Любопытно, что мертвецы заняли сторону жертв. Знакомые мне голоса смело выкрикивали:
— Дайте им отпор!
— Борись за свободу!
— Кидай камни!
— Отравили нас молоком!
— И словами.
— Своими обещаньями.
— И они хотят управлять страной.
— Нашими жизнями!
— Они напали на нас!
— На нашей собственной улице!
— Бей их без страха!
Засверкали мачете. Песни ритмично повторялись по слогам. Чары стиснутых зубов этой ночи были разрушены. Враги предприняли последнюю отчаянную попытку.
— Лей бензин на их дома!
— Сжигай их!
— Сжигай фотографа!
— Сжигай Азаро!
Я дрожал в фургоне. Кто-то забросил горящую головню в студию фотографа. Ее поймал мертвец и сожрал весь огонь. Кто-то бросил в воздух еще одну головню. Она упала на фургон и затрещала на капоте. Что-то заползло мне на ноги. Через боковое окно в кабину повалил дым. Фургон кишел пауками и червями. Я стал выбираться из фургона. Я уже просунул голову через окно, когда услышал оглушительный взрыв из квартала фотографа. И после взрыва настала глубокая тишина. Только ветер свистел поверх шума.
И затем тени, шаги, зеленые тела, свирепые ягуары, пожиратели огня, торговцы смертью, вдохновители мертвых и возмутители нашего сна превратились в летящие мячики, разбросанные ветром и силой взрывов. Темная стена тел пала. Голоса больше не звучали угрожающе, в них теперь был слышен страх.
Пистолетный выстрел, никуда не направленный, но пронзивший ночь, как будто звезда упала на нашу улицу, придал еще больше отчаяния паническому бегству врагов. Я слышал, как они падали друг на друга, бежали наперегонки с ужасом, который сами же сюда принесли, сталкивались с собственными тенями и со светящимися в темноте телами. Я слышал, как они призывали своих матерей, выкрикивали имена жен, сокрушаясь о том, кто же возьмет заботу об их детях, в то время как невинные разбивали бутылки об их головы, и мужчины улицы обрушивали град ударов дубинками по отступавшим, которые падали также под натиском рук, превратившихся в тупые безжалостные мотыги.
Новые силы влились в ночь, завладели этой ночью, сделали ее союзником жертв. Враги завели свои машины и умчались, исчезнув в конце улицы за баром Мадам Кото — сонм мертвецов начал спускаться в открытый кровоточащий рот земли. Я видел их из фургона. Я наблюдал за миром, скрывающимся в кладовую бреда истории. Мертвецы с глазами цвета индиго и серебряными взглядами исчезли в забытьи наших синих воспоминаний.
Обитатели улицы отвоевали себе эту ночь. Голоса заново пробудились. Одна за другой стали зажигаться лампы. Люди собирались у входа в поселение. Не было только фотографа, чтобы запечатлеть события этой ночи и сделать их реальностью посредством своего магического инструмента. Я вышел из фургона и побежал через улицу, в распростертые объятия Мамы.
* * *
Утром мы все узнали о раненых: одной женщине полоснули ножом по лицу, мужчине раскроили голову ударом мачете, у многих людей лица были распороты битыми бутылками, другие были избиты железными прутьями, у одного мужчины оторвано пол-уха, у женщины были ожоги на спине. Помимо жертв невинных, мы узнали также о смерти одного врага. Мы также услышали, что каждая партия обвиняла другую в этом жестоком нападении.
Энергия, которая ушла на войну, истощила улицу. Мы не отпраздновали успех нашего сопротивления. Мы знали, что это еще не все беды, что репрессии отложены на другую ночь, когда мы окончательно забудем про эту. Обитатели улицы, устрашенные и яростные, создали дежурные отряды. Они вооружились ножами, дубинками и пневматическими пистолетами. Мы ждали, что на нас опустится новая железная кара. Мы долго ждали, но не случилось ничего из того, что предсказывали. После двухнедельного дежурства отряды были распущены. Мы снова погрузились в нашу обычную жизнь.
Фотограф совсем исчез. Его комната была разрушена: дверь разбита, одежды изорваны в лоскутья, матрасы изрезаны, снимки и негативы испорчены, некоторые из камер сломаны. Лендлорд его поселения, не питающий симпатий к героям, везде искал его, требуя, чтобы он починил дверь.
Мы боялись, что фотографа убили. Его стеклянный шкаф лежал в руинах и выглядел совсем неприкаянно. Он стал неким воплощением того, что могут сделать влиятельные силы в стране, если кто-то поднимет свой голос против коррупции. И поскольку фотографа не было на месте, чтобы запечатлеть события той ночи, в газетах ничего о них не появилось. Получилось, что событий как бы и не было. Они остались слухами.
Поначалу улица была заколдована страхом. Владельцы столиков по вечерам прекратили продавать товары. Улица стала выглядеть темнее, чем раньше. Люди стали такими подозрительными, что перестали открывать двери, особенно когда в них кто-то стучал. Те, кто обычно уходил пьянствовать и возвращался поздно, теперь пили в своих комнатах и пели, сидя взаперти.
Спустя какое-то время стало ясно, что больше не случится ничего знаменательного и новых репрессий не последует. И многие из нас даже перестали верить своим воспоминаниям. Мы начали думать, что лихорадка той ночи была чем-то вроде коллективного сновидения. Это бывало раньше, это будет еще. Но, что бы ни происходило, река из диких ягуаров продолжала свое течение под поверхностью наших голодных дорог.
* * *
Многими ночами в мои детские часы Мама рассказывала мне истории об аквамариновых началах. Под неусыпным белым глазом луны, под небом цвета индиго, в золотом свете нашей жизни в маленькой комнатке, я слушал мудрость старинных песен, которые выводил Папа надтреснутым воинственным голосом. Очарованный кобальтовыми тенями, таинственным аквамарином воздуха и серебряными взорами мертвых, я прислушивался к тяжелым образам радости. Я слушал рабочие песни, песни урожая и песни о тайнах героев.
Снаружи ветер вечного возвращения мягко стелился над поверхностью земли.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 1
Явление ужаса не нарушило нашу жизнь в ее повседневных делах. Маму притесняли на рынке. Когда она переносила столик в другую часть рынка, объявлялись громилы, делая вид, что они ее покупатели. Они приставали к ней, разбрасывали или просто забирали товары, ничего не платя. Затем они угрожали ей и распространяли слухи, так что те, кто обычно покупал у нее товары, шли к другим столикам. Мама приходила домой, почти ничего не продав. Она зарабатывала очень мало.
Папа возвращался домой с каждым разом все раньше. Он еще больше ссутулился, и его спина так сильно болела, что иногда по утрам он долго не мог встать прямо. Папа стал неуклюжим. Шея у него все время ныла, и на ногах появились язвы. У него начала шелушиться кожа на плечах, на ушах, на шее и по всей спине. Цвет кожи стал сероватым от соли и цемента.
На время я прекратил свои путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Дайте им отпор!
— Борись за свободу!
— Кидай камни!
— Отравили нас молоком!
— И словами.
— Своими обещаньями.
— И они хотят управлять страной.
— Нашими жизнями!
— Они напали на нас!
— На нашей собственной улице!
— Бей их без страха!
Засверкали мачете. Песни ритмично повторялись по слогам. Чары стиснутых зубов этой ночи были разрушены. Враги предприняли последнюю отчаянную попытку.
— Лей бензин на их дома!
— Сжигай их!
— Сжигай фотографа!
— Сжигай Азаро!
Я дрожал в фургоне. Кто-то забросил горящую головню в студию фотографа. Ее поймал мертвец и сожрал весь огонь. Кто-то бросил в воздух еще одну головню. Она упала на фургон и затрещала на капоте. Что-то заползло мне на ноги. Через боковое окно в кабину повалил дым. Фургон кишел пауками и червями. Я стал выбираться из фургона. Я уже просунул голову через окно, когда услышал оглушительный взрыв из квартала фотографа. И после взрыва настала глубокая тишина. Только ветер свистел поверх шума.
И затем тени, шаги, зеленые тела, свирепые ягуары, пожиратели огня, торговцы смертью, вдохновители мертвых и возмутители нашего сна превратились в летящие мячики, разбросанные ветром и силой взрывов. Темная стена тел пала. Голоса больше не звучали угрожающе, в них теперь был слышен страх.
Пистолетный выстрел, никуда не направленный, но пронзивший ночь, как будто звезда упала на нашу улицу, придал еще больше отчаяния паническому бегству врагов. Я слышал, как они падали друг на друга, бежали наперегонки с ужасом, который сами же сюда принесли, сталкивались с собственными тенями и со светящимися в темноте телами. Я слышал, как они призывали своих матерей, выкрикивали имена жен, сокрушаясь о том, кто же возьмет заботу об их детях, в то время как невинные разбивали бутылки об их головы, и мужчины улицы обрушивали град ударов дубинками по отступавшим, которые падали также под натиском рук, превратившихся в тупые безжалостные мотыги.
Новые силы влились в ночь, завладели этой ночью, сделали ее союзником жертв. Враги завели свои машины и умчались, исчезнув в конце улицы за баром Мадам Кото — сонм мертвецов начал спускаться в открытый кровоточащий рот земли. Я видел их из фургона. Я наблюдал за миром, скрывающимся в кладовую бреда истории. Мертвецы с глазами цвета индиго и серебряными взглядами исчезли в забытьи наших синих воспоминаний.
Обитатели улицы отвоевали себе эту ночь. Голоса заново пробудились. Одна за другой стали зажигаться лампы. Люди собирались у входа в поселение. Не было только фотографа, чтобы запечатлеть события этой ночи и сделать их реальностью посредством своего магического инструмента. Я вышел из фургона и побежал через улицу, в распростертые объятия Мамы.
* * *
Утром мы все узнали о раненых: одной женщине полоснули ножом по лицу, мужчине раскроили голову ударом мачете, у многих людей лица были распороты битыми бутылками, другие были избиты железными прутьями, у одного мужчины оторвано пол-уха, у женщины были ожоги на спине. Помимо жертв невинных, мы узнали также о смерти одного врага. Мы также услышали, что каждая партия обвиняла другую в этом жестоком нападении.
Энергия, которая ушла на войну, истощила улицу. Мы не отпраздновали успех нашего сопротивления. Мы знали, что это еще не все беды, что репрессии отложены на другую ночь, когда мы окончательно забудем про эту. Обитатели улицы, устрашенные и яростные, создали дежурные отряды. Они вооружились ножами, дубинками и пневматическими пистолетами. Мы ждали, что на нас опустится новая железная кара. Мы долго ждали, но не случилось ничего из того, что предсказывали. После двухнедельного дежурства отряды были распущены. Мы снова погрузились в нашу обычную жизнь.
Фотограф совсем исчез. Его комната была разрушена: дверь разбита, одежды изорваны в лоскутья, матрасы изрезаны, снимки и негативы испорчены, некоторые из камер сломаны. Лендлорд его поселения, не питающий симпатий к героям, везде искал его, требуя, чтобы он починил дверь.
Мы боялись, что фотографа убили. Его стеклянный шкаф лежал в руинах и выглядел совсем неприкаянно. Он стал неким воплощением того, что могут сделать влиятельные силы в стране, если кто-то поднимет свой голос против коррупции. И поскольку фотографа не было на месте, чтобы запечатлеть события той ночи, в газетах ничего о них не появилось. Получилось, что событий как бы и не было. Они остались слухами.
Поначалу улица была заколдована страхом. Владельцы столиков по вечерам прекратили продавать товары. Улица стала выглядеть темнее, чем раньше. Люди стали такими подозрительными, что перестали открывать двери, особенно когда в них кто-то стучал. Те, кто обычно уходил пьянствовать и возвращался поздно, теперь пили в своих комнатах и пели, сидя взаперти.
Спустя какое-то время стало ясно, что больше не случится ничего знаменательного и новых репрессий не последует. И многие из нас даже перестали верить своим воспоминаниям. Мы начали думать, что лихорадка той ночи была чем-то вроде коллективного сновидения. Это бывало раньше, это будет еще. Но, что бы ни происходило, река из диких ягуаров продолжала свое течение под поверхностью наших голодных дорог.
* * *
Многими ночами в мои детские часы Мама рассказывала мне истории об аквамариновых началах. Под неусыпным белым глазом луны, под небом цвета индиго, в золотом свете нашей жизни в маленькой комнатке, я слушал мудрость старинных песен, которые выводил Папа надтреснутым воинственным голосом. Очарованный кобальтовыми тенями, таинственным аквамарином воздуха и серебряными взорами мертвых, я прислушивался к тяжелым образам радости. Я слушал рабочие песни, песни урожая и песни о тайнах героев.
Снаружи ветер вечного возвращения мягко стелился над поверхностью земли.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 1
Явление ужаса не нарушило нашу жизнь в ее повседневных делах. Маму притесняли на рынке. Когда она переносила столик в другую часть рынка, объявлялись громилы, делая вид, что они ее покупатели. Они приставали к ней, разбрасывали или просто забирали товары, ничего не платя. Затем они угрожали ей и распространяли слухи, так что те, кто обычно покупал у нее товары, шли к другим столикам. Мама приходила домой, почти ничего не продав. Она зарабатывала очень мало.
Папа возвращался домой с каждым разом все раньше. Он еще больше ссутулился, и его спина так сильно болела, что иногда по утрам он долго не мог встать прямо. Папа стал неуклюжим. Шея у него все время ныла, и на ногах появились язвы. У него начала шелушиться кожа на плечах, на ушах, на шее и по всей спине. Цвет кожи стал сероватым от соли и цемента.
На время я прекратил свои путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145