Она обняла его.
– Пора обедать. Греческий ягненок – пища богов. Оливки и рецина.
– У тебя всегда такой аппетит?
– Да, на все!
* * *
В ресторане было прохладно и пахло специями. Открытые до пола окна выходили в мощенный булыжниками переулок.
– Да здравствует краси! – сказала Клэр, взбалтывая красное вино в бокале. От него отблески заходящего солнца играли на тростниковом потолке. – Вино и кровь.
– Дары Бога.
– Жизнь так чудесна, что создать ее вряд ли было бы под силу одному только Богу. К тому же еще и сексуально несостоятельному, – хихикнула она. – Несмотря на все его старания, ему даже злодейства не очень-то удаются.
С наступлением темноты булыжники Плаки стал заливать бледный свет восходящей луны. Они свернули наверх к Акрополю. Приземистые кубические здания при свете фонарей бросали прямоугольные тени.
Дорогу преградили стальные ворота. Сквозь прутья тускло виднелись колонны Эректиума. Лунный свет высвечивал хаос Парфенона. Прохладный ветерок, пронизывая оливковые деревья, раскачивал скрипучую калитку. Она тихонько толкнула ее. «Открыто!»
Лунный свет белой лавой стекал по мраморным ступеням. Оливы шелестели молодой листвой, тень от которой падала на пропилеи. Слева внизу располагался Эректиум. Под подбородком богини, где-то далеко в городе, промелькнул огонек «скорой помощи».
Проход между колоннами Парфенона и стеной был испещрен полосками лунного света, от камней веяло прохладой. Она потерлась подбородком о его руку.
– Время слишком быстротечно.
– Почему?
Она прикоснулась губами к его пальцу.
– Мы здесь... так неожиданно. Время просачивается сквозь пальцы. Я просто чувствую это.
– Оно никогда не останавливается.
– Иногда оно убегает как-то все сразу. – Пристроившись на камне рядом с ним, она провела пальцем по его губам. – Хорошо, что мы не торопимся?
– Мне и некуда, Клэр.
– В этом-то и вся прелесть. Все закончится прежде, чем мы успеем понять.
Он притянул ее к себе, его руки скользнули по ее телу, поднимая платье и наслаждаясь нежностью ее кожи. Она подсунула сцепленные пальцы ему под голову. Он ощутил трепет ее живота, лежа под шелковым душистым шатром ее волос, все дальше погружаясь в ее волшебно-сладостные глубины, во все то, что было за пределами воспоминаний.
Она еще долго лежала на нем, лаская языком его губы и целуя его глаза.
Ее спина была гибкой, упругой и гладкой на ощупь, ягодицы – маленькими и крепкими, он чувствовал влажные завитки волос между ног.
Она соскользнула с него, луна мягко осветила ее голый живот.
– Не где-нибудь, а в храме Девы.
– Какой девы?
– Глупенький, «парфенос» значит дева. Не только вы, католики, все выдумали. – Она расстегнула рубашку Коэна и стала целовать его грудь, пощипывая волосы вокруг сосков.
Он сидел, прислонившись к колонне, она – перед ним, в том небольшом пространстве, где властвовали его руки. Убрав ее волосы, он прикоснулся губами к ее уху: «Tu portes une petite perle a chaque oreille».
– Как нежно это звучит – лучше, чем по-английски.
– У тебя маленькие жемчужины в ушах. Не так ли?
Внизу сверкали Афины – аксиома, полная бесценных загадок. Tod und Verklarung. Возрожденные из мертвых, преображенные. Налицо – алхимия: любовь превратила глину в плоть. Он почувствовал, как пульс земли бьется в унисон с его собственным. Колонна за спиной стала как бы частью его самого, как бы его собственной костью. И через нее его мироощущение разрасталось и охватило сначала гору, город у ее подножия, пульсирующий изгиб земли и, наконец, пространство, в котором они двигались.
«На какое-то мгновение я забыл. Отчаянную тоску, злобу, ненависть. Это сделала любовь, любовь помогла мне избавиться от них. Как много можно забыть, если любишь. Я не должен любить». Он погладил ее руку и сказал:
– Как-то очень давно я проснулся в блаженном состоянии. В тот день мне ничего не нужно было делать – просто жить. У меня не было никаких планов. Планы убивают, равно как и желания. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного – это была абсолютная радость пустоты.
– Вот что сказал Монтень: «Je ne trace aucune ligne cer-taine, ni droite, ni courbe»[]. – Она подбросила камешек, он застучал по мрамору. – Вот поэтому ты и куришь свой гашиш?
– Он избавляет меня от программ, политики... помогает ценить простое и обыденное, ориентироваться в мирской суете.
– Мне тоже. Но, возводя обыденное во что-то необычное, не сводит ли это одновременно и необычное к обыденному?
– Конечно. Но то лучше наркотика.
Скользнув вниз, она села рядом и легко коснулась его.
– Я помогаю тебе ориентироваться в мирской суете?
– Когда раздеваешься.
– Ну конечно же, я давным-давно тебя знаю. Просто немножко отвыкла и оказалась не в курсе последних событий. Чем же ты, интересно, занимался последнее время?
– Ничем хорошим.
– Ничто хорошее не остается безнаказанным, как сказал какой-то мудрец.
Стараясь не опираться на колено, он опустился ниже и стал целовать ее живот там, где начинались золотистые колечки волос, его язык скользил по складке у начала бедра и дальше, в обволакивающее тепло, влажные завитки, в ее пьянящую глубину. Она прогнулась, чувствуя проникновение его языка. Его руки скользнули вниз, пальцы ощутили нежное тепло кожи. Раздвинув ноги Клэр, он сначала едва касался ее кончиком языка, проникая все глубже и настойчивее, пока не почувствовал, как ее ногти больно вонзились ему в спину, и она, задрожав, выдохнула, сдвинула ноги и, изогнувшись, прижалась к нему.
– Боже, какое ощущение, – простонала она.
– К какому из богов ты обращаешься?
– Все-таки ты – иезуит. Иезуитский еврей. – Она начала целовать его шею, плечо, твердый мускулистый живот, затем опустилась вниз по бедру, стараясь не задеть колено. Ее руки обвили его. От нежного прикосновения ее пальцев он почувствовал новый прилив страсти, затем влажную упругость ее губ и движения языка. Ее волосы мягко гладили его бедра. Его рука скользнула вниз, во влажное тепло ее промежности. Другой рукой он ласкал грудь Клэр под шерстяным пуловером. Отпрянув, она касалась его лишь губами, втягивая его в себя и нежно лаская языком.
Она поцеловала его в грудь.
– У меня никогда не возникало желания проглотить. А сейчас мне вдруг захотелось.
Он обнял ее и, слившись с ней воедино, потерял ощущение границы между своим и ее телом. «Я не должен любить».
* * *
Луна уже клонилась к западу, когда они вышли за ворота и прикрыли за собой калитку. На тихих улицах то там то здесь встречались парочки, слышалось шуршание крыс в переулках и фырканье ослика за забором. Комната показалась душной и тесной после простора Акрополя; заниматься любовью в этих стенах – двух зеленых и двух персикового цвета – было не так волнующе экзотично.
Пока она спала, он встал и тихонько вышел на крышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100