* * *
Пока день плавно переходил в вечер, плакавшие в поселке дети стали кашлять. Мужчины и женщины выстроились в очередь в туалет, и каждый жаловался на желудок. Женщин раздуло вдвое, и они сидели на табуретках рядом со своими комнатами. Мужчина внезапно отяжелел и его вытошнило возле колодца. Женщины стали кричать, что их отравили, и утверждать, что во внутренностях у них ползают крабы. Дети усугубляли картину вечера монотонным плачем. Как припев, то и дело возобновлялись звуки рвоты.
Все без исключения люди выглядели больными, и, проходя мимо, они смотрели на меня так, словно я был ответственен за их болезни. Вся радость и добрые чувства воскресенья уступили место стонам, недоуменным крикам и причитаниями о необходимости срочно обследоваться у знахарей. Так продолжалось весь вечер. Поселок превратился в место, где всех рвало; съемщики блевали у ограды и в проходах, в туалете и возле ванных, и сам этот звук начинал по-своему завораживать. Дети, не в силах сдерживать себя, бежали к туалету. Их поили касторовым маслом, чтобы нейтрализовать возможные яды, которыми они отравились. Но все было бесполезно. Я сидел и удивленно за всем наблюдал. Затем одна из жен кредиторов прошла мимо меня, ее скорчило, она повернулась ко мне с широко открытыми глазами, и со стоном, прозвучавшим как проклятие, обдала меня потоком непереваренных бобов, риса и желчи, испачкав мою воскресную одежду. Потом она исчезла на заднем дворе. Я вытер рвоту, пошел к ограде и набил камнями свои карманы. Я остановился, увидев, как Мама и Папа возвращаются с прогулки, и побежал в комнату. Папа был весел и пьян. Мамино лицо сияло от пота и любви, ее глаза блестели, и она излучала красоту.
— Что ты делал там на улице?
Я рассказал Папе о жене кредитора.
— И что ты собираешься делать?
— Кидать в нее камни.
— Иди и кидай! — ответил он.
Я вышел и стал кидать камни в дверь кредитора, промахнулся и разбил окно.
Кредитор вышел на улицу, выглядя безнадежно больным.
— Ты что, сумасшедший? — спросил он, потрясая мачете.
— Ваша жена облевала меня, — сказал я.
Кредитор разразился смехом, который ускорил позыв к рвоте, и он ринулся во двор.
— Все наверное съели что-то не то, — сказал Папа.
Мама заговорила о том, как странно везде видеть больных людей, ведь всех без исключения рвет на улице и дома. Все друзья, к которым они заходили, были больны. Кажется, что чума пришла к нам, пробравшись в самые наши внутренности.
— Весь мир болен, но моя семья чувствует себя отлично, — гордо заявил Папа. — Вот так Бог творит справедливость. По плодам узнаете их. Мы — крепкая семья.
Он продолжал говорить в том же духе, сладко напевая, пока в комнате не проснулась стрекоза, которая резко вспорхнула к потолку и стала биться о стены в пьяном полете.
— Это насекомое похоже на моего родственника, — сказал Папа.
— Оно вылетело из молока.
— Что?
— Насекомое.
— Когда?
— Прошлой ночью. Все спали. И потом насекомое вылетело из молока.
— Так это молоко! — закричал Папа в момент внезапного озарения.
Он побежал в поселок, крича:
— МОЛОКО! ЭТО ВСЕ МОЛОКО!
Мама схватила тапок, погналась за стрекозой и с такой силой пришлепнула ее к стене, что она превратилась в мерзкое зеленоватое пятно. С видом величественного равнодушия она собрала остатки стрекозы и вымела их в проход, потом вытерла пятно тряпкой и направилась в комнату кредитора. Она потребовала, чтобы они отмыли свою рвоту с нашего порога и постирали мою одежду. Между тем Папа колотил во все двери, поднимая всех, и кричал, вне себя от своего пьяного открытия:
— Они отравили нас своим молоком.
Заявление Папы нашло отклик и превратилось в катящийся призыв, передаваемый из уст в уста, набиравший силу посреди рвотных звуков. Женщины стали вытаскивать контейнеры и корзины с молоком политиков и опустошать их на улице. Тут и там вырастали кучи гнилого молока. Рядом с другими бараками тоже вырастали свои кучи и, смотря вдоль улицы, я видел целый ряд таких куч белого молока. Жители нашего района собрались и устроили долгий митинг по поводу гнилого молока политиков.
Фотограф прохаживался от дома к дому, держась за живот, с бледным искривленным лицом. Из последних сил он фотографировал кучи молока и рвоту рядом с домами. Женщины и дети позировали ему. Он делал фотографии больных детей, мужчин в рвотной агонии, негодующих женщин.
Митинг шел уже много часов. Улица кипела от возмущения и кто-то предложил сжечь местные конторы Партии Богатых. Все были в ярости, но беспомощны и бессильны предпринять что-то конструктивное. К ночи все стали расходиться по домам, прихрамывая, сотрясаясь от пустых спазм, выблевав уже все без остатка.
С той ночи к нам стали относиться немного лучше. Все благодарили Папу за то, что он нашел причину бедствия. Жена кредитора отмыла с нашего порога свой непереваренный ужин, а сам кредитор не стал требовать с нас денег за разбитое окно. Всю ночь дети ни на секунду не замолкали. Но блевотный припев потихоньку сходил на нет, как будто знание причины каким-то образом облегчало болезнь. Да и туалетом пользоваться было уже невозможно.
Глубокой ночью Папа взывал к предкам. Он обращался к ним за советами, я упустил детали, но порой мне казалось, что от некоторых вопросов предки были в смущении. Мы пошли спать в добром настроении, укрепленные молитвой, благодарные за то, что легко пережили этот день, известный всем как День Молока Политиков. Той ночью я спал на мате. Когда темнота уже входила в мои сны, я вновь услышал Папу и Маму на кровати, двигающихся в такт музыке пружин. Потом движения прекратились. И голос из темноты сказал:
— Интересно, крысы проснулись?
Глава 7
Когда я снова пришел в бар Мадам Кото, в нем было полно больших голубых мух. Мне в ноздри сразу ударил запах шкур от животных, пота и гнилой плоти. Было жарко и душно, и бар был забит незнакомцами. Все они выглядели так же уродливо, как и те люди в прошлый раз.
Разница была в том, что клиентура причудливо обменялась чертами. Альбинос теперь был высокий, с головой в виде клубня ямса. У человека с опухшим глазом другой глаз теперь стал белым и прозрачным, как отполированный лунный камень. Двое мужчин, зловещие в своих темных очках, стали блондинами, и бедра их были странно изуродованы. Юноша без зубов стал женщиной. Я узнал их всех, несмотря на их переменившийся облик. Других я не знал. Один из них был похож на ящерицу с застывшими зелеными глазками. Были и нормальные люди, которые просто зашли после работы пропустить стаканчик вина. Зал был так запружен людьми, что мне пришлось буквально продираться через скопление тел. Люди стояли близко друг к другу и были навеселе, ругались и отпускали грязные шутки. Я слышал голоса, не принадлежавшие земле, языки иностранные и гнусавые, смех, который мог доноситься разве что из пней мертвых деревьев или из пустых могил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145