– Я говорю о том, что мы сражаемся с соперниками ростом в дюйм. Один гребаный дюйм. До этого мы сражались с пауками. Перед этим – с какими-то треклятыми птеродактилями. Все это никак не совмещается с моей шкалой ценностей. И с моим самоощущением. Алан, я больше не чувствую своей принадлежности к роду человеческому.
– Рассуждая формально, ты действительно не являешься человеком, – ответил Алан.
Он совершенно явно пытался таким образом поднять моё настроение. Но у него, естественно, ничего не получилось.
– Ладно, скажем тогда, что я больше не чувствую, что когда-то был человеком. Наша работа заключается в том, чтобы рыскать по вселенной, отыскивать новые незнакомые народы и культуры и как можно быстрее убивать этих сучьих детей. Мы знаем о них ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сражаться с ними. Только то, что они являются не чем иным, как нашими врагами. Если бы не тот факт, что все они обладают разумом, позволяющим им давать сдачи, мы могли бы с таким же успехом сражаться с животными.
– Это облегчает жизнь большинству из нас, – сказал Алан. – Если ты не имеешь возможности думать о дружбе с пауком, то не станешь мучиться совестью, когда убиваешь его, даже если он большой умник. Возможно, не станешь мучиться именно потому, что он – умник.
– Пожалуй, как раз это меня и беспокоит. Я не несу никакой ответственности. Только что я схватил живое мыслящее существо и убил его, швырнув в стену дома, и в моей душе ничего не шевельнулось. И это, Алан, тревожит меня очень сильно. Мы должны отвечать за свои поступки. Мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчёт хотя бы в части тех ужасов, которые творим независимо от того, есть у нас серьёзные основания на это или нет. Я не испытываю ни малейшего отвращения к тому, что делаю. И это меня пугает. Я боюсь того, что это может означать. Я давлю ногами этот несчастный городишко, словно я – какое-то долбаное чудовище. И мне начинает казаться, что так оно и есть. Я стал таким. Я – чудовище. Ты – чудовище. Мы все – передолбанные жестокие чудовища и не видим в этом совершенно ничего дурного.
Алан, судя по всему, не нашёл что возразить мне на эти слова. Так мы и сидели, глядя на то, как наши солдаты давили ногами крошечных кованду до тех пор, пока давить стало некого.
– Ну, что за чепуха с ним приключилась? – спросил лейтенант Кейес у Алана, когда совещание по поводу прошедшего боя с командирами отделений подходило к концу.
– Он думает, что мы все – жестокие монстры, – сказал Алан.
– Ах, вот что… – протянул лейтенант Кейес и повернулся ко мне. – Сколько времени ты служишь, Перри?
– Почти год.
Лейтенант кивнул.
– В таком случае, Перри, у тебя всё идёт точно по графику. Большинству людей требуется как раз год, чтобы решить, что они превратились в какую-то бездушную машину для убийства, лишённую совести или морали. Некоторым – чуть больше или чуть меньше. Вот, скажем, Йенсен, – он указал на одного из сидевших с ним командиров, – сломался только на пятнадцатом месяце, но зато как сломался! Йенсен, расскажи ему, что ты тогда сделал.
– Выстрелил в Кейеса, – без тени смущения сообщил Рон Йенсен. – Решил, что в нём персонифицирована вся та ужасная система, которая превратила меня в машину для убийства.
– Кстати, чуть не разнёс мне башку, – добавил Кейес.
– Отличный был выстрел, – горделиво заметил Йенсен.
– Да, отличный, потому что ты промахнулся. Иначе я оказался бы бесповоротно мёртвым, а ты превратился бы в мозг, плавающий в баке с физраствором, и медленно сходил бы с ума от отсутствия внешних раздражителей. Видишь ли, Перри, это случается с каждым. Ты избавишься от этого ощущения, когда поймёшь, что на самом деле ты никакое не жестокое чудовище. Дело в том, что ты пытаешься объять своим рассудком совершенно вывернутое положение вещей. На протяжении семидесяти пяти лет ты вёл жизнь, в которой самыми впечатляющими событиями были разве что перепихивания на стороне раз в несколько лет тайком от жены. И вдруг тебе приходится чуть не навскидку стрелять из МЦ, чтобы убить какого-то космического паука, прежде чем он разделается с тобой. Боже милостивый! Я не верю, что найдётся кто-нибудь, кто рано или поздно не свихнётся от всего этого.
– Алан не свихнулся, – возразил я. – А он участвует в этой истории ровно столько же.
– Это верно, – согласился Кейес. – Ну, Розенталь, что скажешь?
– Если честно, лейтенант, то я больше всего похож на закупоренный котёл, в котором кипит необъяснимый гнев.
– Ах, подавление, – понимающе кивнул Кейес. – Замечательно. Только прошу тебя, постарайся уж не пальнуть в меня, когда тебя наконец взорвёт.
– Ничего не могу обещать, сэр, – честно сознался Алан.
– Знаешь, что помогло мне? – сказала Эйми Вебер, командир одного из наших отделений. – Я составила список земных вещей, которых мне недоставало. Это был, с одной стороны, способ психологического подавления, но, с другой стороны, весь этот перечень напоминал мне, что я ещё не совсем оторвалась от того мира. Если ты о чём-то скучаешь, значит, у тебя сохранилась связь с прошлым.
– И по чему же ты скучала? – спросил я.
– Прежде всего по пьесам Шекспира в «Парке». В последний вечер на Земле я посмотрела там «Макбета» в совершенно изумительной постановке. Боже, это был просто замечательный спектакль. И мне кажется крайне маловероятным, что в этих местах нам удастся посетить настоящий театр с живыми актёрами.
– А я скучаю по шоколадному печенью, которое пекла моя дочь, – сознался Йенсен.
– Шоколадное печенье ты можешь раздобыть и на «Модесто», – сказал Кейес. – Просто замечательное.
– Моя дочь пекла куда лучше. Вся хитрость в патоке.
– Даже на слух и то отвратительно, – веско заметил Кейес. – Ненавижу патоку.
– Хорошо, что я не знал об этом, когда стрелял в вас. Тогда бы я точно не промахнулся.
– Мне очень недостаёт плавания, – сказал Грег Ридли. – Я, бывало, купался в речке рядом с моим домом в Теннесси. Большую часть времени там было холодно, как в аду, но всё равно мне это очень нравилось.
– Русских горок, – заявил Кейес. – Самых больших, на которых чувствуешь, что твои кишки вот-вот вывалятся сквозь ботинки.
– Книг, – сказал Алан. – Больших толстых книг в твёрдых переплётах, которые так приятно читать за завтраком в воскресенье.
– Ну, Перри? – обратилась ко мне Вебер. – А чего недостаёт тебе? Говори сразу, не задумываясь.
Я пожал плечами.
– Всего лишь одной вещи.
– Что бы это ни было, вряд ли оно окажется глупее русских горок, – заявил Кейес. – Так что выкладывай. Это приказ.
– По-настоящему мне недостаёт одной-единственной вещи – быть женатым. Сидеть рядом с женой и просто говорить, или читать, или делать ещё что-нибудь вместе.
В ответ на мои слова воцарилась гробовая тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Рассуждая формально, ты действительно не являешься человеком, – ответил Алан.
Он совершенно явно пытался таким образом поднять моё настроение. Но у него, естественно, ничего не получилось.
– Ладно, скажем тогда, что я больше не чувствую, что когда-то был человеком. Наша работа заключается в том, чтобы рыскать по вселенной, отыскивать новые незнакомые народы и культуры и как можно быстрее убивать этих сучьих детей. Мы знаем о них ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сражаться с ними. Только то, что они являются не чем иным, как нашими врагами. Если бы не тот факт, что все они обладают разумом, позволяющим им давать сдачи, мы могли бы с таким же успехом сражаться с животными.
– Это облегчает жизнь большинству из нас, – сказал Алан. – Если ты не имеешь возможности думать о дружбе с пауком, то не станешь мучиться совестью, когда убиваешь его, даже если он большой умник. Возможно, не станешь мучиться именно потому, что он – умник.
– Пожалуй, как раз это меня и беспокоит. Я не несу никакой ответственности. Только что я схватил живое мыслящее существо и убил его, швырнув в стену дома, и в моей душе ничего не шевельнулось. И это, Алан, тревожит меня очень сильно. Мы должны отвечать за свои поступки. Мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчёт хотя бы в части тех ужасов, которые творим независимо от того, есть у нас серьёзные основания на это или нет. Я не испытываю ни малейшего отвращения к тому, что делаю. И это меня пугает. Я боюсь того, что это может означать. Я давлю ногами этот несчастный городишко, словно я – какое-то долбаное чудовище. И мне начинает казаться, что так оно и есть. Я стал таким. Я – чудовище. Ты – чудовище. Мы все – передолбанные жестокие чудовища и не видим в этом совершенно ничего дурного.
Алан, судя по всему, не нашёл что возразить мне на эти слова. Так мы и сидели, глядя на то, как наши солдаты давили ногами крошечных кованду до тех пор, пока давить стало некого.
– Ну, что за чепуха с ним приключилась? – спросил лейтенант Кейес у Алана, когда совещание по поводу прошедшего боя с командирами отделений подходило к концу.
– Он думает, что мы все – жестокие монстры, – сказал Алан.
– Ах, вот что… – протянул лейтенант Кейес и повернулся ко мне. – Сколько времени ты служишь, Перри?
– Почти год.
Лейтенант кивнул.
– В таком случае, Перри, у тебя всё идёт точно по графику. Большинству людей требуется как раз год, чтобы решить, что они превратились в какую-то бездушную машину для убийства, лишённую совести или морали. Некоторым – чуть больше или чуть меньше. Вот, скажем, Йенсен, – он указал на одного из сидевших с ним командиров, – сломался только на пятнадцатом месяце, но зато как сломался! Йенсен, расскажи ему, что ты тогда сделал.
– Выстрелил в Кейеса, – без тени смущения сообщил Рон Йенсен. – Решил, что в нём персонифицирована вся та ужасная система, которая превратила меня в машину для убийства.
– Кстати, чуть не разнёс мне башку, – добавил Кейес.
– Отличный был выстрел, – горделиво заметил Йенсен.
– Да, отличный, потому что ты промахнулся. Иначе я оказался бы бесповоротно мёртвым, а ты превратился бы в мозг, плавающий в баке с физраствором, и медленно сходил бы с ума от отсутствия внешних раздражителей. Видишь ли, Перри, это случается с каждым. Ты избавишься от этого ощущения, когда поймёшь, что на самом деле ты никакое не жестокое чудовище. Дело в том, что ты пытаешься объять своим рассудком совершенно вывернутое положение вещей. На протяжении семидесяти пяти лет ты вёл жизнь, в которой самыми впечатляющими событиями были разве что перепихивания на стороне раз в несколько лет тайком от жены. И вдруг тебе приходится чуть не навскидку стрелять из МЦ, чтобы убить какого-то космического паука, прежде чем он разделается с тобой. Боже милостивый! Я не верю, что найдётся кто-нибудь, кто рано или поздно не свихнётся от всего этого.
– Алан не свихнулся, – возразил я. – А он участвует в этой истории ровно столько же.
– Это верно, – согласился Кейес. – Ну, Розенталь, что скажешь?
– Если честно, лейтенант, то я больше всего похож на закупоренный котёл, в котором кипит необъяснимый гнев.
– Ах, подавление, – понимающе кивнул Кейес. – Замечательно. Только прошу тебя, постарайся уж не пальнуть в меня, когда тебя наконец взорвёт.
– Ничего не могу обещать, сэр, – честно сознался Алан.
– Знаешь, что помогло мне? – сказала Эйми Вебер, командир одного из наших отделений. – Я составила список земных вещей, которых мне недоставало. Это был, с одной стороны, способ психологического подавления, но, с другой стороны, весь этот перечень напоминал мне, что я ещё не совсем оторвалась от того мира. Если ты о чём-то скучаешь, значит, у тебя сохранилась связь с прошлым.
– И по чему же ты скучала? – спросил я.
– Прежде всего по пьесам Шекспира в «Парке». В последний вечер на Земле я посмотрела там «Макбета» в совершенно изумительной постановке. Боже, это был просто замечательный спектакль. И мне кажется крайне маловероятным, что в этих местах нам удастся посетить настоящий театр с живыми актёрами.
– А я скучаю по шоколадному печенью, которое пекла моя дочь, – сознался Йенсен.
– Шоколадное печенье ты можешь раздобыть и на «Модесто», – сказал Кейес. – Просто замечательное.
– Моя дочь пекла куда лучше. Вся хитрость в патоке.
– Даже на слух и то отвратительно, – веско заметил Кейес. – Ненавижу патоку.
– Хорошо, что я не знал об этом, когда стрелял в вас. Тогда бы я точно не промахнулся.
– Мне очень недостаёт плавания, – сказал Грег Ридли. – Я, бывало, купался в речке рядом с моим домом в Теннесси. Большую часть времени там было холодно, как в аду, но всё равно мне это очень нравилось.
– Русских горок, – заявил Кейес. – Самых больших, на которых чувствуешь, что твои кишки вот-вот вывалятся сквозь ботинки.
– Книг, – сказал Алан. – Больших толстых книг в твёрдых переплётах, которые так приятно читать за завтраком в воскресенье.
– Ну, Перри? – обратилась ко мне Вебер. – А чего недостаёт тебе? Говори сразу, не задумываясь.
Я пожал плечами.
– Всего лишь одной вещи.
– Что бы это ни было, вряд ли оно окажется глупее русских горок, – заявил Кейес. – Так что выкладывай. Это приказ.
– По-настоящему мне недостаёт одной-единственной вещи – быть женатым. Сидеть рядом с женой и просто говорить, или читать, или делать ещё что-нибудь вместе.
В ответ на мои слова воцарилась гробовая тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91