Все ели превосходный лимонный пирог — все, кроме Барта. Папа поднялся и сказал, что ему надо навестить тяжелого больного в госпитале. Он бросил беспокойный взгляд на Барта и тихо сказал маме:
— Выбрось все из головы, родная, и не волнуйся. Я скоро буду. Наверное, Мэри Оберман — не лучший психиатр для Барта. Он ненавидит женщин; я найду другого психиатра, мужчину.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Я услышал влажный звук поцелуя. Они так долго смотрели друг другу в глаза, будто читали там что-то.
— Я люблю тебя, Кэти. Пожалуйста, не волнуйся. Все будет хорошо. Мы выживем
— Да, — сказала она, — но я не могу не думать о Барте… он, мне кажется, тоже переживает.
Выпрямившись, папа посмотрел на Барта долгим тяжелым взглядом.
— Да, — твердо сказал он. — И Барт переживет все это. Смотри, как он вцепился в веревки, а ведь его ноги почти достают до пола. Он просто не верит себе самому. Он черпает силу в своем воображении. Надо помочь ему обрести покой и уверенность. К нему не подходят методы воспитания, применяемые обычно для десятилетних мальчиков. Хотя и других мы пока не нашли.
— Пожалуйста, будь осторожен, — как всегда напутствовала она его, провожая, и было видно, что она рвется за ним и глазами, и сердцем.
Решившись защищать от Барта маму и Синди, я, однако, очень скоро стал засыпать. Каждый раз с трудом приоткрывая глаза, я видел, как Барт все качается и качается на качелях, бессмысленно глядя в пространство.
— Пойду уложу Синди, Джори, — сказала мама и позвала: — Барт! Пора спать… Я приду попрощаться с тобой. Вычисти зубы, вымой руки и лицо. Мы оставили тебе кусок пирога. Можешь съесть его перед тем, как пойти чистить зубы.
Никакого ответа от Барта; но он встал с качелей, как-то очень неловко, осторожно, посмотрел на свои босые ноги, на пижаму… Пошел переставлять с места на место все вещи, рассматривая их, будто видел в первый раз, и снова ставя на место. На секунду его внимание задержалось на лодочке из венецианского стекла, потом уставился на изящную фарфоровую статуэтку балерины в танце, которую мама подарила доктору Полу после своего первого замужества… Она очень была похожа на маму.
Он неловко подцепил статуэтку своими деревянными пальцами… повертел… взглянул, что написано на подставке: «Лимож», там было написано, я тоже читал… и выпустил из рук.
Она упала на пол и разбилась на несколько частей. Я бросился собирать их, думая, что подберу их раньше, чем заметит мама, но Барт поставил на балерину свою ногу и раздавил ей голову. Голой ногой!
— Барт! — закричал я. — Что ты делаешь! Ты же знаешь, что мама дорожит этой статуэткой больше всех своих вещей.
— Оставь меня! Молчи о том, что я сделал. Это случайно, слышишь, случайно получилось.
Чей это был голос? Чей угодно, но только не Барта. Это снова говорит тот старик, которого он играет.
Я бросился за веником и совком, надеясь, что успею, пока мама не заметит… От прекрасной балерины остались жалкие фарфоровые крошки.
Когда я вспомнил о том, что Барт может быть опасен, я побежал в комнату Синди и нашел его там. Он мрачно смотрел, стоя в дверях, как мама расчесывает сидящую на коленях у нее Синди.
Мама взглянула и поймала его взгляд. Она хотела улыбнуться, но ее улыбка растаяла, прежде чем расцвела. Она успела что-то увидеть в глазах Барта.
Барт рванулся к ней и столкнул Синди с маминых колен. Синди упала и разревелась. Она побежала к маме, и мама с Синди на руках нависла над Бартом:
— Барт, объясни, почему ты это сделал?
Он с усмешкой посмотрел в ее лицо и, не оглянувшись, вышел.
— Мам, — сказал я, когда она успокоила Синди и уложила ее в постель, — Барт помешался. Скажи папе, чтобы нашел ему любого врача, но пусть он останется там, пока его не вылечат.
Я видел раньше ее слезы, но никогда не видел еще, чтобы она так отчаянно, так бессильно рыдала.
И я, вместо папы, держал ее в объятиях и успокаивал. Это придало мне сил и гордости: я почувствовал себя взрослым и решительным. Я чувствовал ответственность за нее.
— Джори, Джори, — всхлипывала она, — почему Барт так ненавидит меня? Что я сделала?
Что я мог ответить? Я сам хотел бы знать, почему.
— Может быть, лучше подумать, почему Барт не такой, как я, потому что я скорее умру, чем заставлю тебя страдать.
Она обняла меня.
— Джори, моя жизнь представляется мне сплошным препятствием к счастью. И я чувствую, что если случится еще одно несчастье, то я сломаюсь… поэтому я не могу допустить, чтобы оно случилось. Люди столь сложны, Джори, особенно взрослые люди. Когда мне было десять лет, я думала, что взрослым жить легко: у них есть сила, власть, на их стороне права… Я никогда не думала, что быть взрослой и растить детей так трудно. Но не таких детей, как ты, конечно, милый…
Я уже знал, что ее жизнь была полна грусти и разочарований; что она пережила потерю родителей, затем Кори, Кэрри, моего отца — и потом своего второго мужа.
— Дитя моего отмщения, — прошептала она про себя. — Все время, пока я носила Барта, я не переставала ощущать свою вину. Я так любила его отца… и я же способствовала его смерти.
— Мама, — спросил я, внезапно озаренный догадкой, — может быть, Барт чувствует твою вину, когда ты глядишь на него… как ты думаешь?
Часть третья

ЯРОСТЬ МАЛЬКОЛЬМА
Солнечный свет упал мне на лицо, и я проснулся. Одевшись, я ощутил себя много моложе Малькольма, чему был, надо признаться, рад. С другой стороны, мне стало грустно, потому что Малькольм был столь беззащитен…
Отчего я не дружил с мальчиками своего возраста? Почему я был не такой, как все? Почему ко мне привязывались старики? Теперь, когда я знал, что Эппла украла моя бабушка, все ее слова о любви ко мне не имели никакого значения. Нужно было признаться себе, что у меня оставался отныне один друг — Джон Эмос.
Я вышел и слонялся до завтрака по окрестностям: вдыхал все запахи земли, рассматривал все сущее, что боялось меня теперь при свете дня, бросалось от меня наутек. Откуда-то выскочил кролик и побежал прочь, как сумасшедший, хотя, видит Бог, я не причинил бы ему никакого зла, никакого…
За завтраком все глядели на меня так, будто ждали от меня какой-то чудовищной выходки. Папа даже не спросил у Джори, как он сегодня себя чувствует, сразу обратился ко мне. Проклятый изюм! Я мрачно смотрел на свою остывшую запеканку. Ненавижу изюм!
— Барт, я задал тебе вопрос. И так знаю.
— Я в порядке, — не глядя на папу, ответил я.
Отец всегда просыпается в прекрасном настроении и никогда не бывает хмур по утрам, как я или как мама.
— Мне бы только хотелось, чтобы мы наняли хорошую кухарку. Или пусть лучше мама готовит сама для нас, как другие мамы. Потому что то, что готовит Эмма, невозможно есть ни человеку, ни животному.
Джори пристально посмотрел мне в глаза и поддел меня под столом ногой, намекая, чтобы я держал язык за зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90