Он двинулся по проходу впереди своей госпожи, положив ладонь на рукоять меча. Даже если Минванаби еще зализывали раны, у Мары хватало других врагов: завистники не простили ей стремительного возвышения. Они знали, что род Акома держится только на этой хрупкой, женщине, матери годовалого младенца. Ей всего-то двадцать лет, нашептывали им советники. Да, она проявила известную ловкость в борьбе против Джингу Минванаби, но скорее всего ей просто повезло; по молодости лет и житейской неопытности она неизбежно совершит какой-нибудь промах. Выждав случая, соперники набросятся на нее со всех сторон, словно свора хищников; от ее богатства и славы не останется и следа; священный камень натами, символ души и чести семьи, будет вкопан в землю гербом вниз кем-нибудь из них.
Аккуратно подбирая складки одежды, Мара следовала за Люджаном. По негласному правилу, нижняя галерея помоста предназначалась для простолюдинов, а господа поднимались выше. Поскольку на продажу были выставлены только мидкемийцы, торговля шла вяло. Мара обратила внимание на горстку скучающих купцов, которых, казалось, более занимали городские сплетни, нежели выгодные сделки. Верхний ярус помоста грозил оказаться и вовсе безлюдным. Цуранские властители были обеспокоены войной с внешними мирами, а также возрастающим влиянием Имперского Стратега Альмеко, который забрал небывалую власть в Совете. Продажа рабов, да еще таких строптивых, сокращалась день ото дня. Поначалу мидкемийские пленники были в диковинку и шли нарасхват, но их доставляли огромными партиями, и вскоре спрос пошел на убыль. Теперь взрослых мидкемийцев отдавали почти даром. На рынке ценились только мидкемийские женщины, да и то либо огненно-рыжие, либо экзотически-красивые. Такой товар оставался редкостью, потому что цурани, как правило, брали в плен только воинов.
Едва заметный речной ветерок тронул плюмаж на шлеме Люджана, коснулся легкого пуха, обрамлявшего душистый веер Мары, качнул ее длинные серьги, составленные из мелких камешков. На реке Гагаджин перекликались матросы, сплавлявшие грузовые баржи. Внизу, возле пыльных загонов, обнесенных частоколом, покрикивали надсмотрщики; временами раздавался щелчок кожаного хлыста — это купцы выгоняли живой товар навстречу редким покупателям. В загородке, отведенной для мидкемийцев, томилось более двух десятков пленных. К ним никто не проявлял интереса, и единственный надсмотрщик совсем приуныл. Рядом топтались двое: приказчик (видимо, у него наготове имелись тюки с одеждой) и счетовод с облупленной грифельной доской. Мара с любопытством разглядывала невольников. Все они, как на подбор, были рослыми, на голову выше самого высокого цурани. Особенно выделялся один, ярко-рыжий, который что-то говорил на своем варварском наречии. Но Люджан прервал наблюдения Мары, предостерегающе сжав ей запястье.
— Здесь кто-то есть, — шепнул он и нагнулся, делая вид, что ему в сандалию забился камешек, а сам незаметно приготовился выхватить меч.
Вглядевшись в тень поверх его мускулистого плеча, Мара заметила фигуру человека, притаившегося на скамье в самом углу. Это мог быть шпион, а то и хуже: наемный убийца. Когда на торги выставляли одних лишь мидкемийцев, нетрудно было предугадать, что верхняя галерея рыночного помоста останется почти безлюдной. Но если недруги прознали, что Мара собственной персоной собирается на невольничий рынок… Значит, в Акоме действует соглядатай, занимающий не последнее место среди домочадцев. У Мары похолодело в груди от мысли, что она может проститься с жизнью прямо сейчас и тогда ее годовалый сын Айяки останется единственным оплотом рода.
Подозрительный незнакомец шевельнулся, и луч света, упавший сквозь прореху в полотняном навесе, осветил правильные черты молодого лица и удивленную улыбку.
— Все в порядке, — тихо сказала Мара. — Я его узнала, это благородный человек.
Люджан выпрямился, бесстрастно глядя перед собой, а юноша поднялся со скамьи; каждое его движение выдавало мастерское владение боевыми искусствами. Синие кожаные сандалии и расшитая шелковая туника как нельзя более подходили к его фигуре. Волосы были подстрижены на армейский манер, а единственным украшением служила подвеска из обсидиана.
— Хокану, — произнесла Мара, и только теперь ее телохранитель успокоился.
Люджан не был свидетелем кровавой драмы, разыгравшейся во владениях Минванаби, но из разговоров в казарме знал, что Хокану и его отец господин Камацу из рода Шиндзаваи оказались среди тех немногих, кто принял сторону Акомы, — и это в то время, когда остальные властители решили, что дни Мары сочтены.
Командир авангарда почтительно отступил в сторону и наблюдал за происходящим из-под козырька шлема. Когда Мара овдовела, к ней сватались многие достойные господа, но красотой и благожелательностью ни один из них не мог сравниться со вторым сыном Камацу Шиндзаваи. От взгляда Люджана не ускользали никакие мелочи, но он держал свое мнение при себе, хотя, как и другие приближенные властительницы, отдавал предпочтение именно этому юноше. То же можно было сказать и о Маре — на ее щеках вновь вспыхнул румянец.
В отличие от своих соперников, старательно расточавших вычурные комплименты, Хокану вызывал симпатию хотя бы тем, что совершенно искренне желал Маре добра.
— Какой приятный сюрприз, госпожа! Кто бы мог подумать, что в таком неподходящем месте можно встретить столь прекрасный цветок. — Он замолчал, учтиво поклонился и с улыбкой продолжал:
— Впрочем, мы уже успели заметить, что нежный бутон окружен шипами. В Силмани только и разговоров что о твоей победе над Джингу Минванаби.
Упомянутый город находился в непосредственной близости от владений его отца.
Мара с готовностью ответила на приветствие Хокану.
— У ворот рынка я не заметила свиты, одетой в цвета Шиндзаваи. Иначе я бы распорядилась принести шербет с йомахом и охлажденный настой из трав. А может быть, ты не хочешь привлекать к себе внимание во время покупки невольников? — Не получив ответа на этот вопрос, она как ни в чем не бывало заговорила о другом:
— Как здоровье твоего отца?
Хокану вежливо склонил голову, решительно и вместе с тем бережно взял Мару за руку и усадил на скамью. В этом прикосновении не было ничего общего с грубой бесцеремонностью ее покойного мужа, с которым она прожила два года. Встретившись взглядом с отпрыском рода Шиндзаваи, Мара прочла в его глазах спокойную рассудительность, а также тень усмешки, вызванной ее необдуманным вопросом.
— Ты весьма проницательна, — с коротким смехом ответил Хокану. — Я и вправду интересуюсь мидкемийцами, но мой отец — который, кстати, пребывает в добром здравии — настоятельно просил избегать огласки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219