В Топазе это вполне возможно — так, во всяком случае, казалось Тарвину, а если бы махараджа заломил слишком высокую цену, то можно было бы учредить синдикат.
Раскачиваясь из стороны в сторону, получая синяки и шишки от ударов о борта повозки, Тарвин думал о том, где теперь Кейт. Если все складывалось хорошо, то к этому времени она могла уже быть в Бомбее. Он пришёл к этому выводу, тщательно изучив её маршрут; но девушка, путешествующая без попутчиков, не смогла бы перебраться из одного полушария в другое так же быстро, как свободный, ничем не связанный мужчина, подогреваемый любовью к ней и к Топазу. Возможно, она задержалась на какое-то время в Бомбее, в миссии Зенана, потому что нуждалась в отдыхе. Он отказывался от мысли, что она могла заболеть дорогой. Нет, она отдыхала в Бомбее, запасалась необходимыми вещами в дорогу, впитывала в себя чудеса этой незнакомой страны, которые он столь презрительно отринул, пустившись в путь; самое позднее через несколько дней она должна быть в Раторе, конечном пункте его путешествия.
Он улыбнулся и почмокал губами от удовольствия при мысли об их скорой встрече. Ему было приятно и весело представлять себе, что она сейчас думает о нем и о его местонахождении.
Он выехал из Топаза в Сан-Франциско ночным поездом, когда прошло чуть более суток после его разговора с миссис Матри — не попрощавшись ни с кем и никому не сказав, куда едет. Возможно, Кейт и удивилась тому, с каким жаром он прощался с ней в тот вечер, у дома её отца, когда они вернулись с Горячих Ключей. Но она ничего не сказала ему, а он сумел уйти, не проговорившись, хотя это и потребовало от него известных усилий. На следующий день, потерпев при этом убытки, он продал несколько своих городских участков — ему нужны были деньги на поездку; но никто не обратил на это особого внимания, поскольку в интересах своего бизнеса он уже неоднократно проделывал нечто подобное. И наконец, настал тот час, когда он смотрел на мерцающие огни Топаза, стоя на задней платформе поезда, медленно взбирающегося вверх к континентальному водоразделу, будучи в полной уверенности в том, что город, ради которого он направился в Индию и который ожидало благословенное процветание, этот город не сумел «раскусить» Тарвина и догадаться о его благодетельном плане. А чтобы быть уже окончательно уверенным в том, что город получит нужную версию его внезапного исчезновения, Тарвин под строжайшей тайной поведал кондуктору, как всегда, выкуривая с ним по сигаре, что намерен привести в исполнение маленький план, связанный с добычей золота на Аляске, а для этого ему потребуется пробыть там какое-то время.
Правда, Тарвина застал врасплох вопрос кондуктора о том, как же он намерен поступить с выборами. Но и здесь он нашёлся что ответить. Он сказал, что этот вопрос уже решён. Чтобы объяснить кондуктору, каким же именно образом был решён этот вопрос, он должен был бы посвятить его в подробности ещё одного плана, но поскольку и здесь нужна была строжайшая тайна, то сделать это оказалось невозможно, да и не нужно.
Однако теперь он задавал себе вопрос, сработает ли его манёвр и сдержит ли миссис Матри своё слово: телеграфирует ли она в Ратор о результатах выборов? Забавно, что пришлось поручить женщине эту миссию — дать ему знать о том, стал ли он членом Законодательного собрания штата Колорадо или нет? Но ведь она была единственным живым существом, знавшим его адрес, а так как сама идея, кажется, нравилась ей и вполне вписывалась в их «очаровательный заговор» (она называла это именно так), то Тарвин был доволен.
Когда он успел вполне смириться с тем, что глазам его не суждено больше увидеть белого человека, а ушам — услышать вразумительную речь, повозка въехала в узкое ущелье между двумя горами и остановилась перед точной копией здания станции Равут. Дом имел форму куба и был выстроен из красного песчаника, но зато (Тарвин готов был встать перед ним на колени за это) в нем было полно белых людей. Все они были раздеты почти донага и лежали в шезлонгах на веранде, а рядом с каждым стоял видавший виды чемодан из воловьей кожи.
Тарвин, с трудом распрямляя затёкшие ноги, выбрался из телеги. Лицо его превратилось в маску из пыли. Такую пыль оставляет после себя песчаная буря или циклон. От заглаженных складок на его одежде не осталось и следа, а его некогда чёрная американская визитка на четырех пуговицах стала жемчужно-белой. Невозможно было сказать, где кончались его брюки и где начинались ботинки — они сливались в одно целое. Пыль падала с него и клубилась в воздухе при каждом его движении. Он было начал горячо благодарить Господа за благополучное окончание путешествия, но мучительно закашлялся от пыли. Протирая страдающие от режущей боли глаза, он шагнул на веранду и произнёс:
— Добрый вечер, джентльмены. Нет ли здесь чего-нибудь выпить?
Никто не приподнялся, чтобы поприветствовать его, правда, кто-то позвал слугу. А один из присутствующих, человек с невыразительным бесцветным лицом, одетый в просторное платье из тонкого жёлтого шелка, сидевшее на его фигуре, как шелуха на высохшей скорлупе ореха, кивнул Тарвину и спросил совершенно незаинтересованным тоном:
— А вы здесь от какой компании?
«Как? Неужели и здесь они тоже есть?» — подумал Тарвин, расценив этот вопрос как тайный пароль, по которому коммивояжёры всегда и везде узнают друг друга.
Он прошёл вдоль длинного ряда и каждому с чистосердечной радостью и благодарностью пожал руку и лишь потом задумался над тем, чем Восток отличается от Запада, и спросил себя, неужели эти праздные, изнывающие от безделья, неразговорчивые люди могли иметь какое-то отношение к той профессии, с представителями которой в поездах и отелях он уже много лет обменивался как товарами, так и занимательными житейскими историями и политическими прогнозами? Нет, это были лишь их испорченные, слабые копии, вялые пародии на тех проворных, агрессивных, весёлых и наглых животных, что назывались коммивояжёрами Запада. Но, может быть, он не прав, и боль в спине, напомнив о себе, заставила его признать это — может быть, все они прибыли сюда, в это захолустье, где царили лень и запустение, при посредстве телеги, запряжённой буйволами, как выразился бабу.
Ему принесли большой стакан виски с содовой, и он засунул в него свой нос и выпил все до дна; потом бросился в свободный шезлонг и снова оглядел всю честную компанию.
— Кто-то из вас спросил меня, какую компанию я здесь представляю. Я представляю здесь самого себя, так же как и все на этом свете. Я путешествую ради удовольствия.
Он не успел сообразить, насколько нелепым было это заявление, ибо в следующий момент раздался взрыв смеха: так смеются лишь те, кому давно не удавалось повеселиться от души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57