ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

одна только дорога шла из оных, и по сторонам ее росли высокие дубы столь между собою плотно, что нельзя было пролезть в сторону. Он побежал ею и вскоре увидел себя в том саду, который виден в окно из покоев. Сад был не очень обширен; он обошел кругом его стен, но не нашел не токмо дверей, ниже той дороги, которою вошел. Он бросился к палатам, вбежал в оные, вышел опять на двор, искал дверей, но кроме великих стен и тех же ворот не было.
— Может быть, я не видал настоящей дороги, которая меня удалила отсюда? — сказал он и пошел с прилежанием, оглядывая по сторонам. Всюду казались ему те же сросшиеся плотно дубы, и он опять очутился в саду, из коего вышел.
— Я здесь заперт! —вскричал он в отчаянии.—Мучь меня, волшебник, лишай единого утешения умереть на месте, где я говорил с возлюбленною Миланою! Но ты недолго будешь питать себя моими мучениями; я предварю мое несчастие.
Сие сказал он, вошед в беседку и бросаясь сесть на стоявшую во оной софу; но вдруг противу себя увидел на стене картину, изображающую девицу в княжеском одеянии чрезвычайной красоты. Живопись была толь совершенна, что если б не было на оной рам, Громобой счел бы княжну сию живою. Он изумился, устремленные его взоры остановились, не смея ни глядеть, ни отвратиться; сердце его вострепетало, и он не знал причины родившимся в душе его чувствованиям. Наконец он собрал память.
«Неужли может быть в природе женщина толиких прелестей? — думал он, закрасневшись оттого, что находил себя пораженна бездушным изображением.— Какое действие на сердце, в коем обитает только Милана! Нет, сие только удивление к совершенству искусства; ты одна наполняешь мою душу, возлюбленная Милана; все совершеннейшее представляет тебя в моих воображениях».
Он отворотил взоры, но они украдкою летели на картину противу его желания. Он стыдился и трепетал помыслить, что готов изменить той, которую клялся вечно обожать. Задумавшись и беспрестанно пожирая глазами прелести живописной княжны, искал он извинения открывающейся своей слабости. Любовь тотчас нашла ему оправдание в следующем:
— Может быть, это Милана, кроме ее, нельзя быть толь прекрасной смертной!.. Я не видал моей возлюбленной, не увижу ее никогда, для чего ж мне не любить ее в сем изображении? Сердце мое представляет ее еще прелестнее... Но удовольствуемся взирать на дражайшую невидимку в сем образе. Осердишься ли ты, Милана, если я поклоняюсь тебе в сем бездушном начертании? Нет, ты не лишишь меня последнего удовольствия: сие только для глаз, но сердце мое в тебе не ошибется.
Сказал сие и, бросясь на колена, целовал страстно картину.
В сие мгновение вшедший невольник привел его в смятение.
— Не Милану ли вы целуете в сем образе? — спросил он Громобоя с улыбкою.
— Проклятый волшебник! — вскричал Громобой, вскоча в великой досаде. —Ибо я не сомневаюсь, чтоб не тобою я занесен в сей очарованный дом; какое утешение находишь ты мною ругаться?
— Милостивый государь, — отвечал невольник,— здесь нет никакого волшебства, и я не думал, чтоб досадно вам было попечение мое о сохранении вашей жизни. Правда, что я перенес вас сонного в дом моего господина, но вы, ночуя в пустыне, без сомнения, достались бы хищным зверям.
— Но запереть меня волшебством, сделать, чтоб я не нашел дороги к драгоценному моему водомету!
— Неправда, милостивый государь, — сказал неволь ник,— с начала дня ворота были растворены, и поляна сия так близка от них, что не можно не видать... Пойдемте, ежели угодно.
Громобой оторопел; невозможно ему было оставить картину.
— Может быть, я ошибся, дорогой мой невольник... но не можешь ли ты сказать мне, кого изображает сия картина?
— Нет, я не знаю. Но есть ли вам нужда заниматься вопросами, когда вы обещались любить Милану; вы обещались ей не видать ее никогда, но сия картина, мне так кажется, скоро приведет вам в забвение Милану.
— Она приведет?— подхватил Громобой с жаром.— Нет, никогда! Самую Милану обожаю я в сем образе. М не искал бы уподобления моей возлюбленной, если б сердце мое не изображало ее совершеннейшею из смертных и если б взоры мои не искали того же насыщения, коим наполняется душа моя; воображения мои довольствуются только созидать начертание лестных идей о ней, и запретит ли Милана любить себя в сей картине, когда я ее самое не видал и не увижу!.. Но ты почему знаешь, что я клялся ее любить и не видать вечно? — спросил он, позадумавшись.
— Почему я знаю! Из слов ваших можно заключить, что вы обмануты мечтою.
— Как! Ты думаешь, что нет на свете Миланы? Нет, чувства мои довольно уверены в том; но если они и обманывают меня, то сердце мое никогда не согласится, что ложный тот образ, который оно в себе носит. Очарование мое больше для меня приятно, чтоб я мог жить, свободясь от оного... Ах, Милана! Любовь моя к тебе сойдет со мною в гроб.
— Вижу,— сказал невольник,— что вас нельзя вывесть из ослепления; я очень того желал... Однако намерены ли вы возвратиться домой?
— Я теперь ничего не имею, кроме Миланы; я не пойду от мест, где она обитает... где я ее слышал. Здесь только могут являться такие приятные мечтания! Неужли ты меня выгонишь отсюда?
— Милостивый государь! Я вас очень почитаю; живите здесь, сколько вам угодно.
— Целый мой век.
— Но господин мой...
— Кто бы он ни был... Я хочу отдаться ему в невольники, только чтоб обитать здесь и видеть всегда сию картину, в коей я обожаю Милану.
— Хорошо,— сказал невольник, —любите Милану, может быть, вы... Пора вам кушать, стол уже накрыт.
Громобой взглянул страстно на свою картину и следовал за невольником, всегда сомневаясь, чтоб обманут был мечтой и надеясь от него что-нибудь выпытать о Милане, а особливо заключая из вида невольникова, что ему тайна его не неведома.
Они вошли в великолепный зал; стол изготовлен был на две особы, золото и серебро составляли сосуды. «Сей невольник ест как король»,—думал Громобой. Невольник подставил ему стул; Громобой дожидал, что он с ним сядет, но невольник взял тарелку и готовился служить.
— Поедим вместе, друг мой,— сказал Громобой
Нет, сударь, я знаю, что вы... и не могу быть так дерзок,— отвечал невольник.
Для кого ж другой прибор? спросил Громобой.
В удовольствие ваше, чтоб вы воображали, что кушаете с Миланою.
— Ты ужасно искусно умеешь шутить над моей слабостию... но, дорогой невольник, позволь мне быть твоим другом: сжалься над снедающей меня нетерпеливостью откройся, не знаешь ли ты чего-нибудь о Милане?
— Что мне сказать вам на сие?— отвечал невольник. Не любопытствуйте, может быть, искренность моя умно жит ваше мучение.
— Ах, чего бы мне ни стоило!.. О боги! узнать о Милане!.. Друг мой! Ты знаешь ее, не медли.
— Ничего, государь мой, терпение только и рассуждения вам помогут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61