– И каждый старался каким-то образом выделить его.
– Шуберт, – вступила в беседу хозяйка дома. – Надеюсь, и до него дойдут руки, всему свое время, так вот, у Шуберта есть трио до-мажор, опус № 100, но мне кажется, что такие высокие номера опусов исходили не от самого Шуберта, а от тех, кто готовился издать посмертно его произведения.
– Это распространяется почти на все опусы Шуберта, которым присвоены высокие номера, – высказал свое мнение герр Гальцинг, знавший по части музыки решительно все, отчего удостоился прозвища Божественный Генрих, но только за глаза, – однако не на трио для фортепьяно опус № 100. Его сам Шуберт снабдил этим номером. Незадолго до смерти. И маэстро Дворжак тоже пожелал выделить сонатину № 100 из ряда остальных, потому что опус № 99 «Библейские песни» он написал, уже завершив работу над опусом № 100. Опус № 100 Брамса, соната для скрипки ля-мажор, сыгравшая большую роль в биографии композитора, а также опус № 100 Регера – выдающиеся вариации Хиллера. Опус № 100 моего друга Гельмута Эдера – также программное произведение, его озаренная багровыми отсветами 6-я симфония, опус № 100 Шумана – это большая увертюра к «Мессинской невесте» Шиллера и так далее. Вы ведь знаете, что я коллекционирую еще и каталоги музыкальных произведений. Каталоги произведений Кёхеля, баховский каталог Шмидера, каталог произведений Рихарда Штрауса, составленный Мюллером, да и многие другие. Все это у меня дома под рукой, а однажды мне досталась редчайшая вещь – старинный каталог произведений Иоахима Раффа, и я сразу же попытался отыскать в нем опус № 100. Это торжественная кантата – прошу не падать в обморок – к пятидесятилетнему юбилею «Битвы народов» под Лейпцигом и название ее – «Возрождение Германии».
– Боюсь, – произнесла хозяйка дома, – что этот опус № 100 не отпразднует своего возрождения. А как насчет Бетховена?
– Вот-вот об этом я как раз и собирался сказать.
Герр Гальцинг рассмеялся.
– Разумеется, я располагаю каталогом произведений и Бетховена, составленным Кински и Хальмом, увлекательнейшее, доложу вам, чтение для любителя и знатока музыки, ничуть не хуже хорошего детектива. Бетховену наверняка ничего не стоило назвать свою величественную сонату для фортепьяно ля-мажор, которую теперь называют опусом № 101, магическим числом 100. Но нет. Его опус № 100 – песня для дуэта и фортепьяно на стихи Рупрехта, названная «Меркенштайн», воздающая хвалу одному замку вблизи Бадена, что под Веной. И что только побудило Бетховена так назвать ее? Понять не могу.
– Может, и понимать нечего? – предположил герр Бесслер.
– Рихард Вагнер не пользовался номерами для названий опусов, как мне кажется, – сказала хозяйка дома.
– Верно, верно, – согласился герр Гальцинг, – но в кругу близких ему мастеров есть те, кто проявлял любовь к круглым числам. Наверняка вам не случалось читать толстенную биографию Козимы Вагнер, сочиненную графом Рихардом дю Молен-Экаром. Книга эта – безмерное восхваление, панегирик, словом, сплошное преклонение и благоговение, посему к ней следует относиться весьма критически. Но, невзирая ни на что, этому графу удалось уложиться «всего» в тысячу страниц, живописуя эмоциональные всплески «великой супруги» маэстро Вагнера!
– Говорите, в сто страниц?
– Нет, в тысячу.
«Желтое сердце». Тяжело читаемая… «Отклонение от темы». Не знаю, не знаю. Эти названия мне не по душе. Думаю, придется все же оставить «Башню Венеры». Представляю, что мою книгу с высокомерной улыбкой читают какие-нибудь непорочные умницы у портала собора в Сиврэ. Одно стоит на плечах у другой, так они образуют четверть листа. Другую четверть листа образуют непорочные дуры. Эти тоже читают книгу, но только после того, как ее прочтут умницы. Или мою книгу читает королева Гиневра. Она красавица, хоть и несколько узкогруда. К сожалению, на ее постели, у которой она стоит, лежит не кошка, а собака, противная остромордая псина болотного цвета. Королева Гиневра держит в руках концы пояса. Непонятно, раздевается она или же одевается? Если судить по смятой постели, я заключаю, что она только поднялась, следовательно, собирается одеться. Не станет же королева ложиться в смятую постель. Она вперила полный страсти взор в книгу – в мою книгу «Башня Венеры», лежащую на туалетном столике поодаль. Такая молодая и уже дальнозоркая? Неужели? Или она не читает книгу? Может, просто смотрит вдаль, как это свойственно нам, кошкам? Один остроумный, хотя несколько болтливый поэт заключил, что мы, кошки, смотрим всегда так, если, мурча, размышляем о нашем тайном, только нам известном имени.
Интересно, о чем все-таки размышляет королева? О том, куда запропастился гребень, который только что лежал на туалетном столике? Нет, столь банальными вещами королева Гиневра не станет забивать голову. Она вспоминает мрачное одиночество бессмысленно проведенного весеннего дня или о присциллианизме, о котором недавно упомянул в проповеди придворный священник. По утверждению присциллианистов, загадочный первородный грех (загадочный прежде всего потому, что неизвестно в точности, каким образом он наследуется, не по законам Менделя же, в конце концов…) объясняется недоброй человеческой природой. Или Гиневра скорбит о позабытых вчера в церкви любимых перчатках, которых ей уже больше не надеть?
На заднем плане мы различаем и женскую фигуру в темно-красном. В руках у нее цитра. Уж не камеристка ли эта особа в темно-красном, которую королева отправила в церковь на поиски исчезнувших перчаток?«О, моя госпожа, о, я так и не смогла найти их, но пастор показал мне вот эту цитру, тоже позабытую, и спросил, не заменит ли она вам утерянные перчатки?» Или же королеву занимает вопрос о том, имелись ли у Бога соски на груди. Наверняка имелись, ведь все люди, и мужчины, и женщины, созданы по образу и подобию Его. И тут пастор разъярился, покраснел как рак, нет, как платье камеристки, и прошипел: «Если считается, что люди созданы по образу и подобию Божьему, это распространяется исключительно на мужчин. А что до женщин, они, так сказать, созданы… по остаточному принципу». Королева заметила крохотную паузу перед последними двумя словами. У пастора уже готово было сорваться выражение покрепче, однако он сдержался. «Ведь как утверждал Фома Аквинский: «Исток и предназначение женщины есть мужчина. Женщина подчинена ему уже по своей природе». Нигде не сказано о женщине, как о создании по образу и подобию Божьему. Так что ни сосков, ни грудей. Еще чего не хватало», – пробормотал пастор.
Может, королева размышляет о том, какое место уготовить этому зазнавшемуся пастору, позволяющему себе подобные выражения? Может, отравить его любимицу канарейку? Ее любимица канарейка – самочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Шуберт, – вступила в беседу хозяйка дома. – Надеюсь, и до него дойдут руки, всему свое время, так вот, у Шуберта есть трио до-мажор, опус № 100, но мне кажется, что такие высокие номера опусов исходили не от самого Шуберта, а от тех, кто готовился издать посмертно его произведения.
– Это распространяется почти на все опусы Шуберта, которым присвоены высокие номера, – высказал свое мнение герр Гальцинг, знавший по части музыки решительно все, отчего удостоился прозвища Божественный Генрих, но только за глаза, – однако не на трио для фортепьяно опус № 100. Его сам Шуберт снабдил этим номером. Незадолго до смерти. И маэстро Дворжак тоже пожелал выделить сонатину № 100 из ряда остальных, потому что опус № 99 «Библейские песни» он написал, уже завершив работу над опусом № 100. Опус № 100 Брамса, соната для скрипки ля-мажор, сыгравшая большую роль в биографии композитора, а также опус № 100 Регера – выдающиеся вариации Хиллера. Опус № 100 моего друга Гельмута Эдера – также программное произведение, его озаренная багровыми отсветами 6-я симфония, опус № 100 Шумана – это большая увертюра к «Мессинской невесте» Шиллера и так далее. Вы ведь знаете, что я коллекционирую еще и каталоги музыкальных произведений. Каталоги произведений Кёхеля, баховский каталог Шмидера, каталог произведений Рихарда Штрауса, составленный Мюллером, да и многие другие. Все это у меня дома под рукой, а однажды мне досталась редчайшая вещь – старинный каталог произведений Иоахима Раффа, и я сразу же попытался отыскать в нем опус № 100. Это торжественная кантата – прошу не падать в обморок – к пятидесятилетнему юбилею «Битвы народов» под Лейпцигом и название ее – «Возрождение Германии».
– Боюсь, – произнесла хозяйка дома, – что этот опус № 100 не отпразднует своего возрождения. А как насчет Бетховена?
– Вот-вот об этом я как раз и собирался сказать.
Герр Гальцинг рассмеялся.
– Разумеется, я располагаю каталогом произведений и Бетховена, составленным Кински и Хальмом, увлекательнейшее, доложу вам, чтение для любителя и знатока музыки, ничуть не хуже хорошего детектива. Бетховену наверняка ничего не стоило назвать свою величественную сонату для фортепьяно ля-мажор, которую теперь называют опусом № 101, магическим числом 100. Но нет. Его опус № 100 – песня для дуэта и фортепьяно на стихи Рупрехта, названная «Меркенштайн», воздающая хвалу одному замку вблизи Бадена, что под Веной. И что только побудило Бетховена так назвать ее? Понять не могу.
– Может, и понимать нечего? – предположил герр Бесслер.
– Рихард Вагнер не пользовался номерами для названий опусов, как мне кажется, – сказала хозяйка дома.
– Верно, верно, – согласился герр Гальцинг, – но в кругу близких ему мастеров есть те, кто проявлял любовь к круглым числам. Наверняка вам не случалось читать толстенную биографию Козимы Вагнер, сочиненную графом Рихардом дю Молен-Экаром. Книга эта – безмерное восхваление, панегирик, словом, сплошное преклонение и благоговение, посему к ней следует относиться весьма критически. Но, невзирая ни на что, этому графу удалось уложиться «всего» в тысячу страниц, живописуя эмоциональные всплески «великой супруги» маэстро Вагнера!
– Говорите, в сто страниц?
– Нет, в тысячу.
«Желтое сердце». Тяжело читаемая… «Отклонение от темы». Не знаю, не знаю. Эти названия мне не по душе. Думаю, придется все же оставить «Башню Венеры». Представляю, что мою книгу с высокомерной улыбкой читают какие-нибудь непорочные умницы у портала собора в Сиврэ. Одно стоит на плечах у другой, так они образуют четверть листа. Другую четверть листа образуют непорочные дуры. Эти тоже читают книгу, но только после того, как ее прочтут умницы. Или мою книгу читает королева Гиневра. Она красавица, хоть и несколько узкогруда. К сожалению, на ее постели, у которой она стоит, лежит не кошка, а собака, противная остромордая псина болотного цвета. Королева Гиневра держит в руках концы пояса. Непонятно, раздевается она или же одевается? Если судить по смятой постели, я заключаю, что она только поднялась, следовательно, собирается одеться. Не станет же королева ложиться в смятую постель. Она вперила полный страсти взор в книгу – в мою книгу «Башня Венеры», лежащую на туалетном столике поодаль. Такая молодая и уже дальнозоркая? Неужели? Или она не читает книгу? Может, просто смотрит вдаль, как это свойственно нам, кошкам? Один остроумный, хотя несколько болтливый поэт заключил, что мы, кошки, смотрим всегда так, если, мурча, размышляем о нашем тайном, только нам известном имени.
Интересно, о чем все-таки размышляет королева? О том, куда запропастился гребень, который только что лежал на туалетном столике? Нет, столь банальными вещами королева Гиневра не станет забивать голову. Она вспоминает мрачное одиночество бессмысленно проведенного весеннего дня или о присциллианизме, о котором недавно упомянул в проповеди придворный священник. По утверждению присциллианистов, загадочный первородный грех (загадочный прежде всего потому, что неизвестно в точности, каким образом он наследуется, не по законам Менделя же, в конце концов…) объясняется недоброй человеческой природой. Или Гиневра скорбит о позабытых вчера в церкви любимых перчатках, которых ей уже больше не надеть?
На заднем плане мы различаем и женскую фигуру в темно-красном. В руках у нее цитра. Уж не камеристка ли эта особа в темно-красном, которую королева отправила в церковь на поиски исчезнувших перчаток?«О, моя госпожа, о, я так и не смогла найти их, но пастор показал мне вот эту цитру, тоже позабытую, и спросил, не заменит ли она вам утерянные перчатки?» Или же королеву занимает вопрос о том, имелись ли у Бога соски на груди. Наверняка имелись, ведь все люди, и мужчины, и женщины, созданы по образу и подобию Его. И тут пастор разъярился, покраснел как рак, нет, как платье камеристки, и прошипел: «Если считается, что люди созданы по образу и подобию Божьему, это распространяется исключительно на мужчин. А что до женщин, они, так сказать, созданы… по остаточному принципу». Королева заметила крохотную паузу перед последними двумя словами. У пастора уже готово было сорваться выражение покрепче, однако он сдержался. «Ведь как утверждал Фома Аквинский: «Исток и предназначение женщины есть мужчина. Женщина подчинена ему уже по своей природе». Нигде не сказано о женщине, как о создании по образу и подобию Божьему. Так что ни сосков, ни грудей. Еще чего не хватало», – пробормотал пастор.
Может, королева размышляет о том, какое место уготовить этому зазнавшемуся пастору, позволяющему себе подобные выражения? Может, отравить его любимицу канарейку? Ее любимица канарейка – самочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99