Разговор стал непринужденнее. Жизель, после недолгих уговоров, поведала о своем несчастном случае, возложив вину исключительно на неисправные тормоза. Я рассказала о моей любви к живописи, и миссис Клэрборн предложила мне взглянуть на картины в холле. Эбби, естественно, меньше всего говорила о себе. Я заметила, что это не укрылось от внимания миссис Клэрборн, но та не стала настаивать.
Мы пили чай, и через некоторое время я попросила разрешения выйти. Отис проводил меня в ближайшую туалетную комнату, расположенную в западной части дома. Выходя оттуда, я услышала, как кто-то играет на рояле в одной из комнат дальше по коридору. Музыка была так красива, что просто заворожила меня. Я заглянула в дверь, ведущую в нарядную гостиную, за которой расположился внутренний дворик, выходящий в сад. Справа от двери во внутренний дворик стоял концертный рояль, крышка его была поднята, так что я не сразу разглядела молодого человека, сидевшего за ним. Я сделала шаг вперед и вправо, чтобы лучше видеть, и прислушалась.
За роялем сидел молодой человек в белой хлопковой рубашке с расстегнутым воротом и темно-синих слаксах, с растрепанными темно-каштановыми тонкими волосами, спадавшими на лоб и на глаза. Но казалось, что ему все равно – или он не замечал ничего. Молодой мужчина настолько погрузился в свою музыку, его пальцы порхали по клавишам, словно руки существовали отдельно от тела, а он сам был лишь наблюдателем и слушателем, как и я.
Вдруг пианист прекратил играть и развернулся на стуле ко мне лицом. Но его глаза смотрели куда-то за меня, словно он видел не меня, а что-то за моей спиной. Мне пришлось тоже повернуться, чтобы посмотреть, не пришел ли кто-то следом за мной.
– Кто здесь? – спросил он, и я поняла, что мужчина слеп.
– О, простите, я не хотела вам мешать.
– Кто здесь? – пианист требовал ответа.
– Меня зовут Руби. Меня пригласила на чай миссис Клэрборн.
– А, одна из зелененьких, – пренебрежительно протянул он, углы его губ опустились. Хотя у него был крупный, чувственный рот, абсолютно прямой нос и гладкий лоб, его лицо почти не дрогнуло, когда он усмехнулся.
– Я не одна из зелененьких, – возразила я. – Меня зовут Руби Дюма, я новая ученица.
Молодой человек рассмеялся, обхватив руками свое стройное тело, и откинулся на спинку.
– Понятно, ты индивидуальность.
– Верно.
– Что ж, моя бабушка и моя кузина Маргарет, которую ты знаешь как миссис Айронвуд, проследят за тем, чтобы ты побыстрее потеряла свою независимость и стала истинной дочерью Юга, идущей только туда, куда следует, говорящей только то, что положено, и говорящей это от души, и, – добавил он со смехом, – думающей только так, как полагается думать.
– Никто не сможет указывать мне, что говорить и что думать, – с вызовом ответила я. На этот раз мой собеседник не засмеялся, но лишь улыбнулся коротко, потом стал серьезным.
– Что-то есть в твоем голосе, я чувствую акцент. Откуда ты?
– Из Нового Орлеана, – ответила я, но он покачал головой.
– Нет, до этого. Ну же, я слышу лучше других, отчетливее. Эти согласные… Дай мне подумать… Ты с протоки, так?
– Я из Хумы, – призналась я.
Он кивнул.
– Ты из акадийцев. А моя бабушка знает о твоем происхождении?
– Вероятно. Миссис Айронвуд это известно.
– И она разрешила тебе поступить в школу? – спросил внук миссис Клэрборн с искренним удивлением.
– Да, а почему нет?
– Это школа для чистокровок. Обычно, если ты не креолка из одной из знатнейших семей…
– Но я принадлежу к такой семье, – пояснила я.
– Да? Интересно. Руби Дюма, так?
– Да. А кто вы?
Молодой человек колебался.
– Вы великолепно играете, – быстро добавила я.
– Спасибо, только я не играю. Я кричу, рыдаю, смеюсь, и все это посредством моих пальцев. Музыка – мои слова, ноты – мои буквы. – Он покачал головой. – Только другой музыкант, поэт или художник сможет понять меня.
– Я понимаю. Я художник, – сказала я.
– Да?
– Да. Я даже продала несколько картин через галерею во Французском квартале, – добавила я, вдруг поняв, что хвастаюсь. Это не было мне свойственно, но что-то в снисходительности этого молодого человека, его скептической манере говорить заставило меня собраться с духом и поднять флаг моей гордости. Может быть, подумалось мне, я и недостаточно чистых кровей в глазах миссис Клэрборн и ее внука, но я внучка бабушки Катрин Ландри.
– Неужели? – Он улыбнулся, показав зубы, такие же белые, как клавиши его рояля. – А что ты пишешь?
– Большинство моих картин изображают сцены, которые я видела, когда жила на протоке.
Молодой человек кивнул и стал еще задумчивее.
– Тебе следовало бы написать озеро в сумерках, – негромко сказал он. – Это было моим любимым местом, когда заходящее солнце меняет оттенок гиацинтов, переливающихся от лавандового до темно-пурпурного цвета. – Этот человек говорил о цветах, словно о давно потерянных, умерших друзьях.
– Вы слепы не с рождения?
– Нет, – грустно ответил молодой человек. Через минуту он снова повернулся к роялю. – Тебе лучше вернуться к моей бабушке и ее чаю, пока тебя не хватились.
– Вы так и не назвали мне своего имени, – заметила я.
– Луи, – ответил он и снова заиграл, только грубее, словно в сердцах. Я с минуту смотрела на него, потом вернулась в гостиную, чувствуя глубокую грусть. Эбби это сразу заметила, но, прежде чем она успела задать мне вопрос, миссис Клэрборн объявила, что чаепитие окончено.
– Я рада, девочки, что вы смогли прийти ко мне, – объявила она и встала. Опираясь на трость, старуха продолжила: – Мне жаль, что вам надо уходить, но я знаю, что у молодых женщин есть свои дела. Я приглашу вас всех снова, уверена в этом. А пока работайте прилежно и помните о том, что вы должны стать истинными девушками «Гринвуда». – Миссис Клэрборн двинулась к двери, постукивая тростью по мрамору пола, а часы, висящие на цепочке, подрагивали, словно небольшая, но весомая ноша, которую она должна была нести до конца своих дней.
– Пойдемте, девочки, – произнесла миссис Пенни. Она выглядела очень довольной. – Мы приятно провели время, не правда ли?
– У меня чуть не случился сердечный приступ от волнения, – сказала Жизель, но она с подозрением взглянула на меня, сгорая от желания узнать, где я была и почему мое настроение изменилось. Я выкатила ее кресло на крыльцо, и Бак торопливо поднялся по ступенькам, чтобы помочь мне спустить кресло вниз. Он снова осторожно поднял Жизель из кресла, только на этот раз она специально скользнула губами по его щеке. Бак быстро глянул на нас с Эбби, а особенно на миссис Пенни, чтобы убедиться, не видели ли мы, что сделала Жизель. Мы обе сделали вид, что ничего не заметили, а миссис Пенни была слишком рассеянна, чтобы заметить. У парня явно отлегло от сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Мы пили чай, и через некоторое время я попросила разрешения выйти. Отис проводил меня в ближайшую туалетную комнату, расположенную в западной части дома. Выходя оттуда, я услышала, как кто-то играет на рояле в одной из комнат дальше по коридору. Музыка была так красива, что просто заворожила меня. Я заглянула в дверь, ведущую в нарядную гостиную, за которой расположился внутренний дворик, выходящий в сад. Справа от двери во внутренний дворик стоял концертный рояль, крышка его была поднята, так что я не сразу разглядела молодого человека, сидевшего за ним. Я сделала шаг вперед и вправо, чтобы лучше видеть, и прислушалась.
За роялем сидел молодой человек в белой хлопковой рубашке с расстегнутым воротом и темно-синих слаксах, с растрепанными темно-каштановыми тонкими волосами, спадавшими на лоб и на глаза. Но казалось, что ему все равно – или он не замечал ничего. Молодой мужчина настолько погрузился в свою музыку, его пальцы порхали по клавишам, словно руки существовали отдельно от тела, а он сам был лишь наблюдателем и слушателем, как и я.
Вдруг пианист прекратил играть и развернулся на стуле ко мне лицом. Но его глаза смотрели куда-то за меня, словно он видел не меня, а что-то за моей спиной. Мне пришлось тоже повернуться, чтобы посмотреть, не пришел ли кто-то следом за мной.
– Кто здесь? – спросил он, и я поняла, что мужчина слеп.
– О, простите, я не хотела вам мешать.
– Кто здесь? – пианист требовал ответа.
– Меня зовут Руби. Меня пригласила на чай миссис Клэрборн.
– А, одна из зелененьких, – пренебрежительно протянул он, углы его губ опустились. Хотя у него был крупный, чувственный рот, абсолютно прямой нос и гладкий лоб, его лицо почти не дрогнуло, когда он усмехнулся.
– Я не одна из зелененьких, – возразила я. – Меня зовут Руби Дюма, я новая ученица.
Молодой человек рассмеялся, обхватив руками свое стройное тело, и откинулся на спинку.
– Понятно, ты индивидуальность.
– Верно.
– Что ж, моя бабушка и моя кузина Маргарет, которую ты знаешь как миссис Айронвуд, проследят за тем, чтобы ты побыстрее потеряла свою независимость и стала истинной дочерью Юга, идущей только туда, куда следует, говорящей только то, что положено, и говорящей это от души, и, – добавил он со смехом, – думающей только так, как полагается думать.
– Никто не сможет указывать мне, что говорить и что думать, – с вызовом ответила я. На этот раз мой собеседник не засмеялся, но лишь улыбнулся коротко, потом стал серьезным.
– Что-то есть в твоем голосе, я чувствую акцент. Откуда ты?
– Из Нового Орлеана, – ответила я, но он покачал головой.
– Нет, до этого. Ну же, я слышу лучше других, отчетливее. Эти согласные… Дай мне подумать… Ты с протоки, так?
– Я из Хумы, – призналась я.
Он кивнул.
– Ты из акадийцев. А моя бабушка знает о твоем происхождении?
– Вероятно. Миссис Айронвуд это известно.
– И она разрешила тебе поступить в школу? – спросил внук миссис Клэрборн с искренним удивлением.
– Да, а почему нет?
– Это школа для чистокровок. Обычно, если ты не креолка из одной из знатнейших семей…
– Но я принадлежу к такой семье, – пояснила я.
– Да? Интересно. Руби Дюма, так?
– Да. А кто вы?
Молодой человек колебался.
– Вы великолепно играете, – быстро добавила я.
– Спасибо, только я не играю. Я кричу, рыдаю, смеюсь, и все это посредством моих пальцев. Музыка – мои слова, ноты – мои буквы. – Он покачал головой. – Только другой музыкант, поэт или художник сможет понять меня.
– Я понимаю. Я художник, – сказала я.
– Да?
– Да. Я даже продала несколько картин через галерею во Французском квартале, – добавила я, вдруг поняв, что хвастаюсь. Это не было мне свойственно, но что-то в снисходительности этого молодого человека, его скептической манере говорить заставило меня собраться с духом и поднять флаг моей гордости. Может быть, подумалось мне, я и недостаточно чистых кровей в глазах миссис Клэрборн и ее внука, но я внучка бабушки Катрин Ландри.
– Неужели? – Он улыбнулся, показав зубы, такие же белые, как клавиши его рояля. – А что ты пишешь?
– Большинство моих картин изображают сцены, которые я видела, когда жила на протоке.
Молодой человек кивнул и стал еще задумчивее.
– Тебе следовало бы написать озеро в сумерках, – негромко сказал он. – Это было моим любимым местом, когда заходящее солнце меняет оттенок гиацинтов, переливающихся от лавандового до темно-пурпурного цвета. – Этот человек говорил о цветах, словно о давно потерянных, умерших друзьях.
– Вы слепы не с рождения?
– Нет, – грустно ответил молодой человек. Через минуту он снова повернулся к роялю. – Тебе лучше вернуться к моей бабушке и ее чаю, пока тебя не хватились.
– Вы так и не назвали мне своего имени, – заметила я.
– Луи, – ответил он и снова заиграл, только грубее, словно в сердцах. Я с минуту смотрела на него, потом вернулась в гостиную, чувствуя глубокую грусть. Эбби это сразу заметила, но, прежде чем она успела задать мне вопрос, миссис Клэрборн объявила, что чаепитие окончено.
– Я рада, девочки, что вы смогли прийти ко мне, – объявила она и встала. Опираясь на трость, старуха продолжила: – Мне жаль, что вам надо уходить, но я знаю, что у молодых женщин есть свои дела. Я приглашу вас всех снова, уверена в этом. А пока работайте прилежно и помните о том, что вы должны стать истинными девушками «Гринвуда». – Миссис Клэрборн двинулась к двери, постукивая тростью по мрамору пола, а часы, висящие на цепочке, подрагивали, словно небольшая, но весомая ноша, которую она должна была нести до конца своих дней.
– Пойдемте, девочки, – произнесла миссис Пенни. Она выглядела очень довольной. – Мы приятно провели время, не правда ли?
– У меня чуть не случился сердечный приступ от волнения, – сказала Жизель, но она с подозрением взглянула на меня, сгорая от желания узнать, где я была и почему мое настроение изменилось. Я выкатила ее кресло на крыльцо, и Бак торопливо поднялся по ступенькам, чтобы помочь мне спустить кресло вниз. Он снова осторожно поднял Жизель из кресла, только на этот раз она специально скользнула губами по его щеке. Бак быстро глянул на нас с Эбби, а особенно на миссис Пенни, чтобы убедиться, не видели ли мы, что сделала Жизель. Мы обе сделали вид, что ничего не заметили, а миссис Пенни была слишком рассеянна, чтобы заметить. У парня явно отлегло от сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103