Дедушка научил ее этой молитве. «Она убережет тебя от плохих снов, — говорил он. — Ангел будет заботиться о тебе».
Аля перестала повторять эту молитву, когда обиделась на весь мир. Ей было восемь лет, и на время каникул они с дедушкой возвращалась в деревню. Она срывала молодые початки кукурузы и делала из них куклы. А соседский сын, Антек, искал для нее самые зрелые початки, у которых уже образовались волокна — тонкие, влажные, как волосы ангела на новогодней елке. Кукуруза была непригодна для еды, а вот у кукол получались отличные волосы, и своими ловкими пальцами Антек заплетал их в косы.
— Когда я стану большая, ты меня тоже будешь любить?
— Ты уже большая, — отвечал он. — Я всегда буду тебя любить.
— Какой же ты глупенький! Мальчик, а как девчонка! Заплетает косички! Заплетает косички!
Дети захлебывались от смеха, а Аля чувствовала, как волна смеха захлестывает ее, и она все больше и больше любила Антека и все больше не любила других детей. Но Антек не обращал внимания на их смех.
— Я буду хирургом, мне нужно тренировать пальцы, — говорил он. — Пусть болтают.
Она смотрела на него с удивлением, он был таким независимым и сильным, что мог бы справиться с чудовищем.
Когда он попал под уборочную машину, и его, окровавленного, увезла «скорая», а мама Антека выла на всю деревню, Аля перестала произносить ежевечернюю молитву. Даже когда его мама, вернувшись из больницы, сказала, что руку спасли, что Антек когда-нибудь, возможно, сможет шевелить пальцами, она решила больше молитву не читать.
— Нет, не буду, дедуля, не буду.
А дедушка стоял у кровати, осенял крестом Алю и улыбался:
— Ничего, ничего, он знает, что ты расстроена.
— А я правда больше не буду, — обиженно повторяла она.
Дедушка не обращал на это внимания. Но она приняла решение. И он должен был по крайней мере обидеться. Антек вернулся домой к концу лета.
— Не буду хирургом, — сказал он и показал Але искалеченную ладонь со скрюченными пальцами.
Она по очереди дотрагивалась до каждого пальца, а он говорил:
— Я не чувствую твоих прикосновений, потому что у меня почти нет нервов. Но я буду тренироваться, вот увидишь, я стану врачом.
И Аля любила его еще больше, потому что он был несчастный. Антек проводил у нее дома долгие часы, дедушка его тоже любил и повторял:
— У тебя может быть все, что ты захочешь, ты можешь стать кем пожелаешь, главное — быть умным. — И делил пополам таблетки для бабушки. Он следил за тем, чтобы она принимала лекарства строго по часам. Бабушка болела, и ясно было, что она скоро умрет. — Не поддавайся, мальчуган, если будешь тренироваться, рука восстановится.
Медицина не знала слова «восстановить», но Антек упражнялся на теннисном мячике, который дедушка привез ему из города, и однажды дедушка подал Антеку нож и сказал:
— Вот эти пастилки разрежь пополам, а вот эти на четыре части.
И Антек, положив таблетки на старую дубовую доску, с трудом, но ровно их разрезал.
— Видишь? — спросил дедушка. — Может, еще станешь хирургом.
Антек смотрел на Алю с гордостью:
— Будешь женой врача.
Она соглашалась, потому что очень любила Антека. И иногда даже хотела рассказать ему о детском доме, но ей пришлось бы рассказать ему и о своем позоре, а тогда, возможно, Антек перестал бы ее любить.
Но больше всех Аля любила дедушку. Он подрабатывал летом, играя в сельском костеле. Она любила стоять рядом со старым органом, немного выше, чем все остальные. Дедушка вынимал из инструмента белые фарфоровые, наполовину обрезанные шары.
Эти совершенно ненужные для клавиш приспособления находились над пюпитром, выглядывая на пару сантиметров. Тогда органы были другими. А потом он вставлял их обратно, и звук менялся. Это было волшебство. Или он доставал только некоторые шары. А Аля находилась выше стоявших на коленях или поднявшихся на ноги людей, она была над ними, выше ее стоял только ксендз на деревянном амвоне, а над ним — распятие, висевшее на стене. Выше Христа были только толстые деревянные потолочные балки.
В то воскресенье в костеле, рассматривая перекрытия и слушая музыку, которую создавал дедушка с помощью белых шаров и педалей, Аля заметила две темные тени. Это были два толстых черных червя. Почти над ней. Она боялась, что они упадут. Когда она снова посмотрела на потолок, там остался только один червь.
Дедушка теперь играл тихо, фарфоровые шары были вынуты, а огромный, с большой палец, червь был только один.
Второй должен был находиться где-то здесь. Он наверняка совсем рядом упал. Может, возле ее ног?
Аля повернулась, всматриваясь в доски пола. Изучая одну за другой. Червя не было. Потом она снова посмотрела на потолок. Другой червь устроился прямо над ней. Только высоко. Выше, чем Христос.
А если тот упал прямо на нее?
Но дедушка играл.
И так хотелось в туалет.
Ей нужно было немедленно выйти.
Но она не могла.
Она не видела ни людей, ни ксендза, ни Бога.
Она видела только потолок и это черное чудовище, которое вот-вот на нее…
Дедушка играл, а люди его слушали.
В туалет хотелось все сильнее.
Она не могла пошевелиться.
Она старалась смотреть на людей. Но они казались большим пятном. Ксендз превратился в черное пятно, похожее на червяка. Она смотрела на распятие, но оно было так высоко.
Стала смотреть на балки.
Второго тоже не стало.
И внезапно к ней вернулся страх. Она вспомнила череду кроватей в детском доме, чудовище и почувствовала, как полилась моча. Теплая струя между ногами, на лодыжках, в сандалиях. У органа образовалась лужа, а так как Аля стояла выше, то струя помчалась вниз, по ступеням.
Она не могла двигаться.
Дедушка играл, а люди стояли.
Никто на нее не смотрел, а струя лилась и лилась, и внизу образовалось мокрое пятно.
И след указывал на нее.
Не удастся скрыть. Аля продолжала стоять. И не было никого, кто сделал бы ее невидимой девочкой с сухими ногами в сухих сандалиях. Ангела-хранителя, который во что бы то ни стало вывел бы ее из этого сельского костела, тоже не было.
Потом дедушка перестал играть. Люди преклонили колени.
Он посмотрел на нее.
Достал старую бумагу, в которую заворачивал ноты, положил ее на маленький стульчик за органом.
— Иди сюда, — сказал он тихо.
Но в костеле была тишина, и дедушкины слова, произнесенные шепотом, были громче этой тишины. В тот момент ксендз поднял вверх золотую чашу и сказал:
— Это Тело Мое, которое за вас отдается.
Люди стояли, опустив головы. Аля сидела на стульчике, а деревянный пол поскрипывал. Она хотела вспорхнуть, хоть и не умела летать. Головы людей были опущены. Она смотрела на них. Антек стоял сбоку. Она молилась, чтобы он не заметил ее позора.
Ее не существовало.
Но люди сейчас встанут и посмотрят на дедулю. Потом — на орган, затем на пол и тогда увидят разложенные серые листы бумаги, которые ее выдадут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47