— бормотал он. — Ниома мертва, и ее королевством правит теперь сторонник моего учения, мой питомец.
Продолжая бормотать бессвязные, отрывочные фразы, маг приблизился к своему рабочему столу и, сбросив с его поверхности на пол всякий мелкий хлам, бережно развернул большой, прозрачный шар.
— Ваар, — прошептал он, бережно поглаживая ровную поверхность шара указательным пальцем. Шар отреагировал на его прикосновение, и на краткое мгновение на его поверхности, прямо под пальцами мага вспыхнули яркие огни. Именно при помощи этого предмета Фэйрин на расстоянии разговаривал с Броуном, вернее — с его отражателем. Ваар, который Фэйрин унаследовал от одного могучего волшебника, теперь уже давно умершего, обладал гораздо более широкими возможностями, нежели простая передача на расстоянии голоса и изображения. По сравнению с магическим шаром рефлектор Броуна был пустяком, детской игрушкой. Временами Фэйрину начинало казаться, что Ваар — это живое существо, обладавшее своеобразным чувством юмора. Шару безусловно доставляло удовольствие испытывать терпение и мастерство мага. Иногда шар являл его взгляду знамения, намекающие на грядущие события, но эти знамения требовали тщательного толкования. Иногда внутри шара можно было разглядеть точные изображения прошедших и грядущих событий, а иногда их приходилось реконструировать по отдельным фрагментам и намекам. Хуже всего было, когда Ваар предупреждал об опасности, но изображения, которые появлялись в его прозрачных глубинах, напоминали собой облака пара и были совершенно непостижимы.
На протяжении всего сегодняшнего дня Фэйрина преследовало неприятное ощущение того, что что-то пошло не так и этим нужно безотлагательно заняться. Теперь же, пробудив Ваар к жизни осторожным поглаживанием, маг низко наклонился над шаром. Пристально вглядываясь в его непостижимые глубины, он осторожно сжал его в ладонях, умоляя раскрыть хоть один секрет.
— Откройся мне, Ваар, — шептал волшебник. — Позволь мне увидеть то, что скрыто под твоими покровами.
Холодная поверхность шара стала нагреваться, внутри Ваара появились седые облака, среди которых время от времени мелькали фрагменты изображений и какие-то лица. Он узнал лицо Броуна, потом появилось лицо какой-то девушки с серыми глазами и языки зеленого пламени. Лицо Броуна было искажено страданием и мукой. Фэйрин напряг зрение, и ему показалось, что он различает в глубине шара лица Эола, Дрионы и Тауниса. Все остальные лица промелькнули в облачном шаре так быстро и далеко, что узнать, кому они принадлежат, не представлялось возможным. Как ни напрягал маг свои ментальные способности, внутренность шара оставалась мрачной и беспросветной. В конце концов совершенно измотанный маг откинулся на спинку стула и устало смежил глаза. Пожалуй, на сегодня ему не добиться от Ваара большего, кроме неясной угрозы, которая заключалась в мрачных тучах, наползающих на Полуостров. Этот образ означал только то, что в ближайшее время следует ожидать каких-то опасных и важных событий.
* * *
Далеко от этого места, на юге, на другом берегу моря, высоко над землей, в замке короля стьюритов, Тропос пытался расшифровать свои несколько предзнаменований. Перед ним на столе стояла плетеная клетка, в которой шипел и плевался борсет. Небольшой, покрытый мехом хищник был вне себя от голода и грыз прутья клетки.
— Потерпи, крошка, теперь уже скоро, — прошептал Тропос, рассыпая вокруг клетки серый, дурно пахнущий порошок. Бормоча заклинания, он раскупорил флакон с какой-то жидкостью и вытряс из него несколько капель прямо на дорожку серой пыли.
Когда он решил, что смесь составлена правильно, он прошел в утол комнаты, где в большой клетке сидело несколько голубей. При его приближении птицы испуганно запищали. Тропос, не обращая внимания на их испуг, просунул в клетку руку и вытащил одного голубя. Держа в руке бьющуюся птицу, Тропос вернулся к столу и ловко втолкнул голубя в клетку борсета.
Из клетки тут же полетели белые перья, брызнула алая кровь, затем раздался придушенный писк и свирепое урчание голодного хищника, и Тропос в восторге прищелкнул языком. Он аккуратно положил поверх клетки кусочек тщательно выделанной змеиной кожи, посыпал ее тем же серым порошком и, взяв со стола зажженную свечу, поджег клетку.
Не обращая внимания на визг перепуганного зверька, который оставил растерзанного голубя, Тропос внимательно наблюдал за тем, какие формы принимает удушливый дым, поднимающийся к потолку комнаты от объятой пламенем клетки. То, как клубился над столом дым, подсказало ему, что время настало.
Когда клетка вместе со всем ее содержимым обратилась в горячую золу, Тропос встал и скрестил руки внутри длинных черных рукавов своей накидки. Затем он подошел к окну. Сажа из множества дымоходов снаружи и копоть от его частых экспериментов внутри таким плотным слоем осели на стекле, что сквозь окно мало что можно было разглядеть, но и то, что он увидел, — типичный стьюритский пейзаж — ничуть не понравилось маленькому колдуну. Единственным местом, которое Тропос по-настоящему любил, был Пенито. Это был его дом, где он когда-то был счастлив. Однако он не сумел вернуться в Пенито, и в этом был виноват Фэйрин.
«Колеса крутятся, а маятник — качается, — сказал себе Тропос. — Все эти годы я ждал, когда придет мой час. И вот время взывает к отмщению, и я не должен упустить эту возможность».
С этими словами Тропос покинул свою комнату в башне и спустился по длинной лестнице вниз, в жилую часть замка. Стоило только его горбатой сморщенной фигурке с бледным лицом и в черной накидке появиться в узких коридорах замка, рослые стьюритские аристократы принялись уступать ему дорогу, а некоторые из них даже чертили в воздухе магические знаки, чтобы отвадить зло. За многие годы, что провел Тропос при дворе короля Йербо, он так и не подружился ни с кем из придворных. Считалось, что каждый король должен иметь мудреца-волшебника, и поэтому на Тропоса и ему подобных смотрели как на неизбежное зло. Его терпели, но никто его не любил, и все избегали его общества.
Тропос направлялся в те комнаты, где имел обыкновение отсиживаться Арант, не совсем еще оправившийся от унижения, которое ему пришлось пережить под Акьюмой. Тропос застал принца в гимна сиуме, где тот вымещал свое дурное настроение на манекене, набитом опилками. Его лицо и голый торс были покрыты крупными каплями пота, принц яростно рычал, ожесточенно работая кулаками и наподдавая парусиновый манекен низко склоненной головой.
— Смерть! — рычал он сквозь стиснутые зубы. — Смерть ему!
— Кому, мой лорд? Ты говоришь о Броуне?
Арант отступил от раскачивающегося манекена и сердито глянул на мага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Продолжая бормотать бессвязные, отрывочные фразы, маг приблизился к своему рабочему столу и, сбросив с его поверхности на пол всякий мелкий хлам, бережно развернул большой, прозрачный шар.
— Ваар, — прошептал он, бережно поглаживая ровную поверхность шара указательным пальцем. Шар отреагировал на его прикосновение, и на краткое мгновение на его поверхности, прямо под пальцами мага вспыхнули яркие огни. Именно при помощи этого предмета Фэйрин на расстоянии разговаривал с Броуном, вернее — с его отражателем. Ваар, который Фэйрин унаследовал от одного могучего волшебника, теперь уже давно умершего, обладал гораздо более широкими возможностями, нежели простая передача на расстоянии голоса и изображения. По сравнению с магическим шаром рефлектор Броуна был пустяком, детской игрушкой. Временами Фэйрину начинало казаться, что Ваар — это живое существо, обладавшее своеобразным чувством юмора. Шару безусловно доставляло удовольствие испытывать терпение и мастерство мага. Иногда шар являл его взгляду знамения, намекающие на грядущие события, но эти знамения требовали тщательного толкования. Иногда внутри шара можно было разглядеть точные изображения прошедших и грядущих событий, а иногда их приходилось реконструировать по отдельным фрагментам и намекам. Хуже всего было, когда Ваар предупреждал об опасности, но изображения, которые появлялись в его прозрачных глубинах, напоминали собой облака пара и были совершенно непостижимы.
На протяжении всего сегодняшнего дня Фэйрина преследовало неприятное ощущение того, что что-то пошло не так и этим нужно безотлагательно заняться. Теперь же, пробудив Ваар к жизни осторожным поглаживанием, маг низко наклонился над шаром. Пристально вглядываясь в его непостижимые глубины, он осторожно сжал его в ладонях, умоляя раскрыть хоть один секрет.
— Откройся мне, Ваар, — шептал волшебник. — Позволь мне увидеть то, что скрыто под твоими покровами.
Холодная поверхность шара стала нагреваться, внутри Ваара появились седые облака, среди которых время от времени мелькали фрагменты изображений и какие-то лица. Он узнал лицо Броуна, потом появилось лицо какой-то девушки с серыми глазами и языки зеленого пламени. Лицо Броуна было искажено страданием и мукой. Фэйрин напряг зрение, и ему показалось, что он различает в глубине шара лица Эола, Дрионы и Тауниса. Все остальные лица промелькнули в облачном шаре так быстро и далеко, что узнать, кому они принадлежат, не представлялось возможным. Как ни напрягал маг свои ментальные способности, внутренность шара оставалась мрачной и беспросветной. В конце концов совершенно измотанный маг откинулся на спинку стула и устало смежил глаза. Пожалуй, на сегодня ему не добиться от Ваара большего, кроме неясной угрозы, которая заключалась в мрачных тучах, наползающих на Полуостров. Этот образ означал только то, что в ближайшее время следует ожидать каких-то опасных и важных событий.
* * *
Далеко от этого места, на юге, на другом берегу моря, высоко над землей, в замке короля стьюритов, Тропос пытался расшифровать свои несколько предзнаменований. Перед ним на столе стояла плетеная клетка, в которой шипел и плевался борсет. Небольшой, покрытый мехом хищник был вне себя от голода и грыз прутья клетки.
— Потерпи, крошка, теперь уже скоро, — прошептал Тропос, рассыпая вокруг клетки серый, дурно пахнущий порошок. Бормоча заклинания, он раскупорил флакон с какой-то жидкостью и вытряс из него несколько капель прямо на дорожку серой пыли.
Когда он решил, что смесь составлена правильно, он прошел в утол комнаты, где в большой клетке сидело несколько голубей. При его приближении птицы испуганно запищали. Тропос, не обращая внимания на их испуг, просунул в клетку руку и вытащил одного голубя. Держа в руке бьющуюся птицу, Тропос вернулся к столу и ловко втолкнул голубя в клетку борсета.
Из клетки тут же полетели белые перья, брызнула алая кровь, затем раздался придушенный писк и свирепое урчание голодного хищника, и Тропос в восторге прищелкнул языком. Он аккуратно положил поверх клетки кусочек тщательно выделанной змеиной кожи, посыпал ее тем же серым порошком и, взяв со стола зажженную свечу, поджег клетку.
Не обращая внимания на визг перепуганного зверька, который оставил растерзанного голубя, Тропос внимательно наблюдал за тем, какие формы принимает удушливый дым, поднимающийся к потолку комнаты от объятой пламенем клетки. То, как клубился над столом дым, подсказало ему, что время настало.
Когда клетка вместе со всем ее содержимым обратилась в горячую золу, Тропос встал и скрестил руки внутри длинных черных рукавов своей накидки. Затем он подошел к окну. Сажа из множества дымоходов снаружи и копоть от его частых экспериментов внутри таким плотным слоем осели на стекле, что сквозь окно мало что можно было разглядеть, но и то, что он увидел, — типичный стьюритский пейзаж — ничуть не понравилось маленькому колдуну. Единственным местом, которое Тропос по-настоящему любил, был Пенито. Это был его дом, где он когда-то был счастлив. Однако он не сумел вернуться в Пенито, и в этом был виноват Фэйрин.
«Колеса крутятся, а маятник — качается, — сказал себе Тропос. — Все эти годы я ждал, когда придет мой час. И вот время взывает к отмщению, и я не должен упустить эту возможность».
С этими словами Тропос покинул свою комнату в башне и спустился по длинной лестнице вниз, в жилую часть замка. Стоило только его горбатой сморщенной фигурке с бледным лицом и в черной накидке появиться в узких коридорах замка, рослые стьюритские аристократы принялись уступать ему дорогу, а некоторые из них даже чертили в воздухе магические знаки, чтобы отвадить зло. За многие годы, что провел Тропос при дворе короля Йербо, он так и не подружился ни с кем из придворных. Считалось, что каждый король должен иметь мудреца-волшебника, и поэтому на Тропоса и ему подобных смотрели как на неизбежное зло. Его терпели, но никто его не любил, и все избегали его общества.
Тропос направлялся в те комнаты, где имел обыкновение отсиживаться Арант, не совсем еще оправившийся от унижения, которое ему пришлось пережить под Акьюмой. Тропос застал принца в гимна сиуме, где тот вымещал свое дурное настроение на манекене, набитом опилками. Его лицо и голый торс были покрыты крупными каплями пота, принц яростно рычал, ожесточенно работая кулаками и наподдавая парусиновый манекен низко склоненной головой.
— Смерть! — рычал он сквозь стиснутые зубы. — Смерть ему!
— Кому, мой лорд? Ты говоришь о Броуне?
Арант отступил от раскачивающегося манекена и сердито глянул на мага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100