые улочки-аллеи, и теперь в битком набитом салоне почти не оставалось белых пассажиров: в районы трущоб и нищеты ехали – черные…
Дом номер 999 по Ротшильд авеню торчал посреди сгоревшего, поросшего бурьяном квартала. Вход в магазин дохнул запахами помойки, и я оказался в просторном помещении, гудевшем, как растревоженный улей. Здесь продавалось все!..
Слева от меня высились пирамиды апельсинов и яблок, справа – с металлических крюков свисали мясные туши, у задней стены мерцала стойка деликатесов, а посередине магазина замкнутым кругом выстроились рыбные прилавки. В центре этого круга на деревянном помосте, за кассой стоял Миша в брезентовом фартуке…
Четверо продавцов швыряли на звонкие тарелки весов смерзшиеся серые комья, из которых торчали рыбьи головы, а Миша получал с покупателей деньга. Торговый конвейер работалбезостановочно, и прошло, наверное, несколько минут, прежде чем на меня (единственного в толпе белого) обратил внимание юркоглазый черный подросток-продавец и что-то шепнул хозяину.
Миша послал мне мимолетную улыбку и громко позвал: «Хаим!».
Старичок с трясущимися руками поднялся на помост, и Миша уступил ему место за кассой.
– Это брат бывшего хозяина. Я его жалею, но пока мы с тобой поговорим, двадцать-тридцать долларов он украдет, – рассказывал Миша. – Он так привык: всю жизнь в торговле.
– Может, мы поговорим в другой раз? – предложил я.
– Перестань! – отмахнулся Миша. – Я, Володя, уже не такой голодный на деньги…
Громким, на весь магазин шепотом продавец-подросток веселил покупателей:
– Эй, леди, валите скорей сюда, я вам все, что захотите, продам за полцены, пока этот еврей на нас не смотрит!
– Эй, братишка, дай мне быстренько тебя обслужить, пока наш еврей болтает с другим евреем!
Прищурившись от восхищения, Миша комментировал:
– Этого ханыгу он обвесил на 26 центов, а обсчитал на 18. Эту толстуху обвесил на 14, а обсчитал на 12 – никого не пропустит. Четырех покупателей обслужил и не дал ни одного пластикового мешочка!..
Настоящий продавец, просвещал меня Миша, отпуская товар, одновременно снижает его себестоимость. На те деньги, которые только что с шутками-прибаутками черный подросток украл у своих соплеменников, можно снова купить на оптовом рынке несколько фунтов смерзшихся серых комьев, снова их продать и при этом опять – обсчитать и обвесить…
Мы вышли на улицу и, пока огибали сгоревший квартал, я узнал, что, хотя в Мишином магазине, поддерживается полный ассортимент: и живая рыба, и красная, и дорогие креветки, деньги он делает на самых дешевых мороженых сортах, которые закупает по 500 долларов за тонну, а продает по полтора доллара – за фунт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90