В скором времени они собираются оставить Голубые горы и отправиться на поиски новых земель, где могло бы расселиться наше племя.
Эпона посмотрела на вереницу своих лошадей и улыбнулась.
– Есть более быстрые и легкие способы передвижения, чем в колеснице, Валланос, – сказала она. – Хотя эти фракийские кобылы могли бы очень быстро тащить легкую колесницу с парой воинов.
Следуя за гордо выступающим Валланосом, она и Дасадас направились к селению около озера.
Озеро было все того же густого сине-зеленого цвета, каким оно помнилось Эпоне. Так же выглядели и окружающие горы, густо поросшие соснами. Но сама деревня изменилась.
Около многих хижин торчали на шестах человеческие головы: настоящие или вырезанные из дерева в ожидании того времени, когда их можно будет заменить настоящими. Мужчины расхаживали в клетчатых шерстяных шароварах, какие они видели на скифах. На бортах повозок были вырезаны такие же животные, которые украшали сбруи скифских лошадей; бронзовые изваяния этих животных были прикреплены к котлам; они же были нарисованы и на рядах щитов, прислоненных к каждой хижине.
Всюду ощущалось сильное напряжение, напряжение, свойственное переполненным энергией людям, готовящимся к походу. Селение уже не выглядело как место обитания мирной, процветающей общины, затерянной в горах и ожидающей, пока мир постучится в их ворота. Оно походило на костер, разбрасывающий снопы искр, когда в него подбрасывают толстые сосновые сучья. Эпона отсутствовала не так долго, но за это время кельты стали мыслить по-новому и смотреть в новых направлениях.
Сидя в седле, Эпона нагнулась.
– Чем вызваны все эти изменения, Валланос?
– Частично твоим отъездом. Все думали, что тебя похитили скифы, и Окелос, с помощью других молодых людей, стал создавать военный отряд, чтобы направиться вслед за тобой, но рано наступившая плохая погода помешала им выполнить свое намерение. Они тосковали здесь, жаловались, что заперты в этих горах. После того как снега растаяли, сюда явился небольшой отряд тавров, они вели себя воинственно, и Окелос убил их предводителя, а его голову насадил на шест. То, что он сделал, понравилось другим. Они велели своим женам сшить для них юбки с двумя штанинами, сказали, что в такой одежде удобнее работать в шахте. А уж после того, как начались перемены, они пошли все быстрее и быстрее. Все приезжавшие торговцы были обеспокоены тем, что у нас делается, они отдавали свои товары за бесценок и спешили уехать. Таранис был доволен и стал поощрять воинственные наклонности молодых людей. Теперь все говорят о предстоящих битвах, может быть, и я приму в них участие.
– Довольно ли племя этими переменами?
– Не все. Как ни странно, Кернуннос очень огорчен всем этим. Кое-кто говорит, что он спятил. Он почти не выходит из своего дома, и когда кто-нибудь приходит к нему говорить, то застает его на ложе в таком глубоком сне, что его невозможно разбудить. Но он не умер – просто пребывает в других мирах. Но мы уже не нуждаемся в нем так, как прежде. С тех пор как мы стали насаживать головы на шесты, началась настоящая охота за головами – видно, они обладают такой же могущественной магией, как и Меняющий Обличье.
«О нет, Валланос, – мысленно возразила Эпона, – нет ничего, что могло бы сравниться с магией Меняющего Обличье. Может быть, если такова воля духов, я еще могу кое-чему у него научиться. Может быть, он простит меня».
Они въехали в открытые ворота, сопровождаемые вереницей кобыл. Со всех сторон, выкрикивая имя «Эпона», сбегались люди.
Выйдя из своего дома, к Эпоне направился Таранис; по его лицу, как расплавленный жир по хлебу, расползалась улыбка.
– Да осенит тебя солнечный свет, – приветствовал он ее, и ей пришлось поискать в своей памяти, чтобы найти соответствующий ответ. Она знала теперь столько других слов… сколько всего было сказано.
Вышла из дома и Сирона, за чьи ноги цеплялся ее последний ребенок; протирая сонные глаза грязным кулаком, она приветствовала Эпону так тепло, будто та не была дочерью Ригантоны. Подошли и многие другие, они ощупывали Эпону, чтобы убедиться, что это не кто иной как она. Не терпелось всем и поглядеть на пригнанных ею лошадей, удивительных, высоких лошадей.
– Я научилась объезжать лошадей, чтобы на них могли потом садиться другие люди, – сказала Эпона Таранису и увидела, что его глаза зажглись внезапным возбуждением.
Поспешили явиться и старейшины, чье число слегка уменьшилось за время ее отсутствия; им не терпелось выслушать рассказ Эпоны о ее скитаниях, но Таранис предложил, чтобы они подождали, пока все усядутся вокруг пиршественного костра, предоставив Эпоне почетное место.
– Сперва я велю нагреть воду, чтобы ты помылась, – сказал он Эпоне, – и ты сможешь повидать свою мать.
Загорелое, обветренное лицо Эпоны сохраняло полнейшее спокойствие.
– Я еще успею повидать Ригантону, – сказала она.
Разгорелся спор о том, как с ней поступить, но старейшины решили, что ее следует разместить в доме для гостей – там же, если хочет, может находиться и Дасадас. Но он отрицательно качнул головой:
– Дасадас будет спать снаружи, с лошадьми, он будет охранять тебя, Эпона.
– Меня незачем охранять, Дасадас, я дома.
– Я буду спать снаружи, – повторил скиф.
Он выглядел таким худым, таким изможденным, казалось, его сжигал какой-то внутренний огонь. Она хотела взять его в дом с собой, вымыть его раненое тело в теплой воде, согреть его красным вином, но он наотрез отказался от всего этого. Когда она поехала на сером жеребце к дому для гостей, он последовал за ней, ведя за собой кобыл, а кельты бежали рядом с ними, с восхищением притрагиваясь к лошадям, оживленно переговариваясь между собой об этом чуде.
На площади появилась фигура одинокого, охваченного яростью человека. Никто не заметил его; общее внимание было сосредоточено на прибывших. Кернуннос, разбуженный радостными криками, – даже гутуитеры боялись теперь будить его, какие бы важные ни были новости, – в диком гневе прибежал посмотреть, кто осмелился это сделать. Он увидел… двух вооруженных скифов… на конях; стало быть, в их селении незваными гостями опять появились скифы!
Этого он не мог стерпеть. Еще не пришедший в себя после блуждания в туманах других миров, жрец бросился вперед, доставая из-за пояса кинжал. Пробившись через изумленную толпу, он накинулся на ближайшего к нему всадника и стащил его с коня. Скиф тяжело упал на землю, слишком ослабевший, чтобы оказать какое-то сопротивление, и Кернуннос с воплями нечеловеческого ликования несколько раз погрузил кинжал в сердце кочевника.
Это произошло так быстро, что Эпона поняла, что случилось, только после того, как Дасадас уже лежал мертвым на земле, глядя в небеса незрячими серыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Эпона посмотрела на вереницу своих лошадей и улыбнулась.
– Есть более быстрые и легкие способы передвижения, чем в колеснице, Валланос, – сказала она. – Хотя эти фракийские кобылы могли бы очень быстро тащить легкую колесницу с парой воинов.
Следуя за гордо выступающим Валланосом, она и Дасадас направились к селению около озера.
Озеро было все того же густого сине-зеленого цвета, каким оно помнилось Эпоне. Так же выглядели и окружающие горы, густо поросшие соснами. Но сама деревня изменилась.
Около многих хижин торчали на шестах человеческие головы: настоящие или вырезанные из дерева в ожидании того времени, когда их можно будет заменить настоящими. Мужчины расхаживали в клетчатых шерстяных шароварах, какие они видели на скифах. На бортах повозок были вырезаны такие же животные, которые украшали сбруи скифских лошадей; бронзовые изваяния этих животных были прикреплены к котлам; они же были нарисованы и на рядах щитов, прислоненных к каждой хижине.
Всюду ощущалось сильное напряжение, напряжение, свойственное переполненным энергией людям, готовящимся к походу. Селение уже не выглядело как место обитания мирной, процветающей общины, затерянной в горах и ожидающей, пока мир постучится в их ворота. Оно походило на костер, разбрасывающий снопы искр, когда в него подбрасывают толстые сосновые сучья. Эпона отсутствовала не так долго, но за это время кельты стали мыслить по-новому и смотреть в новых направлениях.
Сидя в седле, Эпона нагнулась.
– Чем вызваны все эти изменения, Валланос?
– Частично твоим отъездом. Все думали, что тебя похитили скифы, и Окелос, с помощью других молодых людей, стал создавать военный отряд, чтобы направиться вслед за тобой, но рано наступившая плохая погода помешала им выполнить свое намерение. Они тосковали здесь, жаловались, что заперты в этих горах. После того как снега растаяли, сюда явился небольшой отряд тавров, они вели себя воинственно, и Окелос убил их предводителя, а его голову насадил на шест. То, что он сделал, понравилось другим. Они велели своим женам сшить для них юбки с двумя штанинами, сказали, что в такой одежде удобнее работать в шахте. А уж после того, как начались перемены, они пошли все быстрее и быстрее. Все приезжавшие торговцы были обеспокоены тем, что у нас делается, они отдавали свои товары за бесценок и спешили уехать. Таранис был доволен и стал поощрять воинственные наклонности молодых людей. Теперь все говорят о предстоящих битвах, может быть, и я приму в них участие.
– Довольно ли племя этими переменами?
– Не все. Как ни странно, Кернуннос очень огорчен всем этим. Кое-кто говорит, что он спятил. Он почти не выходит из своего дома, и когда кто-нибудь приходит к нему говорить, то застает его на ложе в таком глубоком сне, что его невозможно разбудить. Но он не умер – просто пребывает в других мирах. Но мы уже не нуждаемся в нем так, как прежде. С тех пор как мы стали насаживать головы на шесты, началась настоящая охота за головами – видно, они обладают такой же могущественной магией, как и Меняющий Обличье.
«О нет, Валланос, – мысленно возразила Эпона, – нет ничего, что могло бы сравниться с магией Меняющего Обличье. Может быть, если такова воля духов, я еще могу кое-чему у него научиться. Может быть, он простит меня».
Они въехали в открытые ворота, сопровождаемые вереницей кобыл. Со всех сторон, выкрикивая имя «Эпона», сбегались люди.
Выйдя из своего дома, к Эпоне направился Таранис; по его лицу, как расплавленный жир по хлебу, расползалась улыбка.
– Да осенит тебя солнечный свет, – приветствовал он ее, и ей пришлось поискать в своей памяти, чтобы найти соответствующий ответ. Она знала теперь столько других слов… сколько всего было сказано.
Вышла из дома и Сирона, за чьи ноги цеплялся ее последний ребенок; протирая сонные глаза грязным кулаком, она приветствовала Эпону так тепло, будто та не была дочерью Ригантоны. Подошли и многие другие, они ощупывали Эпону, чтобы убедиться, что это не кто иной как она. Не терпелось всем и поглядеть на пригнанных ею лошадей, удивительных, высоких лошадей.
– Я научилась объезжать лошадей, чтобы на них могли потом садиться другие люди, – сказала Эпона Таранису и увидела, что его глаза зажглись внезапным возбуждением.
Поспешили явиться и старейшины, чье число слегка уменьшилось за время ее отсутствия; им не терпелось выслушать рассказ Эпоны о ее скитаниях, но Таранис предложил, чтобы они подождали, пока все усядутся вокруг пиршественного костра, предоставив Эпоне почетное место.
– Сперва я велю нагреть воду, чтобы ты помылась, – сказал он Эпоне, – и ты сможешь повидать свою мать.
Загорелое, обветренное лицо Эпоны сохраняло полнейшее спокойствие.
– Я еще успею повидать Ригантону, – сказала она.
Разгорелся спор о том, как с ней поступить, но старейшины решили, что ее следует разместить в доме для гостей – там же, если хочет, может находиться и Дасадас. Но он отрицательно качнул головой:
– Дасадас будет спать снаружи, с лошадьми, он будет охранять тебя, Эпона.
– Меня незачем охранять, Дасадас, я дома.
– Я буду спать снаружи, – повторил скиф.
Он выглядел таким худым, таким изможденным, казалось, его сжигал какой-то внутренний огонь. Она хотела взять его в дом с собой, вымыть его раненое тело в теплой воде, согреть его красным вином, но он наотрез отказался от всего этого. Когда она поехала на сером жеребце к дому для гостей, он последовал за ней, ведя за собой кобыл, а кельты бежали рядом с ними, с восхищением притрагиваясь к лошадям, оживленно переговариваясь между собой об этом чуде.
На площади появилась фигура одинокого, охваченного яростью человека. Никто не заметил его; общее внимание было сосредоточено на прибывших. Кернуннос, разбуженный радостными криками, – даже гутуитеры боялись теперь будить его, какие бы важные ни были новости, – в диком гневе прибежал посмотреть, кто осмелился это сделать. Он увидел… двух вооруженных скифов… на конях; стало быть, в их селении незваными гостями опять появились скифы!
Этого он не мог стерпеть. Еще не пришедший в себя после блуждания в туманах других миров, жрец бросился вперед, доставая из-за пояса кинжал. Пробившись через изумленную толпу, он накинулся на ближайшего к нему всадника и стащил его с коня. Скиф тяжело упал на землю, слишком ослабевший, чтобы оказать какое-то сопротивление, и Кернуннос с воплями нечеловеческого ликования несколько раз погрузил кинжал в сердце кочевника.
Это произошло так быстро, что Эпона поняла, что случилось, только после того, как Дасадас уже лежал мертвым на земле, глядя в небеса незрячими серыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121