«Первый день жизни».
Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».
Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.
Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.
Мимо с лязганьем проехал рикша – в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.
Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.
Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.
– Намаете, даджу, – приветствовала она.
– Намаете, сестренка.
Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столб! были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.
– Так ты был в Гималаях, даджу?
– Да, две недели.
– А где твои друзья?
– Они там остались, я вернусь к ним.
– Жена чернокожего часто сюда приходит.
– Что у тебя сегодня, сестренка? Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.
– Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.
– А кофе?
– Тоже есть.
Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.
Помешивая, он растворял темный порошок в воде, едва чувствуя его слабый кофейный аромат, весьма далекий от парижского. Конечно, это был не «экспресс-кофе» там, солнечным утром в кафе, где официант выметал каштановые листья, где стройная красивая женщина в коричневом трико, выйдя из метро, направлялась к его столику.
Она наклонилась поцеловать его, ее темные волосы кольцами опустились ему на грудь. – Qu'ils sont salauds. Негодяи! Ils sont vaches,fils de putains, couillons – merde! Ils sont pas gentils.
Улыбнувшись, он поддержал стол, пока она садилась.
– Ты не получила эту роль?
– Si tu peux voir, the bete, собака, они отдали ее – посмотрел бы ты на нее! – швырнув сумку на стол, она начала рыться в ней в поисках расчески. – J'ai pas faim.
– Это потому, что ты взбудоражена, Сильвия. Выпей кофе с булочкой... Хорошо, что ты не получила эту роль.
– T'es fou?
– У меня есть кое-что поинтереснее.
– Mais je 1'ai tant voulu! – Она замолчала, ее глаза цвета меди повлажнели, она придвинулась к нему. – Не люблю проигрывать. Я так хотела эту роль. Она была как раз для меня! – Она положила его руку на свою и поцеловала его пальцы. – Mais que je t'aime! И я никому не отдам тебя. Jamais, jamais, jamais. Я единственная, кому можно тебя любить. Так что это за прекрасная идея?
– Давай вернемся. У меня ничего не получится с европейским футболом – ногам не хватает проворства. И в Канаде я не смогу играть из-за своего плеча, но я смогу работать тренером. Я хочу вернуться в Канаду и тренировать. А может быть, теперь, когда Вьетнам закончился, меня перестанут бойкотировать в Штатах. Я люблю Париж, но должен признать, что у меня здесь ничего не выйдет.
– Не торопись, Сэмюэл. Тебе очень не хватает терпения!
– Давай вернемся в Квебек и там поженимся. Твой отец будет доволен. Мои старики прилетят из Монтаны – они познакомятся. – Он дотронулся кончиками пальцев до ее щечки, чувствуя тепло. – Надоело заниматься ерундой. Кроме тебя мне никто не нужен во всем белом свете. Футбол – только предлог. Что ты улыбаешься?
– Думаю, как отец будет рассказывать посетителям своего бара о том, что его дочь возвращается из Парижа домой в Квебек, чтобы выйти замуж. Ты прав, он бы очень обрадовался.
– Ну как, наелся? – раздался голос у его плеча.
– Хоу, я сыт, сестренка. Но мне нужно еще кое-что.
– Что же?
– "Вечный снег", что приходит с вашей земли.
Женщина засмеялась.
– Все чужестранцы только и думают о гашише! – Она убрала тарелку. – Скоро тот, кто тебе нужен, будет здесь.
Наблюдая за дверью, он выпил еще кофе. Комната наполнялась темнокожими людьми в накидках из овчины или грязных шерстяных одеял, их лица были обветрены и в шрамах, черные волосы за спиной заплетены в косички. Через стол к нему наклонился высокий худощавый мужчина.
– Я тот, кого ты ищешь.
– Кофе?
– Хоу.
По тому, как неуклюже он сел, было видно, что он не привык к скамейкам. Хозяйка принесла чашку горячей воды. Коэн размешал кофе в воде и подвинул ему чашку.
– "Вечный снег", – сказал Коэн, – как и многие другие прелести, приходит только с Тибета. – Нагнувшись, мужчина отпил. Коэн подождал, пока он выпрямился, и продолжал: – Я ищу того, у кого он есть.
– В каком количестве?
– Как можно больше.
– В...
Тибетец сделал характерное движение руками, пытаясь найти нужное слово на непали.
– ...в обмен на что? – подсказал Коэн.
– Хоу. В обмен на что? – Подняв подбородок, мужчина пристально смотрел на Коэна черными щелками глаз, брови вопросительно изогнулись на лице с плоскими щеками, выступающим носом и ровной прорезью рта.
– Что больше всего ценится в Тибете?
– Это бедная страна... – Руками он попытался помочь себе выразиться.
– Сестренка, – позвал Коэн, – пожалуйста, принеси еще горячей воды для моего гостя. – Он зачерпнул еще кофе. – Но Тибет – храбрая страна.
– Храбрость сама по себе – ничто.
– Без храбрости жизнь – ничто.
– Трудно сражаться против танков и самолетов камнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».
Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.
Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.
Мимо с лязганьем проехал рикша – в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.
Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.
Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.
– Намаете, даджу, – приветствовала она.
– Намаете, сестренка.
Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столб! были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.
– Так ты был в Гималаях, даджу?
– Да, две недели.
– А где твои друзья?
– Они там остались, я вернусь к ним.
– Жена чернокожего часто сюда приходит.
– Что у тебя сегодня, сестренка? Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.
– Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.
– А кофе?
– Тоже есть.
Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.
Помешивая, он растворял темный порошок в воде, едва чувствуя его слабый кофейный аромат, весьма далекий от парижского. Конечно, это был не «экспресс-кофе» там, солнечным утром в кафе, где официант выметал каштановые листья, где стройная красивая женщина в коричневом трико, выйдя из метро, направлялась к его столику.
Она наклонилась поцеловать его, ее темные волосы кольцами опустились ему на грудь. – Qu'ils sont salauds. Негодяи! Ils sont vaches,fils de putains, couillons – merde! Ils sont pas gentils.
Улыбнувшись, он поддержал стол, пока она садилась.
– Ты не получила эту роль?
– Si tu peux voir, the bete, собака, они отдали ее – посмотрел бы ты на нее! – швырнув сумку на стол, она начала рыться в ней в поисках расчески. – J'ai pas faim.
– Это потому, что ты взбудоражена, Сильвия. Выпей кофе с булочкой... Хорошо, что ты не получила эту роль.
– T'es fou?
– У меня есть кое-что поинтереснее.
– Mais je 1'ai tant voulu! – Она замолчала, ее глаза цвета меди повлажнели, она придвинулась к нему. – Не люблю проигрывать. Я так хотела эту роль. Она была как раз для меня! – Она положила его руку на свою и поцеловала его пальцы. – Mais que je t'aime! И я никому не отдам тебя. Jamais, jamais, jamais. Я единственная, кому можно тебя любить. Так что это за прекрасная идея?
– Давай вернемся. У меня ничего не получится с европейским футболом – ногам не хватает проворства. И в Канаде я не смогу играть из-за своего плеча, но я смогу работать тренером. Я хочу вернуться в Канаду и тренировать. А может быть, теперь, когда Вьетнам закончился, меня перестанут бойкотировать в Штатах. Я люблю Париж, но должен признать, что у меня здесь ничего не выйдет.
– Не торопись, Сэмюэл. Тебе очень не хватает терпения!
– Давай вернемся в Квебек и там поженимся. Твой отец будет доволен. Мои старики прилетят из Монтаны – они познакомятся. – Он дотронулся кончиками пальцев до ее щечки, чувствуя тепло. – Надоело заниматься ерундой. Кроме тебя мне никто не нужен во всем белом свете. Футбол – только предлог. Что ты улыбаешься?
– Думаю, как отец будет рассказывать посетителям своего бара о том, что его дочь возвращается из Парижа домой в Квебек, чтобы выйти замуж. Ты прав, он бы очень обрадовался.
– Ну как, наелся? – раздался голос у его плеча.
– Хоу, я сыт, сестренка. Но мне нужно еще кое-что.
– Что же?
– "Вечный снег", что приходит с вашей земли.
Женщина засмеялась.
– Все чужестранцы только и думают о гашише! – Она убрала тарелку. – Скоро тот, кто тебе нужен, будет здесь.
Наблюдая за дверью, он выпил еще кофе. Комната наполнялась темнокожими людьми в накидках из овчины или грязных шерстяных одеял, их лица были обветрены и в шрамах, черные волосы за спиной заплетены в косички. Через стол к нему наклонился высокий худощавый мужчина.
– Я тот, кого ты ищешь.
– Кофе?
– Хоу.
По тому, как неуклюже он сел, было видно, что он не привык к скамейкам. Хозяйка принесла чашку горячей воды. Коэн размешал кофе в воде и подвинул ему чашку.
– "Вечный снег", – сказал Коэн, – как и многие другие прелести, приходит только с Тибета. – Нагнувшись, мужчина отпил. Коэн подождал, пока он выпрямился, и продолжал: – Я ищу того, у кого он есть.
– В каком количестве?
– Как можно больше.
– В...
Тибетец сделал характерное движение руками, пытаясь найти нужное слово на непали.
– ...в обмен на что? – подсказал Коэн.
– Хоу. В обмен на что? – Подняв подбородок, мужчина пристально смотрел на Коэна черными щелками глаз, брови вопросительно изогнулись на лице с плоскими щеками, выступающим носом и ровной прорезью рта.
– Что больше всего ценится в Тибете?
– Это бедная страна... – Руками он попытался помочь себе выразиться.
– Сестренка, – позвал Коэн, – пожалуйста, принеси еще горячей воды для моего гостя. – Он зачерпнул еще кофе. – Но Тибет – храбрая страна.
– Храбрость сама по себе – ничто.
– Без храбрости жизнь – ничто.
– Трудно сражаться против танков и самолетов камнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100