— говорю я, — Какие у вас потери?
— Трое убитых и восемь раненых.
— Во! С такими потерями станцию взять, захватить орудие и три пулемёта, взять два десятка пленных! А ты ещё об аэроплане разбитом сокрушаешься и Тарасенко укоряешь. Да его за такую работу награждать надо!
— Не знаю, как Тарасенко, но без тебя мы бы не только станции не взяли, но и фронт вряд ли удержали бы. Так и напишу в донесении в штаб фронта.
— Ага! Заодно объяснишь им, откуда я взялся и куда делся. Вот веселье-то там будет! А уж репутацию ты себе заработаешь! — я качаю головой.
Платонов мрачнеет:
— В самом деле, не только не поверят, но и подумают, что я либо умом повредился, либо крепко отметил взятие станции. Кстати, ты определился, куда тебе сейчас идти?
Смотрю на искатель. Луч показывает на мастерскую.
— Туда, — показываю я рукой.
— Как у тебя со временем?
— Сам знаешь, времени у меня, хоть отбавляй. Спешить мне некуда.
— Тогда, погоди часок. Братки здесь цистерну спирту реквизировали. Победу спрыснем и на посошок примешь. Идёт?
— Что, целую цистерну?
— Да брось ты! Ну, задержишься?
— Задержаться-то можно. Только на ту сторону мне надо трезвым переходить. Мало ли что меня там ждёт.
— И то верно. Но не беда. По стаканчику грянем, а до утра проспишься. Сам же сказал, что торопиться тебе некуда.
— Ну, Петрович, ты мёртвого уговоришь. Остаюсь.
— Вот и дело! Григорий, — обращается Платонов к стоящему рядом моему напарнику, — на втором пути Семёнов цистерну охраняет. Скажешь, комиссар приказал нацедить бидончик. Ну, и насчет прочего позаботься. Встретимся через час в телеграфной. Я побежал: надо распоряжения сделать, посты расставить, да и донесение написать и отправить.
Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это — здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это — наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?
— Что это вы, поручик, так на меня уставились? — спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, — Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?
— Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? — раздраженно говорит поручик, — В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кем-то путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.
Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж наш-то хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.
К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.
— Чем богаты, тем и рады, — приглашает Григорий.
— Погоди, — говорю я, — я тоже кое-что могу на этот стол добавить. Принеси воды.
Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:
— Давайте, первую — под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.
Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.
— Ну, за Победу! — провозглашает Платонов, поднимая стакан.
Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:
— А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?
— Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, — он достаёт из-за пояса ствол от «мухи», — Таких штук там нет, это точно.
— Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?
— Фазе Стоуна, — подсказываю я.
— Вот-вот, о Фазе Стоуна и о том, как вы там работаете. Расскажешь?
— Расскажу, — соглашаюсь я, — Только давай, сначала выпьем за вашу окончательную Победу и закусим как следует.
— Это что, в будущем такими таблетками питаются? — спрашивает Григорий, закусывая спирт бифштексом.
— А что, не вкусно? — спрашиваю я, улыбаясь.
— Нет, почему же? Просто любопытно.
— Это спецпаёк десантника, чтобы можно было в полевых условиях приготовить что-нибудь на скорую руку. А так там едят так же как и здесь. И от выпивки не отказываются.
— Это-то мы поняли! — смеётся Платонов.
— Вы закусывайте, — предлагаю я, — не экономьте. Кончится, я ещё что-нибудь приготовлю.
До поздней ночи я рассказываю комиссару и матросу о Монастыре, о его жизни, о своих товарищах, о нашей работе. Они слушают с интересом, не прерывая. Григорию даже приходится напоминать, чтобы он закусывал.
— Эх! Вот это — жизнь! Вот это — дела! — вздыхает он.
— Выходит, вы, как ангелы-хранители? — говорит Платонов, — Где беда, и вы туда.
— Получается, что так, — охотно соглашаюсь я.
— А какой же вы там нации? — интересуется Григорий.
— А разных. Я — русский, жена моя — чешка. Друзья мои — русский и итальянец, а жены у них: француженка и полячка. Есть среди нас и немец, и поляк, и украинец. Начальники мои: один — француз, другой — швед. Есть и англичане, и американцы, и испанцы, и китайцы, и японцы.
— Интернационал, одним словом, — поводит итог Платонов.
— Григорий, а в вашем отряде есть гитара?
— В отряде нет, но я видел у кого-то из пленных.
— Разыщи.
Григорий уходит. В этот момент раздаётся сигнал телеграфного аппарата, и он начинает отстукивать ленту. Вернувшийся с гитарой Григорий, пока я настраиваю инструмент, читает сообщение, и лицо его светлеет:
— Штаб фронта поздравляет нас с успешным выполнением задания. Утром сюда прибудут: кавалерийский полк, два пехотных батальона и артдивизион. Задача: закрепиться и готовиться к участию в общем наступлении фронта.
— Вот так-то, Николаич! — радуется Платонов, — Дела идут успешно. Может, останешься с нами и пойдёшь до Победы?
— Нет уж, Петрович. Каждый должен жить в своём Времени.
— А ты разве в своём живёшь? Да и сейчас, пойдёшь, леший знает, куда попадёшь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Трое убитых и восемь раненых.
— Во! С такими потерями станцию взять, захватить орудие и три пулемёта, взять два десятка пленных! А ты ещё об аэроплане разбитом сокрушаешься и Тарасенко укоряешь. Да его за такую работу награждать надо!
— Не знаю, как Тарасенко, но без тебя мы бы не только станции не взяли, но и фронт вряд ли удержали бы. Так и напишу в донесении в штаб фронта.
— Ага! Заодно объяснишь им, откуда я взялся и куда делся. Вот веселье-то там будет! А уж репутацию ты себе заработаешь! — я качаю головой.
Платонов мрачнеет:
— В самом деле, не только не поверят, но и подумают, что я либо умом повредился, либо крепко отметил взятие станции. Кстати, ты определился, куда тебе сейчас идти?
Смотрю на искатель. Луч показывает на мастерскую.
— Туда, — показываю я рукой.
— Как у тебя со временем?
— Сам знаешь, времени у меня, хоть отбавляй. Спешить мне некуда.
— Тогда, погоди часок. Братки здесь цистерну спирту реквизировали. Победу спрыснем и на посошок примешь. Идёт?
— Что, целую цистерну?
— Да брось ты! Ну, задержишься?
— Задержаться-то можно. Только на ту сторону мне надо трезвым переходить. Мало ли что меня там ждёт.
— И то верно. Но не беда. По стаканчику грянем, а до утра проспишься. Сам же сказал, что торопиться тебе некуда.
— Ну, Петрович, ты мёртвого уговоришь. Остаюсь.
— Вот и дело! Григорий, — обращается Платонов к стоящему рядом моему напарнику, — на втором пути Семёнов цистерну охраняет. Скажешь, комиссар приказал нацедить бидончик. Ну, и насчет прочего позаботься. Встретимся через час в телеграфной. Я побежал: надо распоряжения сделать, посты расставить, да и донесение написать и отправить.
Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это — здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это — наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?
— Что это вы, поручик, так на меня уставились? — спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, — Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?
— Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? — раздраженно говорит поручик, — В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кем-то путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.
Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж наш-то хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.
К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.
— Чем богаты, тем и рады, — приглашает Григорий.
— Погоди, — говорю я, — я тоже кое-что могу на этот стол добавить. Принеси воды.
Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:
— Давайте, первую — под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.
Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.
— Ну, за Победу! — провозглашает Платонов, поднимая стакан.
Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:
— А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?
— Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, — он достаёт из-за пояса ствол от «мухи», — Таких штук там нет, это точно.
— Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?
— Фазе Стоуна, — подсказываю я.
— Вот-вот, о Фазе Стоуна и о том, как вы там работаете. Расскажешь?
— Расскажу, — соглашаюсь я, — Только давай, сначала выпьем за вашу окончательную Победу и закусим как следует.
— Это что, в будущем такими таблетками питаются? — спрашивает Григорий, закусывая спирт бифштексом.
— А что, не вкусно? — спрашиваю я, улыбаясь.
— Нет, почему же? Просто любопытно.
— Это спецпаёк десантника, чтобы можно было в полевых условиях приготовить что-нибудь на скорую руку. А так там едят так же как и здесь. И от выпивки не отказываются.
— Это-то мы поняли! — смеётся Платонов.
— Вы закусывайте, — предлагаю я, — не экономьте. Кончится, я ещё что-нибудь приготовлю.
До поздней ночи я рассказываю комиссару и матросу о Монастыре, о его жизни, о своих товарищах, о нашей работе. Они слушают с интересом, не прерывая. Григорию даже приходится напоминать, чтобы он закусывал.
— Эх! Вот это — жизнь! Вот это — дела! — вздыхает он.
— Выходит, вы, как ангелы-хранители? — говорит Платонов, — Где беда, и вы туда.
— Получается, что так, — охотно соглашаюсь я.
— А какой же вы там нации? — интересуется Григорий.
— А разных. Я — русский, жена моя — чешка. Друзья мои — русский и итальянец, а жены у них: француженка и полячка. Есть среди нас и немец, и поляк, и украинец. Начальники мои: один — француз, другой — швед. Есть и англичане, и американцы, и испанцы, и китайцы, и японцы.
— Интернационал, одним словом, — поводит итог Платонов.
— Григорий, а в вашем отряде есть гитара?
— В отряде нет, но я видел у кого-то из пленных.
— Разыщи.
Григорий уходит. В этот момент раздаётся сигнал телеграфного аппарата, и он начинает отстукивать ленту. Вернувшийся с гитарой Григорий, пока я настраиваю инструмент, читает сообщение, и лицо его светлеет:
— Штаб фронта поздравляет нас с успешным выполнением задания. Утром сюда прибудут: кавалерийский полк, два пехотных батальона и артдивизион. Задача: закрепиться и готовиться к участию в общем наступлении фронта.
— Вот так-то, Николаич! — радуется Платонов, — Дела идут успешно. Может, останешься с нами и пойдёшь до Победы?
— Нет уж, Петрович. Каждый должен жить в своём Времени.
— А ты разве в своём живёшь? Да и сейчас, пойдёшь, леший знает, куда попадёшь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130