Ну что он скажет крестьянам про волю? Дикость, конечно, в России. Кутузов бы волю дал. Да он ведь только над войском начальник. Сие не ему решать.
Не знает, что и ответить фельдмаршал. Впервые попал впросак.
Ясно крестьянам, что трудный задали вопрос. Не захотели смущать Кутузова, снова вернулись к войне. Да только разговор как-то уже не клеился. Отпустил их Кутузов.
Идут по селу крестьяне:
— Да, воли оно не предвидится.
— И земля, как была, — у господ останется.
Замедлил ход вдруг какой-то парень. Скинул он шапку и с силой об землю:
— Только напрасно с французами бьемся! Жизнью своей рискуем.
— Цыц, молоко необсохшее! — выкрикнул тот, безглазый. — Тут вещи не равные — разные. Баре есть баре. Россия — Россия!
ЧТО-ТО ТОПОРЩИТСЯ
Забелело. Выпал недавно снег. Идет по дороге отряд французский. Ремни у солдат подтянуты. Холод, конечно. Одежда летняя. Только холод еще терпим. Голод французов мучает.
Вдруг навстречу сани крестьянские по первопутку. Мужик на санях. Мальчонка лошадкой правит. Бежит лошаденка трусцой. Снег пока неглубокий. Хорош у полозьев накат.
Сани груженые. Что-то рядном укрыто. Что-то такое топорщится. Размечтались солдаты:
— Может, хлеба мешки печеного.
— Может, мясо отвозят в город.
— Вот была бы удача!
Смотрят на лошаденку. Лошаденка хоть роста среднего, не кавалерийский, конечно, конь, да неплохо, видать, откормлена. Так и просится прямо с санями в котел. Разгораются страсти солдатские. Криком кричит аппетит.
— Эх, не свернул бы мужик с дороги!
Да нет. Не чует беды лошаденка. Не чует беды мальчишка. Глупо сидит мужик. Скользят по ухабам сани. Все ближе и ближе. Солдатский спирается дых. Еще минута, и знай что хватай.
И вдруг… Развернулись, как в танце, сани. Хвостом повернулась к французам лошадь. Послушно застыла. Спрыгнул мужик на землю. Тянет с саней рядно.
— Берегись! — закричали французы. Схватили ружья.
Пушка на них глядит.
И вот — запал в руках у крестьянина. Мальчишки восторженный вид. Пламя. Грохот. Картечи свист. Ответно раненых стон протяжный. Дорога в телах побитых.
Дело сделано. Что есть силы летит лошаденка. Небо. Поле. Полозьев скрип.
БАСНЯ КРЫЛОВА
Капитан Ивлев из Петербурга привез газетку, в которой была напечатана басня «Волк на псарне» стихотворца Крылова.
Стали офицеры ее читать:
Волк, ночью думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Далее речь шла о том, как поднялась тревога. И вот уже:
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
«Огня! — кричат: — огня!» Пришли с огнем.
Взмолился волк, увидя свою погибель. Стал хитрить и ловчить. Уверять, что пришел он сюда вовсе не с целью разбоя. Клянется, что отныне он овцам друг. Что больше никогда трогать мирных отар не станет.
Посмотрел на разбойника ловчий:
…«Послушай-ка, сосед…
Ты сер, а я, приятель, сед.
И Волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
— Ба, да это же про французов! — кричат офицеры. — Про нашего главнокомандующего, Михайла Илларионовича. Он — ловчий. Слышали: «сед». Так это же наш фельдмаршал.
Схватили офицеры газетку, помчались к Кутузову.
— Батюшка, Михайла Илларионович! Басенка тут, в газете, про вашу светлость.
Взял Кутузов газету, не торопясь прочитал.
— Дельная басенка, дельная. Ты смотри — мастак Крылов, стихотворец. Только в сей басне один изъян.
— Нет изъяна! — кричат офицеры. — Все тут доподлинно верно.
— Вот и не все, — ответил Кутузов. — Про главное тут забыто.
Смутились офицеры.
— Главное в том, — произнес фельдмаршал, — что не ловчий выпустил гончих стаю. Мститель сам по себе поднялся.
Глава шестая
ПОСЛЕДНИЙ КРИК НАПОЛЕОНА
РАМА
Солдат Жорж Мишле шел в Россию с большой охотой: «Россия страна богатая. Немало добра домой привезу». Да что там Мишле, все солдаты в такое верили. Самим императором это обещано. Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске — шубу из горностая. В Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске — ковер из памирской шерсти. В Москве в каком-то большом соборе похитил икону в серебряной раме.
Доволен Мишле. Взял бы еще, да тяжесть и так большая.
«Ну, — рассуждает Мишле, — теперь пусть русские просят мир. Готов я домой к отбытию».
А русские мир не просят. Что день, то французам все хуже и хуже. Лютым местом стала для них Москва.
И вот покатились французы. Дай бог унести из России ноги.
Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковер из памирской шерсти — в мешок, в ранец солдатский — подсвечники, шубу — поверх мундира. А раму куда? Раму надел на шею. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо святого.
Гонят французов русские. Армия бьет. Партизаны в лесах встречают. У дорог стерегут крестьяне.
Быстрым маршем идут французы. Потеет Мишле.
Унести такое добро силы нужны немалые. Ранец плечи ему натирает. Рама тяжелая — полпуда в ней серебра, голову веткой к дороге клонит. Шуба длинная, полы волочатся — трудно в такой идти.
Отступает французская армия. Неустанно тревожат ее казаки. Кутузов в боях добивает.
Все больше и больше отставших среди французов. Плетется, как тень, Мишле. Отстает от своих солдат. Силы его покидают.
Нужно с добром расставаться.
Дошли до Гжатска. Тут когда наступали, Мишле раздобыл ковер. Вспомнил француз о хороших днях, поплакал. Кинул памирский ковер.
Дошли до Вязьмы. Тут достал дорогие подсвечники. Глянул на них. Вытер слезу. Бросил подсвечники.
Дошли до Смоленска — расстался с шубой.
Расстается с вещами Мишле. Жалко до слез добытого. Плачет Мишле. Ружье незаметно бросил, ранец откинул. Однако раму упорно тащит.
— Да брось ты проклятую раму! — кричат упрямцу товарищи.
И рад бы, да не может бросить Мишле. Не в силах Мишле расстаться. Ему богатства же были обещаны. Он, может, в Россию специально шел ради этой серебряной рамы.
Оставили вовсе солдата силы.
Отстал за Смоленском Мишле. Отстал, отбился и помер в дороге.
Лежит в придорожной канаве рама. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо святого.
РУЖЬЕ
Штабной офицер Хитаров, докладывая Кутузову о действиях русской армии, всегда преувеличивал наши успехи.
— Сегодня, ваша светлость, столько-то французских солдат побито. (А побито в два раза меньше.)
— При таком-то деле, ваша светлость, столько-то взято в плен. (А взято — дай бог половина.)
Заметил это Кутузов и как-то:
— Выходит, голубчик, мы с одной Бонапартовой армией справились. Почитай, взялись за другую?!
Смутился Хитаров, сбавил свой пыл. Однако прошло какое-то время, и опять за то же.
— Сегодня столько-то пушек у французов отбито. (А их вовсе в этот день не отбито.)
— А партизаны доносят, что три знамени взято в плен. (И тоже, шельмец, придумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Не знает, что и ответить фельдмаршал. Впервые попал впросак.
Ясно крестьянам, что трудный задали вопрос. Не захотели смущать Кутузова, снова вернулись к войне. Да только разговор как-то уже не клеился. Отпустил их Кутузов.
Идут по селу крестьяне:
— Да, воли оно не предвидится.
— И земля, как была, — у господ останется.
Замедлил ход вдруг какой-то парень. Скинул он шапку и с силой об землю:
— Только напрасно с французами бьемся! Жизнью своей рискуем.
— Цыц, молоко необсохшее! — выкрикнул тот, безглазый. — Тут вещи не равные — разные. Баре есть баре. Россия — Россия!
ЧТО-ТО ТОПОРЩИТСЯ
Забелело. Выпал недавно снег. Идет по дороге отряд французский. Ремни у солдат подтянуты. Холод, конечно. Одежда летняя. Только холод еще терпим. Голод французов мучает.
Вдруг навстречу сани крестьянские по первопутку. Мужик на санях. Мальчонка лошадкой правит. Бежит лошаденка трусцой. Снег пока неглубокий. Хорош у полозьев накат.
Сани груженые. Что-то рядном укрыто. Что-то такое топорщится. Размечтались солдаты:
— Может, хлеба мешки печеного.
— Может, мясо отвозят в город.
— Вот была бы удача!
Смотрят на лошаденку. Лошаденка хоть роста среднего, не кавалерийский, конечно, конь, да неплохо, видать, откормлена. Так и просится прямо с санями в котел. Разгораются страсти солдатские. Криком кричит аппетит.
— Эх, не свернул бы мужик с дороги!
Да нет. Не чует беды лошаденка. Не чует беды мальчишка. Глупо сидит мужик. Скользят по ухабам сани. Все ближе и ближе. Солдатский спирается дых. Еще минута, и знай что хватай.
И вдруг… Развернулись, как в танце, сани. Хвостом повернулась к французам лошадь. Послушно застыла. Спрыгнул мужик на землю. Тянет с саней рядно.
— Берегись! — закричали французы. Схватили ружья.
Пушка на них глядит.
И вот — запал в руках у крестьянина. Мальчишки восторженный вид. Пламя. Грохот. Картечи свист. Ответно раненых стон протяжный. Дорога в телах побитых.
Дело сделано. Что есть силы летит лошаденка. Небо. Поле. Полозьев скрип.
БАСНЯ КРЫЛОВА
Капитан Ивлев из Петербурга привез газетку, в которой была напечатана басня «Волк на псарне» стихотворца Крылова.
Стали офицеры ее читать:
Волк, ночью думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Далее речь шла о том, как поднялась тревога. И вот уже:
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
«Огня! — кричат: — огня!» Пришли с огнем.
Взмолился волк, увидя свою погибель. Стал хитрить и ловчить. Уверять, что пришел он сюда вовсе не с целью разбоя. Клянется, что отныне он овцам друг. Что больше никогда трогать мирных отар не станет.
Посмотрел на разбойника ловчий:
…«Послушай-ка, сосед…
Ты сер, а я, приятель, сед.
И Волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
— Ба, да это же про французов! — кричат офицеры. — Про нашего главнокомандующего, Михайла Илларионовича. Он — ловчий. Слышали: «сед». Так это же наш фельдмаршал.
Схватили офицеры газетку, помчались к Кутузову.
— Батюшка, Михайла Илларионович! Басенка тут, в газете, про вашу светлость.
Взял Кутузов газету, не торопясь прочитал.
— Дельная басенка, дельная. Ты смотри — мастак Крылов, стихотворец. Только в сей басне один изъян.
— Нет изъяна! — кричат офицеры. — Все тут доподлинно верно.
— Вот и не все, — ответил Кутузов. — Про главное тут забыто.
Смутились офицеры.
— Главное в том, — произнес фельдмаршал, — что не ловчий выпустил гончих стаю. Мститель сам по себе поднялся.
Глава шестая
ПОСЛЕДНИЙ КРИК НАПОЛЕОНА
РАМА
Солдат Жорж Мишле шел в Россию с большой охотой: «Россия страна богатая. Немало добра домой привезу». Да что там Мишле, все солдаты в такое верили. Самим императором это обещано. Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске — шубу из горностая. В Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске — ковер из памирской шерсти. В Москве в каком-то большом соборе похитил икону в серебряной раме.
Доволен Мишле. Взял бы еще, да тяжесть и так большая.
«Ну, — рассуждает Мишле, — теперь пусть русские просят мир. Готов я домой к отбытию».
А русские мир не просят. Что день, то французам все хуже и хуже. Лютым местом стала для них Москва.
И вот покатились французы. Дай бог унести из России ноги.
Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковер из памирской шерсти — в мешок, в ранец солдатский — подсвечники, шубу — поверх мундира. А раму куда? Раму надел на шею. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо святого.
Гонят французов русские. Армия бьет. Партизаны в лесах встречают. У дорог стерегут крестьяне.
Быстрым маршем идут французы. Потеет Мишле.
Унести такое добро силы нужны немалые. Ранец плечи ему натирает. Рама тяжелая — полпуда в ней серебра, голову веткой к дороге клонит. Шуба длинная, полы волочатся — трудно в такой идти.
Отступает французская армия. Неустанно тревожат ее казаки. Кутузов в боях добивает.
Все больше и больше отставших среди французов. Плетется, как тень, Мишле. Отстает от своих солдат. Силы его покидают.
Нужно с добром расставаться.
Дошли до Гжатска. Тут когда наступали, Мишле раздобыл ковер. Вспомнил француз о хороших днях, поплакал. Кинул памирский ковер.
Дошли до Вязьмы. Тут достал дорогие подсвечники. Глянул на них. Вытер слезу. Бросил подсвечники.
Дошли до Смоленска — расстался с шубой.
Расстается с вещами Мишле. Жалко до слез добытого. Плачет Мишле. Ружье незаметно бросил, ранец откинул. Однако раму упорно тащит.
— Да брось ты проклятую раму! — кричат упрямцу товарищи.
И рад бы, да не может бросить Мишле. Не в силах Мишле расстаться. Ему богатства же были обещаны. Он, может, в Россию специально шел ради этой серебряной рамы.
Оставили вовсе солдата силы.
Отстал за Смоленском Мишле. Отстал, отбился и помер в дороге.
Лежит в придорожной канаве рама. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо святого.
РУЖЬЕ
Штабной офицер Хитаров, докладывая Кутузову о действиях русской армии, всегда преувеличивал наши успехи.
— Сегодня, ваша светлость, столько-то французских солдат побито. (А побито в два раза меньше.)
— При таком-то деле, ваша светлость, столько-то взято в плен. (А взято — дай бог половина.)
Заметил это Кутузов и как-то:
— Выходит, голубчик, мы с одной Бонапартовой армией справились. Почитай, взялись за другую?!
Смутился Хитаров, сбавил свой пыл. Однако прошло какое-то время, и опять за то же.
— Сегодня столько-то пушек у французов отбито. (А их вовсе в этот день не отбито.)
— А партизаны доносят, что три знамени взято в плен. (И тоже, шельмец, придумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113