Платье у тебя есть, а туфли твои я сохранил.
— Хорошо. А что второе?
— А второе: тебе больше нельзя оставаться на фронте.
— А вот это вне твоей компетенции. Буду служить, сколько смогу. По крайней мере, месяца три-четыре продержусь.
— А дальше?
— Дальше Гучкин заметит. А как заметит, дня не даст здесь остаться. Демобилизует, — вздыхает Оля.
— Да я прямо сейчас к нему пойду и все расскажу.
— Только посмей! Учти, если ты это сделаешь, свадьбе не бывать!
— Хорошо, договорились. Я думаю, ты и сама не глупая, тем более что ты — врач. Вряд ли ты будешь без нужды рисковать здоровьем и жизнью ребенка. Только обещай мне одно.
— Что?
— Если со мной что случится…
— Не говорит так! — прерывает меня Оля.
— Если со мной что случится, — повторяю я и поясняю: — Идет война, а я не в летном училище курсантов готовлю. Так вот, ты должна будешь выполнить волю отца: сын должен стать летчиком.
— А дочь выйти за летчика замуж! — смеется Оля. — Это-то я тебе обещаю. Но с тобой ничего не должно случиться, пока я жива. Понял? Я на тебя зарок положила.
— Как это?
— А так. Ты что, не знал, что я — ведьма?
— Хорошо, ведьма моя, согласен. Мы будем жить долго и умрем в один день.
— Вот и славно, — мурлычет Оля и обнимает меня. Провожая меня, она спрашивает:
— Значит, свадьба — через три дня?
— Да, готовься. Прилечу сразу после обеда. Сяду вон на том поле.
— Надо платье приготовить. Где свадьбу справлять будем?
— Ясное дело, у нас. Прямо с самолета — за свадебный стол.
— Надо девчонок и Гучкина предупредить.
— Это уже твоя забота. До свидания.
— До свадьбы! — смеется Оля.
Я иду по дороге к аэродрому, а она стоит на крыльце и смотрит вслед. Чувствую этот взгляд на своей спине, но не оборачиваюсь. Не люблю на земле оборачиваться, плохая это для меня примета.
Задача нашей дивизии сформулирована предельно просто. Обеспечить безопасную разгрузку танкового корпуса на станции Починок. Лосев от себя добавляет:
— На голову танкистам не должна упасть ни одна бомба. Как это сделать, думайте.
Мы встречаем “Юнкерсы” на дальних подступах. Одна эскадрилья сразу связывает боем прикрытие, а “Юнкерсов” успевают перехватить две или три другие. Когда немцев слишком много, Строев экстренно поднимает “тигров” или “медведей”. Или нас, когда немцев обнаруживают другие.
Работать в таком режиме архитрудно, приходится делать по шесть, а то и по семь вылетов в день. Хорошо еще, что не каждый вылет заканчивается боем. Но мы не жалуемся, терпим. Знаем, что такую нагрузку надо выдержать всего три дня. А это все-таки по силам даже молодым летчикам.
В перерывах между вылетами договариваюсь с Лосевым по поводу полета в Смоленск на “У-2”. Узнав, в чем дело, командир тут же записывает на 19 октября в журнал боевых заданий: “Спецполет “У-2” по маршруту: база — Озерки — Смоленск — база”.
— Ради такого дела я тебе даже прикрытие выделю. А что? Вдруг тебя с супругой “мессеры” атакуют. Что будешь делать? Николаев! Прикроешь “У-2” со Злобиным и Ольгой, когда они из загса к нам полетят?
— С радостью! — смеется Сергей.
Задачу свою дивизия выполнила довольно успешно. За три дня работы в район станции сумели прорваться не более двух-трех десятков “Юнкерсов”. Утром 19 октября “медведи” отразили последний налет на Починок. Поднявшись на патрулирование в 10.30, наша эскадрилья проходит над станцией. Там пусто. Последние танки и тылы корпуса уже ушли в район сосредоточения. Значит, конец нашей напряженной работе.
Чтобы не жечь зря бензин, мы пару раз шуганули группы “Мессершмитов”, которые, впрочем, и сами не горели большим желанием связываться с нами. Тем не менее Сергей оставляет одного из них удобрять смоленскую землю.
Приземлившись и зарулив на стоянку, я говорю Крошкину:
— Подготовь к вылету “У-2”, а потом займись столом. Надо, чтобы гости остались довольны. У меня под нарами десяток банок тушенки, задействуй их тоже.
Иван молчит и смотрит на меня как-то угрюмо. Но мне некогда разбираться в причинах его плохого настроения. Я спешу в штаб. Там тоже какая-то унылая атмосфера. Ясное дело, все вымотались за эти дни. Ничего, к вечеру настроение поднимется. Докладываю о результатах вылета и спрашиваю:
— Разрешите лететь в Озерки и Смоленск, товарищ гвардии полковник?
Лосев, не поднимая головы от карты, тихо отвечает мне каким-то бесцветным голосом:
— Не надо лететь в Озерки, капитан.
До меня не сразу доходит смысл слов.
— А в чем дело? Планы изменились?
Федоров говорит, глядя в окно:
— Никто тебя там уже не ждет, Андрей. Нет там Ольги Колышкиной.
— А куда она делась? Гучкин!
Мне приходит в голову мысль, что Гучкин, узнав каким-то образом об Ольгиной беременности, отправил ее в тыл.
— И Гучкина там нет, — таким же тоном, не меняя позы, говорит Федоров.
— Куда же они все подевались?
— Погибли.
— То есть как?
Я все еще ничего не могу понять, точнее, не хочу поверить.
— Бомба, — нехотя говорит Лосев. — Прямое попадание, прямо в операционную.
У меня темнеет в глазах. Сделав два быстрых шага, подхожу к столу и опираюсь на него сжатыми кулаками.
— Когда? — только и могу выдавить я сквозь стиснутые зубы.
— Сегодня утром, — отвечает Жучков. — Когда “медведи” отбивали последний налет на Починок, “Юнкерсы”, удирая, сбросили груз на Озерки.
Резким ударом кулака о край стола в кровь разбиваю себе костяшки пальцев.
— За что?! За что это?! Почему не меня, почему ее? Ведь это я каждый день со смертью играю и других гроблю. А она всю войну людей от смерти спасает. Почему так? Где же справедливость?!
Федоров быстро подает мне кружку, и я залпом выпиваю водку, как воду. А он, обняв меня за плечи, говорит:
— Не надо так, Андрей. Война не разбирает, кого когда скосить. Успокойся, насколько сможешь, и иди туда. Попрощайся с ней и отдай последний долг. — Помолчав, он добавляет: — Хотя с кем там прощаться, если прямое попадание.
Не говоря ни слова, я выхожу из штаба и на автопилоте направляюсь в Озерки. Сергей догоняет меня.
— Андрей! Я с тобой.
Я молчу. Перед глазами все плывет, а в мозгу стучит одна мысль: “За что? Почему так? Почему именно сегодня, в день нашей свадьбы?” Я был готов ко всему, но только не к этому. Что мне теперь делать в этом времени? Ради чего я должен в нем оставаться?
Не помню, как мы дошли до Озерков. Тягостное зрелище предстает перед нами.
На месте операционной — большая воронка. “Пятисотка”, — машинально определяю я. Воронка больше чем наполовину засыпана землей. Вокруг нее с лопатами трудятся Андрей Иванович и шесть санитаров.
— Что делаете, бойцы? — спрашивает Сергей.
— Братскую могилу, товарищ гвардии капитан, — отвечает один из санитаров.
— Она — там? — спрашиваю я, снимая шлемофон.
Андрей Иванович втыкает лопату в землю и подходит ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Хорошо. А что второе?
— А второе: тебе больше нельзя оставаться на фронте.
— А вот это вне твоей компетенции. Буду служить, сколько смогу. По крайней мере, месяца три-четыре продержусь.
— А дальше?
— Дальше Гучкин заметит. А как заметит, дня не даст здесь остаться. Демобилизует, — вздыхает Оля.
— Да я прямо сейчас к нему пойду и все расскажу.
— Только посмей! Учти, если ты это сделаешь, свадьбе не бывать!
— Хорошо, договорились. Я думаю, ты и сама не глупая, тем более что ты — врач. Вряд ли ты будешь без нужды рисковать здоровьем и жизнью ребенка. Только обещай мне одно.
— Что?
— Если со мной что случится…
— Не говорит так! — прерывает меня Оля.
— Если со мной что случится, — повторяю я и поясняю: — Идет война, а я не в летном училище курсантов готовлю. Так вот, ты должна будешь выполнить волю отца: сын должен стать летчиком.
— А дочь выйти за летчика замуж! — смеется Оля. — Это-то я тебе обещаю. Но с тобой ничего не должно случиться, пока я жива. Понял? Я на тебя зарок положила.
— Как это?
— А так. Ты что, не знал, что я — ведьма?
— Хорошо, ведьма моя, согласен. Мы будем жить долго и умрем в один день.
— Вот и славно, — мурлычет Оля и обнимает меня. Провожая меня, она спрашивает:
— Значит, свадьба — через три дня?
— Да, готовься. Прилечу сразу после обеда. Сяду вон на том поле.
— Надо платье приготовить. Где свадьбу справлять будем?
— Ясное дело, у нас. Прямо с самолета — за свадебный стол.
— Надо девчонок и Гучкина предупредить.
— Это уже твоя забота. До свидания.
— До свадьбы! — смеется Оля.
Я иду по дороге к аэродрому, а она стоит на крыльце и смотрит вслед. Чувствую этот взгляд на своей спине, но не оборачиваюсь. Не люблю на земле оборачиваться, плохая это для меня примета.
Задача нашей дивизии сформулирована предельно просто. Обеспечить безопасную разгрузку танкового корпуса на станции Починок. Лосев от себя добавляет:
— На голову танкистам не должна упасть ни одна бомба. Как это сделать, думайте.
Мы встречаем “Юнкерсы” на дальних подступах. Одна эскадрилья сразу связывает боем прикрытие, а “Юнкерсов” успевают перехватить две или три другие. Когда немцев слишком много, Строев экстренно поднимает “тигров” или “медведей”. Или нас, когда немцев обнаруживают другие.
Работать в таком режиме архитрудно, приходится делать по шесть, а то и по семь вылетов в день. Хорошо еще, что не каждый вылет заканчивается боем. Но мы не жалуемся, терпим. Знаем, что такую нагрузку надо выдержать всего три дня. А это все-таки по силам даже молодым летчикам.
В перерывах между вылетами договариваюсь с Лосевым по поводу полета в Смоленск на “У-2”. Узнав, в чем дело, командир тут же записывает на 19 октября в журнал боевых заданий: “Спецполет “У-2” по маршруту: база — Озерки — Смоленск — база”.
— Ради такого дела я тебе даже прикрытие выделю. А что? Вдруг тебя с супругой “мессеры” атакуют. Что будешь делать? Николаев! Прикроешь “У-2” со Злобиным и Ольгой, когда они из загса к нам полетят?
— С радостью! — смеется Сергей.
Задачу свою дивизия выполнила довольно успешно. За три дня работы в район станции сумели прорваться не более двух-трех десятков “Юнкерсов”. Утром 19 октября “медведи” отразили последний налет на Починок. Поднявшись на патрулирование в 10.30, наша эскадрилья проходит над станцией. Там пусто. Последние танки и тылы корпуса уже ушли в район сосредоточения. Значит, конец нашей напряженной работе.
Чтобы не жечь зря бензин, мы пару раз шуганули группы “Мессершмитов”, которые, впрочем, и сами не горели большим желанием связываться с нами. Тем не менее Сергей оставляет одного из них удобрять смоленскую землю.
Приземлившись и зарулив на стоянку, я говорю Крошкину:
— Подготовь к вылету “У-2”, а потом займись столом. Надо, чтобы гости остались довольны. У меня под нарами десяток банок тушенки, задействуй их тоже.
Иван молчит и смотрит на меня как-то угрюмо. Но мне некогда разбираться в причинах его плохого настроения. Я спешу в штаб. Там тоже какая-то унылая атмосфера. Ясное дело, все вымотались за эти дни. Ничего, к вечеру настроение поднимется. Докладываю о результатах вылета и спрашиваю:
— Разрешите лететь в Озерки и Смоленск, товарищ гвардии полковник?
Лосев, не поднимая головы от карты, тихо отвечает мне каким-то бесцветным голосом:
— Не надо лететь в Озерки, капитан.
До меня не сразу доходит смысл слов.
— А в чем дело? Планы изменились?
Федоров говорит, глядя в окно:
— Никто тебя там уже не ждет, Андрей. Нет там Ольги Колышкиной.
— А куда она делась? Гучкин!
Мне приходит в голову мысль, что Гучкин, узнав каким-то образом об Ольгиной беременности, отправил ее в тыл.
— И Гучкина там нет, — таким же тоном, не меняя позы, говорит Федоров.
— Куда же они все подевались?
— Погибли.
— То есть как?
Я все еще ничего не могу понять, точнее, не хочу поверить.
— Бомба, — нехотя говорит Лосев. — Прямое попадание, прямо в операционную.
У меня темнеет в глазах. Сделав два быстрых шага, подхожу к столу и опираюсь на него сжатыми кулаками.
— Когда? — только и могу выдавить я сквозь стиснутые зубы.
— Сегодня утром, — отвечает Жучков. — Когда “медведи” отбивали последний налет на Починок, “Юнкерсы”, удирая, сбросили груз на Озерки.
Резким ударом кулака о край стола в кровь разбиваю себе костяшки пальцев.
— За что?! За что это?! Почему не меня, почему ее? Ведь это я каждый день со смертью играю и других гроблю. А она всю войну людей от смерти спасает. Почему так? Где же справедливость?!
Федоров быстро подает мне кружку, и я залпом выпиваю водку, как воду. А он, обняв меня за плечи, говорит:
— Не надо так, Андрей. Война не разбирает, кого когда скосить. Успокойся, насколько сможешь, и иди туда. Попрощайся с ней и отдай последний долг. — Помолчав, он добавляет: — Хотя с кем там прощаться, если прямое попадание.
Не говоря ни слова, я выхожу из штаба и на автопилоте направляюсь в Озерки. Сергей догоняет меня.
— Андрей! Я с тобой.
Я молчу. Перед глазами все плывет, а в мозгу стучит одна мысль: “За что? Почему так? Почему именно сегодня, в день нашей свадьбы?” Я был готов ко всему, но только не к этому. Что мне теперь делать в этом времени? Ради чего я должен в нем оставаться?
Не помню, как мы дошли до Озерков. Тягостное зрелище предстает перед нами.
На месте операционной — большая воронка. “Пятисотка”, — машинально определяю я. Воронка больше чем наполовину засыпана землей. Вокруг нее с лопатами трудятся Андрей Иванович и шесть санитаров.
— Что делаете, бойцы? — спрашивает Сергей.
— Братскую могилу, товарищ гвардии капитан, — отвечает один из санитаров.
— Она — там? — спрашиваю я, снимая шлемофон.
Андрей Иванович втыкает лопату в землю и подходит ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140