— сжимала она меня в объятиях со свойственной ей экзальтацией.
Она уже успела уволить молодого преподавателя, которого мама недавно наняла.
— Но почему ты такой неприступный? Наверное, твоя мама уверила тебя в твоей исключительности, а? Твоя мать всегда полагала, что музыкальность — это главное в танце, но это не так, вовсе не так. Балет — это повесть, рассказываемая языком тела. Я собираюсь спасти тебя. Я научу тебя совершенной технике. Если ты будешь меня слушаться, из тебя выйдет безупречный танцор. — Ее пронзительный голос упал на октаву. — Я приехала еще потому, что я стара и скоро уйду, а своего внука я так и не узнала. Я приехала, чтобы выполнить свой долг: я буду тебе не только бабушкой, но и дедом, и отцом. Кэтрин поступила, как полная идиотка, когда рискнула своим коленом, зная об опасности, но ведь она всегда была такой — так что ж?
Меня бросило в ярость:
— Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает ее сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что ее об этом просил я — и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней — профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!
Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:
— Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать чего-нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.
Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.
— Ты любишь ее больше, чем меня, — пожаловалась мадам уязвленно.
Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, что не замечал в ней раньше — старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.
Меня пронзила боль.
— Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто знайте, что я люблю вас без всякой причины. — Я поцеловал ее в морщинистую щеку. — Мы узнаем друг друга получше, и тогда я смогу заменить вам сына в каком-то смысле. Так что не плачьте, пожалуйста, и не чувствуйте себя одинокой. Ваша семья — здесь.
И тем не менее слезы струились по ее щекам, а губы тряслись, когда она отчаянно вцепилась в меня; и я услышал ее голос, совсем незнакомый, старый и надтреснутый:
— Джулиан никогда не жалел и не обнимал меня так, как ты сейчас. Он не любил и не позволял, чтобы трогали его душу. Спасибо, Джори, за твою любовь.
До этого бабушка была для меня просто летним эпизодом; она тешила мое самолюбие, хваля меня, позволяя мне чувствовать свою особенность. Теперь мне было грустно думать, что она останется в моей жизни каждодневно и, может быть, сделает мою жизнь менее радостной.
Все, казалось, сломалось в нашей общей жизни. Может быть, вина лежала на той женщине в черном, что жила по соседству? Но теперь в эту жизнь вошла еще одна старая женщина в черном, и она хотела в этой жизни доминировать. Я с досадой освободился от ее цепких объятий и спросил:
— Бабушка, почему это все бабушки носят черное?
— Ерунда! — вскричала она. — Вовсе не все!
Ее черные глаза были полны огня и возмущения.
— Но я вас вижу все время в черном.
— Да, и ты никогда не увидишь меня ни в чем другом.
— Я не понимаю. Мама как-то сказала, что вы надели черное, когда умер дедушка, но вы носили черное и перед тем, как умер мой отец. Вы в постоянном трауре?
Она язвительно улыбнулась:
— А, я понимаю. Тебя гнетет мысль о черных одеждах? Тебя это печалит? А меня это радует: значит, я тебя заинтриговала. Носить яркие, веселые наряды может любой. Но находить удовольствие ходить в черном может только личность. И, кроме того, это экономит деньги.
Я засмеялся. Мне показалось, что последний аргумент был решающим.
— А какую другую бабушку в черном ты знаешь? — Ее глаза подозрительно сузились.
Я улыбнулся и отодвинулся от нее; она нахмурилась и придвинулась. Я приблизился к двери, улыбнулся широко и открыто:
— Как это славно, что вы здесь, мадам Бабушка.
Будьте, пожалуйста, любезные Мелоди Ришарм. Когда-нибудь я на ней женюсь.
— Джори! — вновь пронзительным своим голосом закричала она. — Подойди сейчас же! Или ты думаешь, я пролетела полсвета для того только, чтобы заменить здесь твою мать? Я здесь только для одного: чтобы увидеть сына Джулиана танцующим в Нью-Йорке, во всех столицах мира, заслужившим славу, которая по праву должна была принадлежать Джулиану. Из-за Кэтрин он потерял ее, он был ограблен!
Опять злость взыграла во мне, а ведь всего секунду назад я любил ее. Мне захотелось ранить ее, как меня ранили эти ее слова.
— Разве моя слава поможет отцу в могиле? — закричал я.
Я не собирался позволять ей лепить из меня что-то по своему усмотрению: я уже был хороший танцор, и в этом была заслуга моей матери. Я не желал учиться у нее танцам, лучше бы она научила меня, как любить такое злобное, колючее и старое существо, как она.
— Я уже знаю, как танцевать, мадам, моя мать научила меня всему.
Ее взгляд, исполненный презрения, заставил меня задохнуться от злости, но в следующий момент я более всего удивился: она встала на колени и молитвенно сложила руки под подбородком. Она закинула свое худое лицо и, казалось, смотрела Богу прямо в глаза.
— Джулиан! — страстно закричала она. — Если ты сейчас слышишь нас, значит, ты видишь дутую надменность своего четырнадцатилетнего сына. Сегодня я вступаю с тобой в заговор. Перед тем, как я умру, я увижу твоего сына знаменитейшим танцором мира. Я сделаю из него то, чем стал бы ты, если бы не твои увлечения машинами и женщинами, не говоря уж о других пороках. Ты будешь жить в своем сыне, Джулиан, и продолжать танцевать в нем!
Я глядел на нее во все глаза, а она в изнеможении упала в кресло, вытянув мускулистые балетные ноги перед собой.
— Надо же было Кэтрин сделать такую глупость — выйти замуж за человека много старшего ее. Где тогда был ее хваленый ум? А о чем думал он? Хотя, сказать по правде, годы назад он, наверное, был хорош собой и уж во всяком случае привлекателен, но ведь можно было предположить, что он будет стар и дряхл еще до того, как она достигнет своей женской зрелости! Нет, выходить замуж надо за человека, более близкого тебе по возрасту.
Я стоял перед ней потрясенный, дрожащий, растерянный, но в моем темном сознании стали понемногу, неохотно приоткрываться какие-то закрытые, потайные двери. Нет-нет, говорил я сам себе, успокойся и ничем не выдавай своего волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Она уже успела уволить молодого преподавателя, которого мама недавно наняла.
— Но почему ты такой неприступный? Наверное, твоя мама уверила тебя в твоей исключительности, а? Твоя мать всегда полагала, что музыкальность — это главное в танце, но это не так, вовсе не так. Балет — это повесть, рассказываемая языком тела. Я собираюсь спасти тебя. Я научу тебя совершенной технике. Если ты будешь меня слушаться, из тебя выйдет безупречный танцор. — Ее пронзительный голос упал на октаву. — Я приехала еще потому, что я стара и скоро уйду, а своего внука я так и не узнала. Я приехала, чтобы выполнить свой долг: я буду тебе не только бабушкой, но и дедом, и отцом. Кэтрин поступила, как полная идиотка, когда рискнула своим коленом, зная об опасности, но ведь она всегда была такой — так что ж?
Меня бросило в ярость:
— Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает ее сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что ее об этом просил я — и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней — профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!
Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:
— Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать чего-нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.
Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.
— Ты любишь ее больше, чем меня, — пожаловалась мадам уязвленно.
Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, что не замечал в ней раньше — старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.
Меня пронзила боль.
— Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто знайте, что я люблю вас без всякой причины. — Я поцеловал ее в морщинистую щеку. — Мы узнаем друг друга получше, и тогда я смогу заменить вам сына в каком-то смысле. Так что не плачьте, пожалуйста, и не чувствуйте себя одинокой. Ваша семья — здесь.
И тем не менее слезы струились по ее щекам, а губы тряслись, когда она отчаянно вцепилась в меня; и я услышал ее голос, совсем незнакомый, старый и надтреснутый:
— Джулиан никогда не жалел и не обнимал меня так, как ты сейчас. Он не любил и не позволял, чтобы трогали его душу. Спасибо, Джори, за твою любовь.
До этого бабушка была для меня просто летним эпизодом; она тешила мое самолюбие, хваля меня, позволяя мне чувствовать свою особенность. Теперь мне было грустно думать, что она останется в моей жизни каждодневно и, может быть, сделает мою жизнь менее радостной.
Все, казалось, сломалось в нашей общей жизни. Может быть, вина лежала на той женщине в черном, что жила по соседству? Но теперь в эту жизнь вошла еще одна старая женщина в черном, и она хотела в этой жизни доминировать. Я с досадой освободился от ее цепких объятий и спросил:
— Бабушка, почему это все бабушки носят черное?
— Ерунда! — вскричала она. — Вовсе не все!
Ее черные глаза были полны огня и возмущения.
— Но я вас вижу все время в черном.
— Да, и ты никогда не увидишь меня ни в чем другом.
— Я не понимаю. Мама как-то сказала, что вы надели черное, когда умер дедушка, но вы носили черное и перед тем, как умер мой отец. Вы в постоянном трауре?
Она язвительно улыбнулась:
— А, я понимаю. Тебя гнетет мысль о черных одеждах? Тебя это печалит? А меня это радует: значит, я тебя заинтриговала. Носить яркие, веселые наряды может любой. Но находить удовольствие ходить в черном может только личность. И, кроме того, это экономит деньги.
Я засмеялся. Мне показалось, что последний аргумент был решающим.
— А какую другую бабушку в черном ты знаешь? — Ее глаза подозрительно сузились.
Я улыбнулся и отодвинулся от нее; она нахмурилась и придвинулась. Я приблизился к двери, улыбнулся широко и открыто:
— Как это славно, что вы здесь, мадам Бабушка.
Будьте, пожалуйста, любезные Мелоди Ришарм. Когда-нибудь я на ней женюсь.
— Джори! — вновь пронзительным своим голосом закричала она. — Подойди сейчас же! Или ты думаешь, я пролетела полсвета для того только, чтобы заменить здесь твою мать? Я здесь только для одного: чтобы увидеть сына Джулиана танцующим в Нью-Йорке, во всех столицах мира, заслужившим славу, которая по праву должна была принадлежать Джулиану. Из-за Кэтрин он потерял ее, он был ограблен!
Опять злость взыграла во мне, а ведь всего секунду назад я любил ее. Мне захотелось ранить ее, как меня ранили эти ее слова.
— Разве моя слава поможет отцу в могиле? — закричал я.
Я не собирался позволять ей лепить из меня что-то по своему усмотрению: я уже был хороший танцор, и в этом была заслуга моей матери. Я не желал учиться у нее танцам, лучше бы она научила меня, как любить такое злобное, колючее и старое существо, как она.
— Я уже знаю, как танцевать, мадам, моя мать научила меня всему.
Ее взгляд, исполненный презрения, заставил меня задохнуться от злости, но в следующий момент я более всего удивился: она встала на колени и молитвенно сложила руки под подбородком. Она закинула свое худое лицо и, казалось, смотрела Богу прямо в глаза.
— Джулиан! — страстно закричала она. — Если ты сейчас слышишь нас, значит, ты видишь дутую надменность своего четырнадцатилетнего сына. Сегодня я вступаю с тобой в заговор. Перед тем, как я умру, я увижу твоего сына знаменитейшим танцором мира. Я сделаю из него то, чем стал бы ты, если бы не твои увлечения машинами и женщинами, не говоря уж о других пороках. Ты будешь жить в своем сыне, Джулиан, и продолжать танцевать в нем!
Я глядел на нее во все глаза, а она в изнеможении упала в кресло, вытянув мускулистые балетные ноги перед собой.
— Надо же было Кэтрин сделать такую глупость — выйти замуж за человека много старшего ее. Где тогда был ее хваленый ум? А о чем думал он? Хотя, сказать по правде, годы назад он, наверное, был хорош собой и уж во всяком случае привлекателен, но ведь можно было предположить, что он будет стар и дряхл еще до того, как она достигнет своей женской зрелости! Нет, выходить замуж надо за человека, более близкого тебе по возрасту.
Я стоял перед ней потрясенный, дрожащий, растерянный, но в моем темном сознании стали понемногу, неохотно приоткрываться какие-то закрытые, потайные двери. Нет-нет, говорил я сам себе, успокойся и ничем не выдавай своего волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90