Закончив процесс, я усаживаюсь на колени, кладу голову на стульчак и закрываю глаза. В голове не умещается: как миллионы женщин проходят через этот кошмар каждый год, и при этом до сих пор не было массовых протестов против такой несправедливости? Лично я готова выйти на демонстрацию прямо сейчас.
Когда я открываю глаза, рядом сидит Зоя и внимательно на меня смотрит. Бедное животное, наверное, думает, что же случилось с ее обедом. С трудом поднимаю руку, чтобы потрепать ее по загривку.
– Ой, Зоюшка, что-то маме нехорошо, – жалуюсь я ей.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза, а потом она отворачивается, и я слышу странный ворчливый голос.
– Это курица, – говорит голос.
Я верчу головой, чтобы понять, откуда он исходит. Потом встаю с колен, усаживаюсь и смотрю на Зою – пристально:
– Ты сейчас что-нибудь сказала? Она вытягивает шею и открывает рот:
– Это курица. Она мерзкая.
Боже мой . Способность говорить с животными, как тайный побочный эффект беременности? Ха! Я знала, что Зоя понимает английский.
– Мерзкая? Ну извини, зайка. Больше никогда тебе ее не дам. С сегодняшнего дня – только хорошая еда, обещаю.
Она закрывает рот, и мне кажется, что она мне улыбается. После чего встает и уходит из ванной.
И это все? Моя собака заговорила, и все, что она мне хочет сказать, – это то, что ей не нравится курятина?
– Стой! – кричу я. – Зоя, иди сюда!
Я так много хотела у нее спросить. Хочет ли она, чтобы мы завели другую собаку, или она будет ревновать? Нравится ли ей розовый ошейник со стразами, который я ей недавно купила, или она считает, что это слишком? Почему она всегда скулит, когда соседский ребенок купается в бассейне? Но я опоздала. Она уже выбежала на улицу и перегавкивается с двумя соседскими мопсами. Наверное, рассказывает им, что сейчас произошло. Интересно, они ей поверят?
На следующее утро ни свет ни заря мы с Эндрю облачаемся в выходные костюмы и едем по солнцепеку в Долину, к дому Джулиной сестры. Ну, скажите, как можно звать гостей на день рождения в десять утра? Если у вас есть дети и они вас будят с первыми птичками, это еще не значит, что остальные должны страдать вместе с вами. Ради бога, должна же быть элементарная вежливость. Да еще устраивать это в Долине – с тем же успехом можно было разместиться посреди Аравийской пустыни. В городе уже тысяча градусов, а там, я уверена, будет еще на тысячу градусов жарче.
К вашему сведению, я и так сегодня не в лучшем состоянии. После вчерашней курицы меня тошнит не переставая, а на подбородке зреет прыщ, который скоро вырастет до размеров печеной картофелины. К тому же за пять минут до отъезда Эндрю начал бухтеть, что ему, видите ли, не нравится подарок, который я купила, хотя это самый подходящий подарок для годовалого ребенка. Я нашла игрушку в виде формы для кекса, которая играет классические мелодии, когда в нее засовываешь предметы разной формы. И, кстати, досталась она мне нелегко. Мне стало дурно, как только я вошла в игрушечный магазин, – ведь я понятия не имею, что из себя представляют игрушки для годовалых детей, а если вы беременны, подобная проблема без труда доведет вас до слез. Но как только я успокоилась и призвала на помощь продавца, эта игрушка показалась мне наиболее подходящей и наименее отвратительной из всего того, что мне предлагалось. Эндрю говорит, что она скучная. А где он видел нескучные игрушки для годовалых детей? И где он видел нескучных годовалых детей?
Мы заезжаем во двор дома сестры Джули, и я смотрю на градусник на приборной доске – как я и предсказывала, тысяча один градус, в девять пятьдесят шесть утра. Шикарно. Но прежде чем я успеваю вылезти из машины, Эндрю наклоняется ко мне и кладет руку на мой живот.
– Знаешь, я даже волнуюсь, – говорит он. – Так здорово, что там будет много деток...
Я быстро отодвигаю его руку:
– Даже не думай ни с кем об этом говорить. Кроме Джули, никто не знает, и я не хочу, чтобы ко мне лезли с расспросами. Так что будь любезен, держи это при себе.
– Извини, – говорит он плаксивым голосом.
Мы выходим из машины, и на нас обрушивается жизнерадостная детская музычка. Ничего не остается, как идти во двор за домом, откуда она доносится. Мы заворачиваем за угол, открываем калитку во внутренний двор и видим Джули, ее сестру и их маму, которые носятся по двору, пытаясь привязать воздушные шарики ко всем неподвижным предметам. Несмотря на то что Джули на пять месяцев более беременная, чем я, она отсылает меня в дом посидеть на диванчике, а Эндрю оставляет во дворе на случай, если понадобится помощь.
Мы, наверное, приехали первыми, потому что в доме никого нет. Я плюхаюсь на кушетку под самый вентилятор и аккуратно ощупываю прыщик, чтобы выяснить, не смыло ли потоками пота сложную композицию из увлажняющего крема, белого корректирующего карандаша, пудры, тонального крема и еще пудры, которую я соорудила с утра в надежде, что мой пламенеющий вулканический прыщ сойдет за крупный жировик телесного цвета.
Однако проходит всего несколько минут, и дом начинает заполняться шумными маленькими людьми в сопровождении изможденных больших людей. Состав гостей приятно удивляет – присутствуют и мамаши, и папаши; впрочем, мне тут же становится понятно почему: один взрослый просто не в состоянии тащить и ребенка, и все снаряжение, обмундирование и припасы в количествах, достаточных для снабжения небольшой спецоперации в Никарагуа.
Очень поучительно. Собственно, я уже в курсе, что детям требуется много барахла, но ведь мне никто не мешает использовать эту отцовскую повинность для того, чтобы заставить Эндрю проводить субботние вечера со мной, а не с клюшкой для гольфа.
Я улыбаюсь. Может, все это материнство-и-детство не так и ужасно?
А потом я вижу жопы...
Если вы позволите, небольшой экскурс в историю: на первом курсе юридической школы я набрала тонну лишнего веса и раздулась до восьмого размера, после чего мне понадобились годы на то, чтобы сбросить эту тонну и не дать ей вернуться. До того времени я могла есть все, что захочу, но как только мне исполнился двадцать один год, началась совсем другая история. Мой обмен веществ стал вести себя, как венецианский купец: типа ты наконец совершеннолетняя , теперь можешь ходить по барам и не дергаться , что арестуют , а за каждую попойку платить будешь килограммом живого веса – буквально . А попоек, поверьте мне, было в тот год предостаточно. Если точно – двадцать семь. Отсюда моя одержимость тренировками и непотреблением углеводов. И это не только потому, что я суперневрастеничка, а потому что я нахожусь в беспрерывной борьбе за свои пятьдесят девять килограммов и потому что в любой момент каждая из моих жировых клеток готова с легкостью утроиться в размере, стоит мне только съесть лишний кусок хлеба за обедом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Когда я открываю глаза, рядом сидит Зоя и внимательно на меня смотрит. Бедное животное, наверное, думает, что же случилось с ее обедом. С трудом поднимаю руку, чтобы потрепать ее по загривку.
– Ой, Зоюшка, что-то маме нехорошо, – жалуюсь я ей.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза, а потом она отворачивается, и я слышу странный ворчливый голос.
– Это курица, – говорит голос.
Я верчу головой, чтобы понять, откуда он исходит. Потом встаю с колен, усаживаюсь и смотрю на Зою – пристально:
– Ты сейчас что-нибудь сказала? Она вытягивает шею и открывает рот:
– Это курица. Она мерзкая.
Боже мой . Способность говорить с животными, как тайный побочный эффект беременности? Ха! Я знала, что Зоя понимает английский.
– Мерзкая? Ну извини, зайка. Больше никогда тебе ее не дам. С сегодняшнего дня – только хорошая еда, обещаю.
Она закрывает рот, и мне кажется, что она мне улыбается. После чего встает и уходит из ванной.
И это все? Моя собака заговорила, и все, что она мне хочет сказать, – это то, что ей не нравится курятина?
– Стой! – кричу я. – Зоя, иди сюда!
Я так много хотела у нее спросить. Хочет ли она, чтобы мы завели другую собаку, или она будет ревновать? Нравится ли ей розовый ошейник со стразами, который я ей недавно купила, или она считает, что это слишком? Почему она всегда скулит, когда соседский ребенок купается в бассейне? Но я опоздала. Она уже выбежала на улицу и перегавкивается с двумя соседскими мопсами. Наверное, рассказывает им, что сейчас произошло. Интересно, они ей поверят?
На следующее утро ни свет ни заря мы с Эндрю облачаемся в выходные костюмы и едем по солнцепеку в Долину, к дому Джулиной сестры. Ну, скажите, как можно звать гостей на день рождения в десять утра? Если у вас есть дети и они вас будят с первыми птичками, это еще не значит, что остальные должны страдать вместе с вами. Ради бога, должна же быть элементарная вежливость. Да еще устраивать это в Долине – с тем же успехом можно было разместиться посреди Аравийской пустыни. В городе уже тысяча градусов, а там, я уверена, будет еще на тысячу градусов жарче.
К вашему сведению, я и так сегодня не в лучшем состоянии. После вчерашней курицы меня тошнит не переставая, а на подбородке зреет прыщ, который скоро вырастет до размеров печеной картофелины. К тому же за пять минут до отъезда Эндрю начал бухтеть, что ему, видите ли, не нравится подарок, который я купила, хотя это самый подходящий подарок для годовалого ребенка. Я нашла игрушку в виде формы для кекса, которая играет классические мелодии, когда в нее засовываешь предметы разной формы. И, кстати, досталась она мне нелегко. Мне стало дурно, как только я вошла в игрушечный магазин, – ведь я понятия не имею, что из себя представляют игрушки для годовалых детей, а если вы беременны, подобная проблема без труда доведет вас до слез. Но как только я успокоилась и призвала на помощь продавца, эта игрушка показалась мне наиболее подходящей и наименее отвратительной из всего того, что мне предлагалось. Эндрю говорит, что она скучная. А где он видел нескучные игрушки для годовалых детей? И где он видел нескучных годовалых детей?
Мы заезжаем во двор дома сестры Джули, и я смотрю на градусник на приборной доске – как я и предсказывала, тысяча один градус, в девять пятьдесят шесть утра. Шикарно. Но прежде чем я успеваю вылезти из машины, Эндрю наклоняется ко мне и кладет руку на мой живот.
– Знаешь, я даже волнуюсь, – говорит он. – Так здорово, что там будет много деток...
Я быстро отодвигаю его руку:
– Даже не думай ни с кем об этом говорить. Кроме Джули, никто не знает, и я не хочу, чтобы ко мне лезли с расспросами. Так что будь любезен, держи это при себе.
– Извини, – говорит он плаксивым голосом.
Мы выходим из машины, и на нас обрушивается жизнерадостная детская музычка. Ничего не остается, как идти во двор за домом, откуда она доносится. Мы заворачиваем за угол, открываем калитку во внутренний двор и видим Джули, ее сестру и их маму, которые носятся по двору, пытаясь привязать воздушные шарики ко всем неподвижным предметам. Несмотря на то что Джули на пять месяцев более беременная, чем я, она отсылает меня в дом посидеть на диванчике, а Эндрю оставляет во дворе на случай, если понадобится помощь.
Мы, наверное, приехали первыми, потому что в доме никого нет. Я плюхаюсь на кушетку под самый вентилятор и аккуратно ощупываю прыщик, чтобы выяснить, не смыло ли потоками пота сложную композицию из увлажняющего крема, белого корректирующего карандаша, пудры, тонального крема и еще пудры, которую я соорудила с утра в надежде, что мой пламенеющий вулканический прыщ сойдет за крупный жировик телесного цвета.
Однако проходит всего несколько минут, и дом начинает заполняться шумными маленькими людьми в сопровождении изможденных больших людей. Состав гостей приятно удивляет – присутствуют и мамаши, и папаши; впрочем, мне тут же становится понятно почему: один взрослый просто не в состоянии тащить и ребенка, и все снаряжение, обмундирование и припасы в количествах, достаточных для снабжения небольшой спецоперации в Никарагуа.
Очень поучительно. Собственно, я уже в курсе, что детям требуется много барахла, но ведь мне никто не мешает использовать эту отцовскую повинность для того, чтобы заставить Эндрю проводить субботние вечера со мной, а не с клюшкой для гольфа.
Я улыбаюсь. Может, все это материнство-и-детство не так и ужасно?
А потом я вижу жопы...
Если вы позволите, небольшой экскурс в историю: на первом курсе юридической школы я набрала тонну лишнего веса и раздулась до восьмого размера, после чего мне понадобились годы на то, чтобы сбросить эту тонну и не дать ей вернуться. До того времени я могла есть все, что захочу, но как только мне исполнился двадцать один год, началась совсем другая история. Мой обмен веществ стал вести себя, как венецианский купец: типа ты наконец совершеннолетняя , теперь можешь ходить по барам и не дергаться , что арестуют , а за каждую попойку платить будешь килограммом живого веса – буквально . А попоек, поверьте мне, было в тот год предостаточно. Если точно – двадцать семь. Отсюда моя одержимость тренировками и непотреблением углеводов. И это не только потому, что я суперневрастеничка, а потому что я нахожусь в беспрерывной борьбе за свои пятьдесят девять килограммов и потому что в любой момент каждая из моих жировых клеток готова с легкостью утроиться в размере, стоит мне только съесть лишний кусок хлеба за обедом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88