Порох взяли со складов арсенала. Так какой же смысл толковать о том, кто кому должен? Да что я, какой-то там бунниа, который станет считать долги? Это была прекрасная тамаша! Клянусь Богом, от этой плотины и следа не осталось!
— Я мог бы все отстроить заново, если бы вы захотели.
— Сахиб Тарвин, если бы вы прожили здесь ещё год-другой, вы, наверное, и получили бы счёт; кроме того, хочу сказать вам: все, что вы заплатите, заберут те, кто расплачивается с заключёнными, и, значит, ваши деньги не сделают меня богаче. У вас работали мои люди, рис нынче дешёв, и кроме того, им повезло — они видели тамашу. Этого больше чем достаточно. Нехорошо говорить о платежах. Давайте вернёмся в город. Клянусь Богом, сахиб Тарвин, вы человек ловкий. Теперь некому будет играть со мной в пахиси и веселить меня. И махараджа Кунвар тоже расстроится. Но это хорошо, когда мужчина женится. Да, это очень хорошо. Почему вы уезжаете, сахиб Тарвин? Это что, приказ правительства?
— Да, американского правительства. Я нужен там, чтобы помочь ему управлять государством.
— Вы не получали никакой телеграммы, — простодушно заметил король. — Хотя вы такой ловкий, что…
Тарвин весело засмеялся, развернул лошадь и ускакал, оставив короля несколько заинтригованным, но совершенно безучастным. Тот, наконец, научился воспринимать Тарвина и его повадки как своего рода природное явление, неподвластное чему бы то ни было.
У дома миссионера Тарвин по привычке попридержал лошадь и несколько мгновений смотрел на город; и вдруг он так остро почувствовал чужеродность всего того, что окружало его здесь, — чувство, предвещавшее скорые перемены в его жизни, — что он вздрогнул.
— Все это было лишь сном, дурным сном! — пробормотал он. — А хуже всего то, что в Топазе никто не поверит и в половину случившегося со мной. — Глаза его, блуждавшие по выжженной солнцем земле, засверкали при воспоминаниях о днях, прожитых в Раторе. «Эх, Тарвин, старина, в твоих руках было целое королевство, и что же в результате? Ты уезжаешь ни с чем, а эта страна смотрит тебе вслед с чувством превосходства. Ты одурачил сам себя, дружище, думая, что ты приехал в Богом забытую дыру, — и ты сильно ошибся. Если ты целых полгода провозился здесь, пытаясь добыть то, что тебе нужно, а потом не смог удержать это в руках… значит, ты только того и заслуживаешь… Топаз! Бедный Топаз!» — он снова скользнул взглядом по раскинувшейся красно-бурой равнине и громко рассмеялся. Маленький городок у подножия Большого Вождя за десять тысяч миль отсюда, ничего не подозревающий о том, какие мощные силы ради него были приведены в действие, этот городок, пожалуй, рассердился бы на Ника за неуместный смех; ибо Тарвин, не успев ещё прийти в себя от тех событий, что до основания потрясли Ратор, относился теперь несколько свысока к своему родному городу, который мечтал когда-то превратить в столицу американского Запада.
Он хлопнул себя по бедру и развернул лошадь в сторону телеграфной станции. «Клянусь всем святым, хотел бы я знать, — думал он, — как же мне теперь уладить дело с миссис Матри? Если бы она увидела даже плохонькую стеклянную копию Наулаки, то и тогда у неё потекли бы слюнки». Лошадь быстро скакала вперёд, и Тарвин, перестав мучить себя этим вопросом, беспечно махнул рукой. «Если я сумел примириться с этой неудачей, смирится и она. Надо только подготовить её телеграммой».
Оператор телеграфной станции, он же главный почтмейстер Гокрал Ситаруна, до сих пор не может забыть, как странный англичанин, который, в сущности, и не англичанин и потому вдвойне непонятен, в последний раз поднялся по узенькой лестнице, уселся на сломанный стул и потребовал абсолютной тишины; как после пятнадцатиминутного зловещего молчания и подкручивания тонких усов он тяжело вздохнул, как обыкновенно вздыхают англичане, когда съедят что-нибудь вредное для себя, и, отстранив оператора, набрал номер соседней станции и отбил послание, действуя несколько высокомерно и решительно; и как он надолго остановился перед последним ударом, приложил ухо к аппарату, как будто тот мог что-то сказать ему, и наконец, широко и лучезарно улыбнувшись, произнёс:
— Кончено, бабу. Так и запишите у себя, — и умчался с воинственным кличем своей родины на устах.
Телега, запряжённая волами, поскрипывая, тащилась по дороге, ведущей на станцию Равут. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в пунцовые тона, и низкие холмы Аравуллиса вырисовывались на фоне бирюзового неба, как гряда разноцветных облаков.
Почувствовав холодное дыхание ночи, Кейт поплотнее закуталась в плед. Тарвин, болтая ногами, сидел на задке телеги и не спускал глаз с Ратора, который должен был вот-вот исчезнуть за поворотом. Сознание своего положения, разочарование, угрызения чуткой совести — все это ждало Кейт впереди. А сейчас, удобно расположившись на ложе из подушек, она испытывала лишь чисто женское удовольствие от сознания, что есть на свете мужчина, который сделает для неё все.
Многократно произнесённые слова нежных прощаний с женщинами из дворца, стремительное венчание, в котором Ник, конечно же, не мог согласиться с пассивной ролью заурядного жениха, а наоборот, всем командовал и увлёк всех своей неудержимой энергией, — все это утомило её. Острая тоска по дому (она всего час назад увидела ту же тоску в мокрых от слез глазах миссис Эстес) овладела ею, и её попытка погрузиться в мир людского горя казалась ей сегодня ночным кошмаром, и все же…
— Ник, — сказала она нежно.
— Слушаю тебя, маленькая моя.
— Нет, ничего; я просто думаю. Ник, а вы позаботились о махарадже Кунваре?
— Либо я ничего не понимаю в жизни, либо с ним все в порядке. Пусть вас это не беспокоит. После того как я кое-что объяснил старику Нолану, он довольно благосклонно отнёсся к моим соображениям и обещал, что до поступления в Майо Колледж мальчик поживёт у него. Понятно?
— Мне так жаль его мать! Если бы я только могла…
— Нет, вы не могли бы. Эй, смотрите скорее! Вот он, прощальный взгляд на Ратор.
Цепочка разноцветных огней, освещавших висячие сады дворца, скрытая до поры за бархатно-чёрным выступом скалы, вдруг выплыла из темноты. Тарвин вскочил на ноги в телеге и по восточному обычаю отвесил низкий прощальный поклон.
Огни исчезли один за другим, как в коробке из-под винограда исчезли сиявшие нестерпимым блеском камни ожерелья. И, наконец, осталось только одно окно. Оно светилось на самом высоком бастионе, точно далёкая звезда, подобно чёрному алмазу Наулаки, мерцающая мрачным красноватым блеском. Но и этот огонёк тоже угас, и мягкая ночная мгла, поднимавшаяся откуда-то из-под земли, укутывала мужчину и женщину, сидевших в телеге.
— В конце концов, — сказал Тарвин, обращаясь к зажигающимся на тёмных небесах звёздам, — есть на свете вещи и поважнее Наулаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57