Может возникнуть аварийная ситуация. Но я же обещал кофе, а сам угощаю тебя болтовнёй. Извини.
Он подходит к бару, достаёт пакет с кофе, кофемолку и начинает хлопотать у кухонного комбайна. При этом он совершенно не обращает на меня внимания. Всё во мне подбирается, вот он — долгожданный момент! Еще секунда, и Меф будет в моих руках. Но тут у меня будто шаровая молния в мозгу взрывается. «Мы уже не в Лотарингии. Это — промежуточная зона или шлюзовая камера…» Стоп! Страшным усилием воли буквально хватаю сам себя и торможу уже начавшийся боевой бросок на Мефа. Заставляю себя расслабиться. Отсюда я не выберусь. Еще мгновение, и я бы разоблачил себя. Меня прошибает холодный пот, в коленях появляется предательская слабость. Чтобы скрыть своё состояние, подхожу к окну, присаживаюсь в кресло и закрываю глаза. Интересно, заметил ли Меф что-нибудь? Хотя, выдержка у него, дай Время. Мне ещё учиться и учиться.
А Меф, поставив кофейник на конфорку, оборачивается ко мне и говорит:
— Последи, пожалуйста; как только пена поднимется, сними. А я пойду, переоденусь в своё. Ты не представляешь, как мне эта сутана надоела. Завидую вам: несколько дней и пошли домой. А поживите в средневековье несколько месяцев. Вся эта экзотика вам так осточертеет, что не будете знать, куда бежать от неё.
— Ты так полагаешь? — отвечаю я, — Не знаю, Мефи, не знаю. Вы, наверное, плохо мобилизуетесь на задание. Мне в своё время пришлось полгода провести на Второй Мировой войне в качестве лётчика-истребителя. Причем, воевал я на стороне Советского Союза в первые, самые тяжелые, месяцы войны. Думаю, это будет покруче десятка Лотарингий. А я тогда принял решение остаться там до конца войны, так как тот, кто пошел бы мне на замену, боевого опыта не имел и погиб в первом же бою, да ещё и эскадрилью погубил бы. Но меня сбили, и я с честью вышел из игры.
— Интересно, — глаза у Мефа загораются, — Я ничего не знаю об этой твоей работе.
— Это потому, что я выполнял её до того, как попал в Фазу Стоуна.
— Еще интересней! Расскажешь?
— Ну, если тебе это так интересно, почему бы не рассказать.
— Я сейчас вернусь, — говорит Меф и уходит в ранее не замеченную мной дверь.
Впрочем, когда дверь закрывается, я не могу отличить её от стены. Её выдаёт только дверная ручка, торчащая прямо из камня. Даже щелей нет. Сняв закипевший кофейник, подхожу к компьютеру. Пульт управления несколько иной, символика тоже не знакомая, но разобраться, в принципе, можно. Дисплеев не четыре, как у нас, а пять. А вот процессорного блока, блока памяти и считывающего устройства что-то не видно. Зато рядом с панелью на планшете лежит устройство, напоминающее «мышку». Но это явно не «мышь». Скорее, выносной пульт, так много на нём клавиш.
— Изучаешь? — слышу я голос за спиной, — Правильно делаешь. Пригодится, если вы будете сотрудничать с нами. А в этом я не сомневаюсь. Пусть не завтра, но послезавтра вы столкнётесь с более серьёзным, чем мы, противником. И тогда наше сотрудничество будет неизбежным.
Оборачиваюсь. Сзади стоит Меф. Он уже не в сутане, а в «цивильной» одежде. Хотя, на мой взгляд, лучше бы он оставался в сутане. Глаза режет сочетание ярко-зелёных и синих цветов. Вся одежда выполнена из ткани отливающей серебром и сверкающей при каждом движении. Всё в обтяжку: тонкий свитер, шорты до верхней трети бедра, не то чулки, не то колготки. Исключение составляет бархатистая мантия до пояса, которая свободно свисает, схваченная на шее серебряной цепью. Да, вид у Мефа ещё тот. Но что поделаешь, о вкусах в чужих Фазах не спорят.
— Так, я вижу, кофе готов, — говорит Меф и достаёт из бара чашки, — Сейчас мы с тобой выпьем кофейку, а потом пойдём к тебе, позавтракаем. У меня здесь только самое необходимое, вряд ли это доставит тебе удовольствие. В этом плане Лотарингия даст мне сто очков вперёд. А пока мы пьём кофе, расскажи мне о своей работе на войне.
Коротко рассказываю ему о своих действиях в сорок первом году. Разумеется, опускаю всё личное и в первую очередь свои отношения с Ольгой. Тем не менее, Меф слушает меня с напряженным вниманием, не сводя с меня заинтересованных глаз. Когда я заканчиваю, он вздыхает:
— Всё это лучше один раз увидеть, чем пять раз услышать. Ты сможешь набрать мне на этом компьютере код той Фазы, где ты работал?
Он подходит к компьютеру и начинает объяснять мне принятую у них систему кодирования. Я быстро врубаюсь, но тут мне становится неприятно при мысли, что Меф будет смотреть на меня с Ольгой.
— Знаешь, я что-то запамятовал. Столько времени прошло, да и события последних дней… — начинаю я.
— Ладно. Это дело поправимое. У меня есть характеристики твоей Матрицы, время и место я знаю. Запущу программу-искатель и посмотрю, как ты воевал. А сейчас пойдём завтракать.
За завтраком он неожиданно вновь заводит разговор о преимуществах диктатуры перед демократией.
— Вот ты в сорок первом году воевал против фашизма. На твой взгляд, как я позавчера понял, это самая страшная форма диктатуры. Должен сказать, что здесь ты ошибаешься. Ты, выходит, ещё не знаком с диктатурой Святой Инквизиции, с восточной деспотией, где жизнь человека ценится меньше чем опиумная затяжка. Да мало ли какие страшные формы может принять неограниченная диктатура. Но это всё крайности. Главное в другом: любая форма диктатуры для Человечества более предпочтительна, чем любая форма демократии.
Далее Меф распространяется на тему того, что диктатура всегда открыто говорит народу: чьи интересы она выражает, и ставит этот класс или группу общества в привилегированное положение. Остальные слои общества знают свои права и обязанности и должны держаться в этих рамках. В этом случае они даже не заметят гнёта диктатуры. Тем более, что, как правило, четких границ между классами и группами не существует. Так что, родившись в крестьянской семье, ты можешь стать священником или офицером и, тем самым, попасть в класс или группу, интересы которой защищает диктатура. Более того, при любой диктатуре поощряется выдвижение достойных по их личным качествам.
Демократия же всегда базируется на лжи. И главная ложь, это — всеобщее равенство всех перед лицом закона. Взять даже обычное уголовное дело. Здесь процессуальный кодекс работает только для тех, у кого есть средства нанять хорошего адвоката. А если у человека этих средств нет, то будь он трижды невиновен, он никогда не сможет доказать, что следствие и суд грубо нарушили статьи процессуального кодекса и осудили его незаконно.
Вторая ложь демократии состоит в том, что она якобы выражает интересы всего народа. Это даже юридически невозможно. Демократия может выражать интересы только тех кругов, которые могут влиять на властные структуры, лоббировать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Он подходит к бару, достаёт пакет с кофе, кофемолку и начинает хлопотать у кухонного комбайна. При этом он совершенно не обращает на меня внимания. Всё во мне подбирается, вот он — долгожданный момент! Еще секунда, и Меф будет в моих руках. Но тут у меня будто шаровая молния в мозгу взрывается. «Мы уже не в Лотарингии. Это — промежуточная зона или шлюзовая камера…» Стоп! Страшным усилием воли буквально хватаю сам себя и торможу уже начавшийся боевой бросок на Мефа. Заставляю себя расслабиться. Отсюда я не выберусь. Еще мгновение, и я бы разоблачил себя. Меня прошибает холодный пот, в коленях появляется предательская слабость. Чтобы скрыть своё состояние, подхожу к окну, присаживаюсь в кресло и закрываю глаза. Интересно, заметил ли Меф что-нибудь? Хотя, выдержка у него, дай Время. Мне ещё учиться и учиться.
А Меф, поставив кофейник на конфорку, оборачивается ко мне и говорит:
— Последи, пожалуйста; как только пена поднимется, сними. А я пойду, переоденусь в своё. Ты не представляешь, как мне эта сутана надоела. Завидую вам: несколько дней и пошли домой. А поживите в средневековье несколько месяцев. Вся эта экзотика вам так осточертеет, что не будете знать, куда бежать от неё.
— Ты так полагаешь? — отвечаю я, — Не знаю, Мефи, не знаю. Вы, наверное, плохо мобилизуетесь на задание. Мне в своё время пришлось полгода провести на Второй Мировой войне в качестве лётчика-истребителя. Причем, воевал я на стороне Советского Союза в первые, самые тяжелые, месяцы войны. Думаю, это будет покруче десятка Лотарингий. А я тогда принял решение остаться там до конца войны, так как тот, кто пошел бы мне на замену, боевого опыта не имел и погиб в первом же бою, да ещё и эскадрилью погубил бы. Но меня сбили, и я с честью вышел из игры.
— Интересно, — глаза у Мефа загораются, — Я ничего не знаю об этой твоей работе.
— Это потому, что я выполнял её до того, как попал в Фазу Стоуна.
— Еще интересней! Расскажешь?
— Ну, если тебе это так интересно, почему бы не рассказать.
— Я сейчас вернусь, — говорит Меф и уходит в ранее не замеченную мной дверь.
Впрочем, когда дверь закрывается, я не могу отличить её от стены. Её выдаёт только дверная ручка, торчащая прямо из камня. Даже щелей нет. Сняв закипевший кофейник, подхожу к компьютеру. Пульт управления несколько иной, символика тоже не знакомая, но разобраться, в принципе, можно. Дисплеев не четыре, как у нас, а пять. А вот процессорного блока, блока памяти и считывающего устройства что-то не видно. Зато рядом с панелью на планшете лежит устройство, напоминающее «мышку». Но это явно не «мышь». Скорее, выносной пульт, так много на нём клавиш.
— Изучаешь? — слышу я голос за спиной, — Правильно делаешь. Пригодится, если вы будете сотрудничать с нами. А в этом я не сомневаюсь. Пусть не завтра, но послезавтра вы столкнётесь с более серьёзным, чем мы, противником. И тогда наше сотрудничество будет неизбежным.
Оборачиваюсь. Сзади стоит Меф. Он уже не в сутане, а в «цивильной» одежде. Хотя, на мой взгляд, лучше бы он оставался в сутане. Глаза режет сочетание ярко-зелёных и синих цветов. Вся одежда выполнена из ткани отливающей серебром и сверкающей при каждом движении. Всё в обтяжку: тонкий свитер, шорты до верхней трети бедра, не то чулки, не то колготки. Исключение составляет бархатистая мантия до пояса, которая свободно свисает, схваченная на шее серебряной цепью. Да, вид у Мефа ещё тот. Но что поделаешь, о вкусах в чужих Фазах не спорят.
— Так, я вижу, кофе готов, — говорит Меф и достаёт из бара чашки, — Сейчас мы с тобой выпьем кофейку, а потом пойдём к тебе, позавтракаем. У меня здесь только самое необходимое, вряд ли это доставит тебе удовольствие. В этом плане Лотарингия даст мне сто очков вперёд. А пока мы пьём кофе, расскажи мне о своей работе на войне.
Коротко рассказываю ему о своих действиях в сорок первом году. Разумеется, опускаю всё личное и в первую очередь свои отношения с Ольгой. Тем не менее, Меф слушает меня с напряженным вниманием, не сводя с меня заинтересованных глаз. Когда я заканчиваю, он вздыхает:
— Всё это лучше один раз увидеть, чем пять раз услышать. Ты сможешь набрать мне на этом компьютере код той Фазы, где ты работал?
Он подходит к компьютеру и начинает объяснять мне принятую у них систему кодирования. Я быстро врубаюсь, но тут мне становится неприятно при мысли, что Меф будет смотреть на меня с Ольгой.
— Знаешь, я что-то запамятовал. Столько времени прошло, да и события последних дней… — начинаю я.
— Ладно. Это дело поправимое. У меня есть характеристики твоей Матрицы, время и место я знаю. Запущу программу-искатель и посмотрю, как ты воевал. А сейчас пойдём завтракать.
За завтраком он неожиданно вновь заводит разговор о преимуществах диктатуры перед демократией.
— Вот ты в сорок первом году воевал против фашизма. На твой взгляд, как я позавчера понял, это самая страшная форма диктатуры. Должен сказать, что здесь ты ошибаешься. Ты, выходит, ещё не знаком с диктатурой Святой Инквизиции, с восточной деспотией, где жизнь человека ценится меньше чем опиумная затяжка. Да мало ли какие страшные формы может принять неограниченная диктатура. Но это всё крайности. Главное в другом: любая форма диктатуры для Человечества более предпочтительна, чем любая форма демократии.
Далее Меф распространяется на тему того, что диктатура всегда открыто говорит народу: чьи интересы она выражает, и ставит этот класс или группу общества в привилегированное положение. Остальные слои общества знают свои права и обязанности и должны держаться в этих рамках. В этом случае они даже не заметят гнёта диктатуры. Тем более, что, как правило, четких границ между классами и группами не существует. Так что, родившись в крестьянской семье, ты можешь стать священником или офицером и, тем самым, попасть в класс или группу, интересы которой защищает диктатура. Более того, при любой диктатуре поощряется выдвижение достойных по их личным качествам.
Демократия же всегда базируется на лжи. И главная ложь, это — всеобщее равенство всех перед лицом закона. Взять даже обычное уголовное дело. Здесь процессуальный кодекс работает только для тех, у кого есть средства нанять хорошего адвоката. А если у человека этих средств нет, то будь он трижды невиновен, он никогда не сможет доказать, что следствие и суд грубо нарушили статьи процессуального кодекса и осудили его незаконно.
Вторая ложь демократии состоит в том, что она якобы выражает интересы всего народа. Это даже юридически невозможно. Демократия может выражать интересы только тех кругов, которые могут влиять на властные структуры, лоббировать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130