Я сижу и прикидываю, какова вероятность, что Ольга уцелела в этом огненном водовороте. Вероятность получается исчезающе малой.
— Что это ты письмами разбрасываешься? — слышу над собой голос Волкова.
Молча протягиваю ему конверт. Он разглядывает его.
— Кобрин? Да, ситуация… — Он недолго раздумывает и решительно говорит: — Пошли, Андрей, к комиссару.
Мы находим Федорова беседующим с лейтенантами из пополнения. При нашем появлении он говорит:
— А вот и наши асы. Они будут вводить вас в строй… Только почему-то вид у них нерадостный, словно не они немцев побили, а наоборот. В чем дело, сохатые?
Я так же молча подаю ему письмо. Он быстро пробегает глазами первые строчки, лицо его темнеет.
— Так… минутку. — Он поворачивается к молодым летчикам: — Вы свободны, товарищи командиры.
Комиссар присаживается и угощает нас папиросами.
— Выше голову, Андрей! Рано ты свою подругу хоронишь.
Он еще раз смотрит на адрес.
— В Кобрине был госпиталь 4-й армии. Насколько мне известно, 4-я отступила на Пинск. Но там основательно погуляли танковые клинья 2-й группы. Тылы армии могли отойти совсем в другом направлении.
Он задумывается.
— Попробую выяснить, что стало с ГБА 4-й армии. Заодно наведу справки об этой девушке. Она — военврач?
— Теперь — да.
— Так. Колышкина Ольга Ивановна. Хм… Знакомая фамилия.
— Ее отец — генерал-майор Колышкин, командир штурмовой авиадивизии, что в Гродзянке стоит.
— А, понятно. Не тужи, Андрей, много не обещаю, но, что смогу, узнаю.
Немного ободренный словами комиссара, я возвращаюсь к себе. Буду ждать и надеяться на лучшее.
На фронте и в воздухе наступило затишье. Бомбардировщики появляются не чаще одного-двух раз в день, да и то небольшими группами. По ночам на больших высотах на Смоленск и Оршу пытаются прорваться “Хейнкели” и “Дорнье”, но их перехватывают “МиГи” из 130-го.
Вечером 3 июля Федоров говорит нам:
— Ждите, не позднее чем завтра, крайний срок послезавтра, они снова ударят. Нам опять выпадет тяжелая задача. Не легче, чем под Волковыском. Мы отвечаем за чистоту неба в секторе от Слуцка на Минск и Бобруйск. Драться придется много. Приглядывайте за молодыми…
Кончив беседу, он подходит ко мне и протягивает папиросы.
— Закуривай, старшой. Как настроение?
— Как обычно, товарищ комиссар.
— Значит, не в жилу. Плохо. Придется приподнять.
Он достает из нагрудного кармана листочек бумаги и протягивает мне. Я читаю: “Военврач третьего ранга Колышкина Ольга Ивановна, полевая почта…” Руки дрожат, и листочек падает на землю.
— Экой ты! — Федоров подбирает листок и отдает мне. — Держи крепче. Второй раз разыскивать не стану. И вот еще что. Садись на свой “Як” и лети в Гродзянку, порадуй отца. Сегодня такая возможность еще есть, завтра уже не будет. Он так и не знает: жива дочка или нет. С командиром полет согласован, заодно передашь генералу вот этот пакет. Здесь планы нашего с ним взаимодействия. Давай дуй!
Федоров толкает меня к стоянке. Лечу буквально на крыльях. Несколько минут полета, и я уже захожу на посадку на аэродром штурмовой дивизии.
Быстро нахожу штаб и докладываю дежурному майору. При моем появлении Иван Тимофеевич широко улыбается.
— Каким ветром сюда “сохатого” занесло? Ты, Андрей, часом, аэродромы не попутал?
— Никак нет, товарищ генерал. Привез вам планы взаимодействия с нашим полком.
— Дмитрич, это по твою душу, — говорит генерал седому полковнику, склонившемуся над картой. — Ну а ты, Андрей, явно не только с этими планами сюда прилетел. Вижу это по твоей бесхитростной физиономии. Выкладывай.
— Ольга нашлась, — просто говорю я и протягиваю ему листок с номером полевой почты.
Иван Тимофеевич хватается за сердце и садится на табурет. Он несколько раз судорожно глотает воздух и наконец произносит хриплым голосом:
— Жива… дочка…
Наливаю ему из кувшина стакан воды, он выпивает залпом, хватает меня за руку и быстро шепчет:
— А я уже похоронил ее. Знаешь, Андрей, когда я 24-го у начальника медслужбы фронта узнал, что она 22-го в Кобрине была, я так и решил: все, нет больше нашей Оли. Оттуда единицы сумели вырваться. Почему, думаю, она, неопытная девчонка, могла оказаться удачливее других? Ты написал уже ей?
— Нет. Я сам узнал об этом только полчаса назад. И сразу—к вам…
— Спасибо, сынок. Сам-то как?
— Воюю.
— Ясное дело, не на печи лежишь. Хотя что я спрашиваю! Про вас слава уже по всему фронту идет. Слышал я, что вы под Волковыском немцам крупно вложили.
— Было дело.
— Ну, и успешно?
— Маленько есть.
— Что значит “маленько”? Скольких завалил?
— Десять.
— Ого! Выходит, я в тебе не ошибся! Дмитрич! Да оторвись ты от этих карт! Как считаешь, можно за такого орла Ольгу отдать?
Полковник разгибает спину и смотрит на меня ошалевшими, воспаленными глазами.
— Вообще-то ничего. Только я предпочел бы штурмовика.
— Да ну тебя! Мы кто? Стервятники! А он — сокол! Охотник. Знаешь, скольких фашистских воронов он уже завалил? Целый десяток!
— Да ну? — Полковник смотрит на меня с уважением. — Тогда другой разговор… Постой, Тимофеич. Ты что про Ольгу говорил? Она что, нашлась? Жива?
— Вот он эту весть и принес. Он ее и разыскал. Ну-ка, давай графинчик-то. По такому поводу грех не остограммиться!
— Положим, нашел ее не я, а наш комиссар Федоров, а во-вторых, мне все-таки еще домой лететь надо, — пытаюсь я отказаться от коньяка.
— Федорову вашему передай от меня отцовское спасибо. А по-любому, если бы ты не побеспокоился, он бы и знать не знал, что есть на свете Ольга Колышкина. Верно? Мало у вашего комиссара других забот? Так что сто грамм ты все равно заслужил. А если перед таким плевым перелетом боишься за воротник малость принять, то какой же ты ас?
Выпиваю ароматный коньяк, закусываю кусочком сала. Генерал начинает торопить меня:
— А теперь давай лети к себе. Уже темнеет, не успеешь ей написать. Мне все одно некогда, а ты от меня ей привет передай, напиши: жив-здоров папка и ей того же желает. Иди, да не задерживайся с моими хлопцами, а то не ровен час, действительно коньяк в голову вдарит, улетишь вместо Елизова в Слуцк к немцам. Береги себя, сынок, ради Оли.
Он обнимает меня и подталкивает к двери, совсем как наш комиссар. Уже в дверях слышу, как Иван Тимофеевич говорит своему начштабу:
— Эх, Дмитрич! Дети, дети… Им бы любиться да детей рожать, а им вон что выпало…
Возле моего “Яка” стоит группа летчиков.
— А вон и сам “сохатый” идет! Как ты к нам попал? Заблудился? — спрашивает высокий капитан.
— Пакет привез вашему комдиву.
— Ага! И он за этот пакет тебя коньяком угостил!
— Каким это коньяком?
— Генеральским! И не делай круглые глаза, я еще не разучился по запаху коньяк от водки отличать. Давай, “сохатый”, колись, какую благую весть ты комдиву нашему привез?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Что это ты письмами разбрасываешься? — слышу над собой голос Волкова.
Молча протягиваю ему конверт. Он разглядывает его.
— Кобрин? Да, ситуация… — Он недолго раздумывает и решительно говорит: — Пошли, Андрей, к комиссару.
Мы находим Федорова беседующим с лейтенантами из пополнения. При нашем появлении он говорит:
— А вот и наши асы. Они будут вводить вас в строй… Только почему-то вид у них нерадостный, словно не они немцев побили, а наоборот. В чем дело, сохатые?
Я так же молча подаю ему письмо. Он быстро пробегает глазами первые строчки, лицо его темнеет.
— Так… минутку. — Он поворачивается к молодым летчикам: — Вы свободны, товарищи командиры.
Комиссар присаживается и угощает нас папиросами.
— Выше голову, Андрей! Рано ты свою подругу хоронишь.
Он еще раз смотрит на адрес.
— В Кобрине был госпиталь 4-й армии. Насколько мне известно, 4-я отступила на Пинск. Но там основательно погуляли танковые клинья 2-й группы. Тылы армии могли отойти совсем в другом направлении.
Он задумывается.
— Попробую выяснить, что стало с ГБА 4-й армии. Заодно наведу справки об этой девушке. Она — военврач?
— Теперь — да.
— Так. Колышкина Ольга Ивановна. Хм… Знакомая фамилия.
— Ее отец — генерал-майор Колышкин, командир штурмовой авиадивизии, что в Гродзянке стоит.
— А, понятно. Не тужи, Андрей, много не обещаю, но, что смогу, узнаю.
Немного ободренный словами комиссара, я возвращаюсь к себе. Буду ждать и надеяться на лучшее.
На фронте и в воздухе наступило затишье. Бомбардировщики появляются не чаще одного-двух раз в день, да и то небольшими группами. По ночам на больших высотах на Смоленск и Оршу пытаются прорваться “Хейнкели” и “Дорнье”, но их перехватывают “МиГи” из 130-го.
Вечером 3 июля Федоров говорит нам:
— Ждите, не позднее чем завтра, крайний срок послезавтра, они снова ударят. Нам опять выпадет тяжелая задача. Не легче, чем под Волковыском. Мы отвечаем за чистоту неба в секторе от Слуцка на Минск и Бобруйск. Драться придется много. Приглядывайте за молодыми…
Кончив беседу, он подходит ко мне и протягивает папиросы.
— Закуривай, старшой. Как настроение?
— Как обычно, товарищ комиссар.
— Значит, не в жилу. Плохо. Придется приподнять.
Он достает из нагрудного кармана листочек бумаги и протягивает мне. Я читаю: “Военврач третьего ранга Колышкина Ольга Ивановна, полевая почта…” Руки дрожат, и листочек падает на землю.
— Экой ты! — Федоров подбирает листок и отдает мне. — Держи крепче. Второй раз разыскивать не стану. И вот еще что. Садись на свой “Як” и лети в Гродзянку, порадуй отца. Сегодня такая возможность еще есть, завтра уже не будет. Он так и не знает: жива дочка или нет. С командиром полет согласован, заодно передашь генералу вот этот пакет. Здесь планы нашего с ним взаимодействия. Давай дуй!
Федоров толкает меня к стоянке. Лечу буквально на крыльях. Несколько минут полета, и я уже захожу на посадку на аэродром штурмовой дивизии.
Быстро нахожу штаб и докладываю дежурному майору. При моем появлении Иван Тимофеевич широко улыбается.
— Каким ветром сюда “сохатого” занесло? Ты, Андрей, часом, аэродромы не попутал?
— Никак нет, товарищ генерал. Привез вам планы взаимодействия с нашим полком.
— Дмитрич, это по твою душу, — говорит генерал седому полковнику, склонившемуся над картой. — Ну а ты, Андрей, явно не только с этими планами сюда прилетел. Вижу это по твоей бесхитростной физиономии. Выкладывай.
— Ольга нашлась, — просто говорю я и протягиваю ему листок с номером полевой почты.
Иван Тимофеевич хватается за сердце и садится на табурет. Он несколько раз судорожно глотает воздух и наконец произносит хриплым голосом:
— Жива… дочка…
Наливаю ему из кувшина стакан воды, он выпивает залпом, хватает меня за руку и быстро шепчет:
— А я уже похоронил ее. Знаешь, Андрей, когда я 24-го у начальника медслужбы фронта узнал, что она 22-го в Кобрине была, я так и решил: все, нет больше нашей Оли. Оттуда единицы сумели вырваться. Почему, думаю, она, неопытная девчонка, могла оказаться удачливее других? Ты написал уже ей?
— Нет. Я сам узнал об этом только полчаса назад. И сразу—к вам…
— Спасибо, сынок. Сам-то как?
— Воюю.
— Ясное дело, не на печи лежишь. Хотя что я спрашиваю! Про вас слава уже по всему фронту идет. Слышал я, что вы под Волковыском немцам крупно вложили.
— Было дело.
— Ну, и успешно?
— Маленько есть.
— Что значит “маленько”? Скольких завалил?
— Десять.
— Ого! Выходит, я в тебе не ошибся! Дмитрич! Да оторвись ты от этих карт! Как считаешь, можно за такого орла Ольгу отдать?
Полковник разгибает спину и смотрит на меня ошалевшими, воспаленными глазами.
— Вообще-то ничего. Только я предпочел бы штурмовика.
— Да ну тебя! Мы кто? Стервятники! А он — сокол! Охотник. Знаешь, скольких фашистских воронов он уже завалил? Целый десяток!
— Да ну? — Полковник смотрит на меня с уважением. — Тогда другой разговор… Постой, Тимофеич. Ты что про Ольгу говорил? Она что, нашлась? Жива?
— Вот он эту весть и принес. Он ее и разыскал. Ну-ка, давай графинчик-то. По такому поводу грех не остограммиться!
— Положим, нашел ее не я, а наш комиссар Федоров, а во-вторых, мне все-таки еще домой лететь надо, — пытаюсь я отказаться от коньяка.
— Федорову вашему передай от меня отцовское спасибо. А по-любому, если бы ты не побеспокоился, он бы и знать не знал, что есть на свете Ольга Колышкина. Верно? Мало у вашего комиссара других забот? Так что сто грамм ты все равно заслужил. А если перед таким плевым перелетом боишься за воротник малость принять, то какой же ты ас?
Выпиваю ароматный коньяк, закусываю кусочком сала. Генерал начинает торопить меня:
— А теперь давай лети к себе. Уже темнеет, не успеешь ей написать. Мне все одно некогда, а ты от меня ей привет передай, напиши: жив-здоров папка и ей того же желает. Иди, да не задерживайся с моими хлопцами, а то не ровен час, действительно коньяк в голову вдарит, улетишь вместо Елизова в Слуцк к немцам. Береги себя, сынок, ради Оли.
Он обнимает меня и подталкивает к двери, совсем как наш комиссар. Уже в дверях слышу, как Иван Тимофеевич говорит своему начштабу:
— Эх, Дмитрич! Дети, дети… Им бы любиться да детей рожать, а им вон что выпало…
Возле моего “Яка” стоит группа летчиков.
— А вон и сам “сохатый” идет! Как ты к нам попал? Заблудился? — спрашивает высокий капитан.
— Пакет привез вашему комдиву.
— Ага! И он за этот пакет тебя коньяком угостил!
— Каким это коньяком?
— Генеральским! И не делай круглые глаза, я еще не разучился по запаху коньяк от водки отличать. Давай, “сохатый”, колись, какую благую весть ты комдиву нашему привез?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140