Быстро поднимусь, разгляжy звезды — и мигом вниз.
От стремительного взлета вновь заложило уши…
Образы созвездий казались непривычными, но узнавались. Найдя Полярную, Упрям задал котлу направление полета и канул вниз. Этот второй подъем дался куда труднее, и, окунувшись в дождь, Упрям почувствовал сонливость. Не спать, не спать! Но глаза закрывались сами собой. Он знал, что вышел на высоту вполне приемлемую, столкновение с деревьями ему не грозит. Направление котел держал твердо, а мрак стоял — что открой глаза, что закрой — разницы не заметишь. Скрюченное тело уже не желало шевелиться и ничего не ощущало.
«Права была птичка. Ведь погибаю же…»
Наверное, можно сказать, что Упряма спас насморк. Череда жесточайшего чиха вывела из оцепенения и даже слегка прояснила голову, когда он исхитрился стукнуться о край котла сперва затылком, а после лбом. Он даже не успел проговорить «чур меня» (от этой привычки он не избавился даже после того, как Наум объяснил, что душа ни с чихом, ни с зевком, ни с чем еще из тела никуда не вылетает). Нос издавал звуки совершенно громоподобные, из глаз сыпались искры, и Упрям с нервным смешком, переходящим в затяжной кашель, подумал, что сослепу его можно и за Перуна принять.
В счастливый миг просветления он осознал, что видит не только пресловутые искры, но и огни внизу. Кажется, востры под навесами. Даже не пытаясь сообразить, кому они могут принадлежать, Упрям послал котел к ним.
Появление отчаянно чихающего и надсадно кашляющего духа с темных небес повергло стоянку людей в безмолвный ужас. Большая часть народу спала, но несколько караульных успели поднять крик, однако переполошиться никто не успел — все замерли. Оцепенели.
Здоровенный котел с гулом врезался в землю, а из него выкатилось нечто до последней степени простуженное, мокрое, всклокоченное, скособоченное, с мечом на поясе и сияющим пером в руке. Первым делом оно ринулось к костру, раздуло пламя особенно мощным чихом и только что не рухнуло в огонь. Постепенно те, кто был пуглив поменьше прочих, разглядели, что загадочное нечто напоминает человека — молодого такого паренька, но белого как мел и определенно с бешеными глазами. Люди боялись шевельнуться. Но прянули назад, когда существо зашипело на них, закаркало, заперхало, да еще руками замахало.
А Упрям еле понял, почему никто не выполнит его просьбу принести одеяло.
Рядом с собой он увидел небольшой, оплетенный дранкой кувшинчик, принадлежавший, как видно, караульному. Запахов он не чувствовал, но догадался, что сторож на исходе ночи для бодрости отнюдь не молоко станет прихлебывать. Он схватил кувшинчик и запрокинул голову, вливая в глотку терпкую струю.
Вода, что ли? Да нет, у той и вкус, и запах есть свои, а это — что пьешь, что не пьешь… То есть так ему сначала показалось. А потом горло отошло. И в полной мере ощутило качество крепчайшей перцовой настойки. Что тут с Упрямом началось!
Нет, правда, словами это не описать. Гораздо проще сказать, что те из окружающих, кому еще служили ноги, обратились в паническое бегство — кто с воплем, кто в полном молчании, но все — сметая на пути преграды в виде навесов, мешков и товарищей. Лошади, а они на стоянке тоже были, как-то успевали уворачиваться.
Рядом с кувшинчиком случился и кусок лепешки, нашарив его, Упрям закусил, снова чихнул… и понял, что выживет. Приятное тепло быстро разливалось по телу, нос неожиданно прочистился, а приток крови сделал голову просто удивительно ясной. По мышцам растекалась богатырская мощь.
Наконец-то осмотревшись, Упрям оценил положение. Исчезающие во мраке спины беглецов сперва оскорбили его, но он тут же подумал, что что-то не так с этой стоянкой. Откуда люди, куда и зачем идут, сами — кто такие?
Поражала пестрота одеяний, от откровенных лохмотьев «с церейских шелков с золотым шитьем. Что роднило всех, так это обилие оружия, но опять-таки самого разнообразного. У кого меч (дивнинской, кстати ковки, это и слепой изличит), у кого лук, у кого кистень. Прислоненные к деревьям сулицы соседствовали с охотничьими копьями. У многих на поясах болтались топоры в берестяных чехлах, даже не боевые, а плотницкие, а у вожака имелась настоящая строевая секира, какой удобно и в одиночку биться, и бок о бок с товарищами, круша врага из-за стены щитов.
Лица людей не внушали доверия — испитые, потасканные, несущие печати всех пороков. Были здесь и женщины более чем сомнительного вида, но — ни стариков, ни детей. Так что причислить походников к переселенцам, от какой-то беды на новое место уходящим, было трудно.
Сосредоточив взгляд на обладателе секиры, в котором угадал вожака, Упрям поманил его пальцем. Тот подошел на негнущихся ногах.
— Так… вы кто такие?
Собственно, ученик чародея и сам уже понял, что угодил на стоянку намылившихся куда-то разбойников. Но совсем не испугался. Не успел, пока радовался спасению. Да и повезло подспудно сообразить, что он находится в выигрышном положении.
Ответ вожака подтвердил догадку:
— Мы больше не будем!
— Я спрашиваю, кто такие!
Вожак рухнул на колени:
— Мы… шли тут… но нас заставили! Мы бы сами — ни-ни.
— Если сейчас же не ответишь…
— Соловейские мы. Там… промышляли. А сюда — заставили нас!
Неподдельный ужас вожака отчего-то вдруг показался смешным, и он засмеялся. Звук получился такой — в иное время сам бы вздрогнул. Упрям снова приложился к кувшинчику, но там уже остались последние капли.
— Еще, — велел Упрям, хотя собирался сказать совсем другое.
Вожак сделал движение рукой, не оглядываясь. Потрепанная девица с распущенными волосами тут же поднесла второй кувшинчик. Упрям прикинул:
— Соловейские? Далековато вас от Соловейска занесло. В какую сторону путь держите?
— До Тухлого Городища, — помявшись, сознался вожак. — Тамошние людишки, бают, совсем от упырей загибаются за избавление от кровососов деньги сулят. Да нам-то что, мы бы и так помогли! Благое же дело — людям-то помогать!
Нестройный хор голосов тех, у кого в ногах недостало силы удрать, подтвердил, что «людям-от помогать» они вообще обожают и даже приплачивать за это готовы.
Упрям сбил пробку и отхлебнул, пытаясь понять, сколько времени он провел в полете. Что любопытно, и до глотка и после вывод получался один: сто — сто пятьдесят ударов сердца, не больше. Потому что за больший срок он бы в ледышку превратился. И, возможно, до скончания веков парил бы над землей в неуправляемом котле. Хотя нет, куда там — если по прямой лететь, рано или поздно в небесный свод врежешься, там, где он в океан спускается…
С ума сойти! Так мало времени — и так много впечатлений. Но самое главное — есть еще надежда, что он успеет. Только бы Нещур продержался, а уж там с разорви-клинком…
— А промышляли чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
От стремительного взлета вновь заложило уши…
Образы созвездий казались непривычными, но узнавались. Найдя Полярную, Упрям задал котлу направление полета и канул вниз. Этот второй подъем дался куда труднее, и, окунувшись в дождь, Упрям почувствовал сонливость. Не спать, не спать! Но глаза закрывались сами собой. Он знал, что вышел на высоту вполне приемлемую, столкновение с деревьями ему не грозит. Направление котел держал твердо, а мрак стоял — что открой глаза, что закрой — разницы не заметишь. Скрюченное тело уже не желало шевелиться и ничего не ощущало.
«Права была птичка. Ведь погибаю же…»
Наверное, можно сказать, что Упряма спас насморк. Череда жесточайшего чиха вывела из оцепенения и даже слегка прояснила голову, когда он исхитрился стукнуться о край котла сперва затылком, а после лбом. Он даже не успел проговорить «чур меня» (от этой привычки он не избавился даже после того, как Наум объяснил, что душа ни с чихом, ни с зевком, ни с чем еще из тела никуда не вылетает). Нос издавал звуки совершенно громоподобные, из глаз сыпались искры, и Упрям с нервным смешком, переходящим в затяжной кашель, подумал, что сослепу его можно и за Перуна принять.
В счастливый миг просветления он осознал, что видит не только пресловутые искры, но и огни внизу. Кажется, востры под навесами. Даже не пытаясь сообразить, кому они могут принадлежать, Упрям послал котел к ним.
Появление отчаянно чихающего и надсадно кашляющего духа с темных небес повергло стоянку людей в безмолвный ужас. Большая часть народу спала, но несколько караульных успели поднять крик, однако переполошиться никто не успел — все замерли. Оцепенели.
Здоровенный котел с гулом врезался в землю, а из него выкатилось нечто до последней степени простуженное, мокрое, всклокоченное, скособоченное, с мечом на поясе и сияющим пером в руке. Первым делом оно ринулось к костру, раздуло пламя особенно мощным чихом и только что не рухнуло в огонь. Постепенно те, кто был пуглив поменьше прочих, разглядели, что загадочное нечто напоминает человека — молодого такого паренька, но белого как мел и определенно с бешеными глазами. Люди боялись шевельнуться. Но прянули назад, когда существо зашипело на них, закаркало, заперхало, да еще руками замахало.
А Упрям еле понял, почему никто не выполнит его просьбу принести одеяло.
Рядом с собой он увидел небольшой, оплетенный дранкой кувшинчик, принадлежавший, как видно, караульному. Запахов он не чувствовал, но догадался, что сторож на исходе ночи для бодрости отнюдь не молоко станет прихлебывать. Он схватил кувшинчик и запрокинул голову, вливая в глотку терпкую струю.
Вода, что ли? Да нет, у той и вкус, и запах есть свои, а это — что пьешь, что не пьешь… То есть так ему сначала показалось. А потом горло отошло. И в полной мере ощутило качество крепчайшей перцовой настойки. Что тут с Упрямом началось!
Нет, правда, словами это не описать. Гораздо проще сказать, что те из окружающих, кому еще служили ноги, обратились в паническое бегство — кто с воплем, кто в полном молчании, но все — сметая на пути преграды в виде навесов, мешков и товарищей. Лошади, а они на стоянке тоже были, как-то успевали уворачиваться.
Рядом с кувшинчиком случился и кусок лепешки, нашарив его, Упрям закусил, снова чихнул… и понял, что выживет. Приятное тепло быстро разливалось по телу, нос неожиданно прочистился, а приток крови сделал голову просто удивительно ясной. По мышцам растекалась богатырская мощь.
Наконец-то осмотревшись, Упрям оценил положение. Исчезающие во мраке спины беглецов сперва оскорбили его, но он тут же подумал, что что-то не так с этой стоянкой. Откуда люди, куда и зачем идут, сами — кто такие?
Поражала пестрота одеяний, от откровенных лохмотьев «с церейских шелков с золотым шитьем. Что роднило всех, так это обилие оружия, но опять-таки самого разнообразного. У кого меч (дивнинской, кстати ковки, это и слепой изличит), у кого лук, у кого кистень. Прислоненные к деревьям сулицы соседствовали с охотничьими копьями. У многих на поясах болтались топоры в берестяных чехлах, даже не боевые, а плотницкие, а у вожака имелась настоящая строевая секира, какой удобно и в одиночку биться, и бок о бок с товарищами, круша врага из-за стены щитов.
Лица людей не внушали доверия — испитые, потасканные, несущие печати всех пороков. Были здесь и женщины более чем сомнительного вида, но — ни стариков, ни детей. Так что причислить походников к переселенцам, от какой-то беды на новое место уходящим, было трудно.
Сосредоточив взгляд на обладателе секиры, в котором угадал вожака, Упрям поманил его пальцем. Тот подошел на негнущихся ногах.
— Так… вы кто такие?
Собственно, ученик чародея и сам уже понял, что угодил на стоянку намылившихся куда-то разбойников. Но совсем не испугался. Не успел, пока радовался спасению. Да и повезло подспудно сообразить, что он находится в выигрышном положении.
Ответ вожака подтвердил догадку:
— Мы больше не будем!
— Я спрашиваю, кто такие!
Вожак рухнул на колени:
— Мы… шли тут… но нас заставили! Мы бы сами — ни-ни.
— Если сейчас же не ответишь…
— Соловейские мы. Там… промышляли. А сюда — заставили нас!
Неподдельный ужас вожака отчего-то вдруг показался смешным, и он засмеялся. Звук получился такой — в иное время сам бы вздрогнул. Упрям снова приложился к кувшинчику, но там уже остались последние капли.
— Еще, — велел Упрям, хотя собирался сказать совсем другое.
Вожак сделал движение рукой, не оглядываясь. Потрепанная девица с распущенными волосами тут же поднесла второй кувшинчик. Упрям прикинул:
— Соловейские? Далековато вас от Соловейска занесло. В какую сторону путь держите?
— До Тухлого Городища, — помявшись, сознался вожак. — Тамошние людишки, бают, совсем от упырей загибаются за избавление от кровососов деньги сулят. Да нам-то что, мы бы и так помогли! Благое же дело — людям-то помогать!
Нестройный хор голосов тех, у кого в ногах недостало силы удрать, подтвердил, что «людям-от помогать» они вообще обожают и даже приплачивать за это готовы.
Упрям сбил пробку и отхлебнул, пытаясь понять, сколько времени он провел в полете. Что любопытно, и до глотка и после вывод получался один: сто — сто пятьдесят ударов сердца, не больше. Потому что за больший срок он бы в ледышку превратился. И, возможно, до скончания веков парил бы над землей в неуправляемом котле. Хотя нет, куда там — если по прямой лететь, рано или поздно в небесный свод врежешься, там, где он в океан спускается…
С ума сойти! Так мало времени — и так много впечатлений. Но самое главное — есть еще надежда, что он успеет. Только бы Нещур продержался, а уж там с разорви-клинком…
— А промышляли чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119