А ведь, наверное, все они сейчас сидят в таких вот ледяных мышеловках
и с тоской ждут утра. А утром... Об этом не стоило думать, но сколько
Костя ни отгонял мысли, они все равно вползали непрошенные, едким дымом
заволакивали сознание, и картины сменялись одна другой - и ничего с ними
не поделать.
Он знал, как это бывает. После завтрака всю Группу торжественно
выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят
выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не
шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распаленное любопытство. Все - и
Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец,
дождется своего - на рукаве его куртки появится нашивка Временного
Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он все время
чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу - потный,
суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся
перспектив.
А на середину зала поставят ту самую узкую черную скамейку, принесут
цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый
начальничек в белом халате, зачтет приказ. Потом Наблюдательницы приведут
его, Костю. Прозвучит команда - резкая, четкая, отданная тем самым
железным голосом. И ничего не поделаешь - не драться же с ними со всеми.
Придется, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую
скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в
замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль - ладно,
шут с ней, ее, наверное, можно вытерпеть, но позор... После такого позора
нельзя жить. А ведь еще придется сползать со скамьи, натягивать трусы на
горящее тело. Кстати, все это может случиться и не раз. Он ведь слышал
рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил по-крупному, и
его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В
назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда все это
рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.
А потом - Первый Этаж, или, в крайнем случае, Дисциплинарная Группа.
И лучше об этом не думать - слишком страшно. И полный неизвестных,
загадочных ужасов Первый Этаж, где, между прочим, мучается сейчас
Васенкин. Неужели придется увидеть его, встретиться с ним глазами?
Или Дисциплинарная Группа, о которой было известно чуть больше -
кое-какие истории рассказывались свистящим шепотом после отбоя. По
сравнению с Дисциплинарной Группой завтрашняя порка - детское развлечение,
цветочки.
Но Костя знал, что не вынесет ее. И не вынесет всего остального. Не
вынесет и этого холода, одиночества и свинцовой безнадежности. Все, что бы
ни случилось с ним завтра - все к худшему. Надежды больше нет. Жизнь
отступилась от него, а пустота, подобно хищному зверю, разинула жадную
пасть - и готова прыгнуть.
И ничего не изменить. Бесполезно каяться, просить, плакать. Костя
совершенно точно знал, что никакие мольбы ему не помогут. Единственный
человек, на которого в первые минуты вспыхнула у него надежда - это
Серпет. Но поразмыслив, Костя понял, что все теперь изменилось. Теперь он
для Серпета не Помощник на Группе, не будущий Стажер, а всего-навсего
скверный мальчишка, нарушивший основополагающие принципы. Такого мальчишку
просто необходимо наказать. Чего ради Серпету за него заступаться? У него
и без того хватает неприятностей. Не случайно же в залитой лиловым светом
палате командовал не он, а тот начальничек с железными глазами. По всему
видать, большой чин. Нет, и ежу понятно, не станет Серпет с ним
связываться. Наоборот, сделает вид, что никаких особенных надежд на Костю
и не возлагал, что не собирался делать его Постоянным, вспомнит еще
какие-нибудь мелкие грешки, вроде Светандриной записи в Журнале. Нет, на
него рассчитывать нечего - и не остается ничего другого, как сидеть здесь,
мерзнуть и мучиться неизвестностью.
А холод с каждой минутой усиливался, драл спину ледяными когтями,
сжимал ребра. Постепенно ослабли даже мысли о завтрашнем кошмаре - уже не
до того стало. Он понимал, что вполне может и не дотянуть до утра. А что -
запросто. Утром откроют Наблюдательницы дверь - и на них упадет смерзшийся
труп.
Да, такое было бы наилучшим исходом. Ни к чему теперь жить. Что ждет
его, кроме ржавой цепи ужасов? У него не осталось никакой надежды - даже
самой крохотной ее частички. Не такой он дурак, чтобы обманывать себя.
Впереди - безнадега. Так что замерзнуть, уснуть и не проснуться - об этом
можно было бы только мечтать.
Вот именно что мечтать. Ничего такого не случится. Помереть ему не
дадут. У них ведь, наверное, все рассчитано. Холод - это чтобы помучить, а
не убить. Иначе сорвется "показательное мероприятие". Так что не стоит
убаюкивать себя несбыточными надеждами - все будет. И черная скамья, и
ухмыляющийся Ломакин, и мутная, тяжелая неизвестность. Вот что заполнит
оставшуюся жизнь.
Но если разобраться - что было раньше? Тоже ведь неизвестность! Костя
вздрогнул от этой мысли, на мгновение даже забыв про холод. Ну почему так
всегда? Стоит лишь разрешить себе думать и вспоминать - и сразу выползают
жуткие вопросы. Кто он вообще такой? Откуда взялся? Да и все они,
остальные, из Корпуса - откуда они и куда плывут? Что он вообще помнит о
себе? Какое у него самое первое воспоминание? Как четыре года назад
оказался новичком в Группе? Как был он самым маленьким, самым хилым, как
гонял его тогдашний Помощник Андрюха Кошельков?
Заставлял до блеска мыть унитаз зубной щеткой, а потом ею же чистить
зубы, и когда это случилось впервые, его вырвало, и Кошельков, усмехаясь,
велел снять ему майку и майкой вытирать блевотину.
А ночью, в тускло-оловянном лунном свете палата казалась ненастоящей,
приснившейся, но он знал, что все вокруг - не сон, а самая настоящая
правда. И беззвучно плакал в подушку, чтобы не услыхал страшный Кошельков.
И еще вспомнилось, как не мог он в первые дни избавиться от странного
ощущения. Будто рядом затаился кто-то - невидимый и неосязаемый. И этот
кто-то (а может быть, эти, если их много) наблюдает за ним и подстраивает
одну пакость за другой... То Кошельков придерется к чему-нибудь, к
складкам покрывала на постели хотя бы, велит снять штаны и всласть начнет
лупить "морковкой". То Сашка Иванов сам намусорит в тумбочке, а
Наблюдательнице свалит на Костю. И Группу за это на неделю лишат прогулок,
и Кошельков, услышав о такой подначке, скверно улыбаясь, скаля свои гнилые
зубы, скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61