Мама обернулась на шум, потом вдруг накинулась на меня:
— А теперь о чем ты думаешь?
— Да ни о чем! Думаю, я счастливая, что у меня ногти на ногах не криво растут. Вросший ноготь — это ужасно. А делать операцию — вообще с ума сойдешь.
Мама с папой переглянулись.
— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.
Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.
— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.
На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.
— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.
Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.
Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:
— Пожалуйста, не мели чепухи.
— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:
— Местного доктора вполне хватит.
Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.
«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».
На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.
Я повернулась к маме.
— А здорово, когда подагры нет, правда?
В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.
Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.
— Ну, какие у нас проблемы?
За меня ответила мама:
— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?
Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.
— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.
— Меня чуть не убили, — сказала я.
Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.
— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.
— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.
— То есть я скоро опять впаду в депрессию?
— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.
— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.
Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.
— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.
— Например?
Мама была озадачена.
— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?
— С ней все в порядке.
— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.
— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.
Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.
— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.
— А пока — что нам делать?
— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.
Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.
И следующий абзац был хорош. Грейс пошла принять душ и не обварилась кипятком; съела тарелку хлопьев — и не подавилась; включила чайник и не погибла от удара током; сунула руку в ящик с инструментом, но не пропорола ножом вену; вышла из дома, но не поскользнулась на огрызке яблока и не угодила прямо под колеса мчащегося автомобиля. По дороге на работу автобус не попал в аварию, рака ушной раковины из-за мобильного телефона у нее тоже пока нет, и на работе на ее стол не упал с неба кусок метеорита. И все это — до девяти часов утра! Тут же родилось название — «Зачарованная».
Все заняло меньше пяти недель. Все это время мы с Эмой жили у мамы, и я по пятнадцать часов в день сидела за маминым компьютером и стучала по клавишам. Пальцы не поспевали за потоком слов, выдаваемым моим мозгом.
Когда стало ясно, что меня захватило не на шутку, мама взяла на себя все заботы об Эме.
В те дни, когда ей нужно было на работу (она работает на полставки — рассылает фартучки с эмблемой «Национального достояния» из находящегося неподалеку старинного имения), она просто брала Эму с собой. А в другие дни они гуляли с Эмой по полям, рвали весенние полевые цветы и превращались (по ее словам) в «женщин, резвящихся вместе с овцами». А я была предоставлена сама себе и могла перенести свой рассказ из головы в компьютер.
Мою героиню звали Грейс — довольно примитивный выбор, согласна, ведь Грейс значит «милость господня», но все же лучше, чем Лаки — «везучая». Она стояла в центре запутанного любовного сюжета (не треугольника, а шестиугольника — во как!), разворачивающегося на фоне тех страшных вещей, которые нас минуют.
В тот первый вечер я читала маме и Эме вслух то, что успела написать за день.
— Дорогая, это чудесно! — сказала мама.
— Грязь! — согласилась Эма. — Гадость!
— Это просто замечательно. И столько оптимизма!
— Но ты — моя мама, — заметила я. — Мне нужно чье-то объективное мнение.
Я бы не стала тебя обманывать, дочка. Я не из таких мамаш. — И блаженно добавила: — Надеюсь, ты не считаешь меня бездушной из-за того, что я вызвала тебе врача. Я просто за тебя тревожилась.
— Я все понимаю.
— Между прочим, Антон снова звонил, он жаждет видеть Эму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
— А теперь о чем ты думаешь?
— Да ни о чем! Думаю, я счастливая, что у меня ногти на ногах не криво растут. Вросший ноготь — это ужасно. А делать операцию — вообще с ума сойдешь.
Мама с папой переглянулись.
— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.
Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.
— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.
На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.
— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.
Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.
Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:
— Пожалуйста, не мели чепухи.
— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:
— Местного доктора вполне хватит.
Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.
«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».
На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.
Я повернулась к маме.
— А здорово, когда подагры нет, правда?
В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.
Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.
— Ну, какие у нас проблемы?
За меня ответила мама:
— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?
Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.
— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.
— Меня чуть не убили, — сказала я.
Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.
— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.
— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.
— То есть я скоро опять впаду в депрессию?
— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.
— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.
Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.
— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.
— Например?
Мама была озадачена.
— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?
— С ней все в порядке.
— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.
— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.
Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.
— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.
— А пока — что нам делать?
— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.
Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.
И следующий абзац был хорош. Грейс пошла принять душ и не обварилась кипятком; съела тарелку хлопьев — и не подавилась; включила чайник и не погибла от удара током; сунула руку в ящик с инструментом, но не пропорола ножом вену; вышла из дома, но не поскользнулась на огрызке яблока и не угодила прямо под колеса мчащегося автомобиля. По дороге на работу автобус не попал в аварию, рака ушной раковины из-за мобильного телефона у нее тоже пока нет, и на работе на ее стол не упал с неба кусок метеорита. И все это — до девяти часов утра! Тут же родилось название — «Зачарованная».
Все заняло меньше пяти недель. Все это время мы с Эмой жили у мамы, и я по пятнадцать часов в день сидела за маминым компьютером и стучала по клавишам. Пальцы не поспевали за потоком слов, выдаваемым моим мозгом.
Когда стало ясно, что меня захватило не на шутку, мама взяла на себя все заботы об Эме.
В те дни, когда ей нужно было на работу (она работает на полставки — рассылает фартучки с эмблемой «Национального достояния» из находящегося неподалеку старинного имения), она просто брала Эму с собой. А в другие дни они гуляли с Эмой по полям, рвали весенние полевые цветы и превращались (по ее словам) в «женщин, резвящихся вместе с овцами». А я была предоставлена сама себе и могла перенести свой рассказ из головы в компьютер.
Мою героиню звали Грейс — довольно примитивный выбор, согласна, ведь Грейс значит «милость господня», но все же лучше, чем Лаки — «везучая». Она стояла в центре запутанного любовного сюжета (не треугольника, а шестиугольника — во как!), разворачивающегося на фоне тех страшных вещей, которые нас минуют.
В тот первый вечер я читала маме и Эме вслух то, что успела написать за день.
— Дорогая, это чудесно! — сказала мама.
— Грязь! — согласилась Эма. — Гадость!
— Это просто замечательно. И столько оптимизма!
— Но ты — моя мама, — заметила я. — Мне нужно чье-то объективное мнение.
Я бы не стала тебя обманывать, дочка. Я не из таких мамаш. — И блаженно добавила: — Надеюсь, ты не считаешь меня бездушной из-за того, что я вызвала тебе врача. Я просто за тебя тревожилась.
— Я все понимаю.
— Между прочим, Антон снова звонил, он жаждет видеть Эму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146