Вот какие случаи бывают. А уж про грабежи и не говорю – обыкновенное дело. Так вот мы не желаем, чтобы это иноплеменное нашествие укоренилось. Восстает народ, товарищи. Нет оружия!.. Что солдаты принесли с войны, зарыто было; мы теперь все собираем понемножку. Создаем партизанский отряд. И пришел я к вам, товарищи, узнать, что думает советская власть. Мы, кроме белых газеток, ничего не видим. Фальшь… Кругом лжа да фальшь нынче в наших местах. Правду хочется узнать… Что решила советская власть?
– Советская власть решила изгнать интервентов во что бы то ни стало!..
– Вот, вот! – с радостью воскликнул Макин и даже схватил начальника разведки за руки. – И я то же говорил… Да ведь сами посудите, каково нам? Что делается на свете? Ничего не знаем. Ведь мы живем как в закупоренной бутылке. Теперь вернусь, расскажу ребятам все, что здесь видел.
– Домой отсюда пойдешь? – спросил его Драницын.
А как же? Товарищи ждут. Я не за этим пробирался, чтобы здесь оставаться.
– И много вас?
– Пока еще немного.
Драницын и Воробьев переглянулись.
– Знаешь что, парень, – сказал Макину Воробьев, – подожди-ка ты приезда комиссара. Тебе необходимо с ним поговорить.
Макин с охотой согласился. Отойдя в сторону, он осторожно прислонил свою двустволку к стене, сел за парту и долго сидел так, не двигаясь и опустив глаза.
Воробьев и Драницын продолжали работу. Вдруг Яков Макин поднял глаза и улыбнулся почти детской, простодушной улыбкой.
– Эх, товарищи… – сказал он, – сижу и дышу. Прямо не верится. Там ведь у нас никакого дыхания не стало.
3
В тот самый день, когда Виноградов и Фролов объезжали части бригады, а Драницын и Воробьев разговаривали с Макиным, к Чамовской приближался буксир. На нем ехал красный командир Валерий Сергунько.
После ухода «Марата» на Двину Сергунько затосковал. Новый начальник отряда, некто Козелков, не понравился Валерию с первого взгляда. Он стал дерзить ему. Козелков в свою очередь невзлюбил Сергунько, и жизнь в отряде сразу показалась юноше невыносимой. Больше всего он жаловался на то, что его «вынули из строя» и заставили обучать молодых бойцов, пришедших с пополнением. Это настолько возмущало Валерия, что он твердо решил «бежать» на Двину. Просить о переводе было бесполезно: ему, конечно, отказали бы, и он все более и более утверждался в своем дерзком замысле.
В это время на Онегу, приехала Гринева, секретарь партийной организации штаба армии, находившегося в Вологде. Она совершала агитационную поездку по воинским частям. В качестве сопровождающего к ней приставили Валерия.
Гриневой не было еще сорока лет, но в ее гладко зачесанных темно-каштановых волосах кое-где уже пробивались сединки.
Валерий очень уважал Гриневу. В дни Октябрьского восстания она была членом большевистского комитета в Петрограде и работала с Лениным. Вначале Сергунько даже побаивался ее. В то же время ему казались удивительными ее молодая улыбка, голос, звучавший мягко и женственно, изгиб красивых бровей над серо-голубыми глазами. В конце концов он решил, что эта суровая на первый взгляд женщина сможет понять обуревавшие его чувства и поможет ему.
Надо было только уловить момент, не приставать с просьбами, а сделать так, чтобы его желание исполнилось как бы само собой.
Сергунько провел в разъездах вместе с Гриневой двое суток. Ей нравились вспыльчивый и смелый характер молодого, питерского рабочего, юношески-непосредственная прямота его суждений.
Как-то в разговоре с Валерием Гринева упомянула о Фролове, назначенном комиссаром виноградовской бригады, и с большой похвалой отозвалась и о комиссаре и о командире. Валерий и тут ничем не выдал себя, словно все это ни капли его не касалось, словно он нисколько не стремился к Фролову, на Двину. Он знал, что стоит ему попроситься туда, как Гринева скажет: «Блажь… Сражаться надо там, где тебя поставили». И тогда все будет кончено.
Наступил день отъезда. Прощаясь, Гринева сказала:
– Ну, Валерий, будь счастлив. Желаю тебе боевых удач.
– Спасибо, товарищ Гринева. Только насчет счастья это вы зря. Как бы мне в трибунал не угодить…
– Почему в трибунал? – спросила она с удивлением и даже с беспокойством, потому что уже привыкла к Сергунько и считала его безупречным командиром.
Махнув рукой на всю свою дипломатию, Валерий чистосердечно рассказал ей, в чем дело.
– Сбегу я отсюда. Сами посудите: я разведчик. А меня, точно тыловую крысу, заставили обучать новобранцев. Или вот вы приехали – вас сопровождать. Тоже нашли адъютанта!
Гринева улыбнулась.
– Козелков зовет меня «фроловец». А все почему? Иногда не удержишься, скажешь: «При Павле Игнатьевиче так было или этак». Ну, а начальству это не по Душе. Конечно, каждый должен воевать там, куда он направлен, – поспешно сказал Валерий. – Но могут же быть исключения. Мы же люди, а не камни… – Он опустил голову. – Сбегу я отсюда, ей-богу, сбегу!
– Ладно, – невольно улыбнувшись, сказала Гринева. – Я поговорю с Козелковым.
– Нет, нет! – испуганно возразил Валерий. – Козелков сразу поймет, что я вам пожаловался. Как бы еще хуже не было. А впрочем, – с нарочитым отчаянием в голосе сказал он, – мне все равно! Куда ни кинь, везде клин… Чувствую, что трибунала мне не миновать…
– А не хитришь, краском? – похлопав Валерия по плечу, сказала, усмехаясь, Гринева. – А что прельщает тебя на Двине? – спросила она.
– Там? Всё… Двина… Бои, а не глушь… Командиры… Виноградов, Фролов… – взволнованно ответил Валерий.
Гринева уехала, а через день в отряд пришла телеграмма: Сергунько вызывали в Вологду. Когда он явился в штаб, там ему вручили направление на Двину и письмо, которое он должен был лично передать Фролову.
Все устроилось так быстро, что Валерий не смог даже повидать Гриневу и поблагодарить ее.
Вместе с ним выехала и Люба.
Это случилось неожиданно для нее самой. Получив телеграмму, Валерий начал собираться. Люба помогала ему, пекла хлеб на дорогу.
– Что пригорюнилась? Хочешь, махнем вместе? – шутя, предложил ей Валерий.
Услыхав это, Люба переменилась в лице.
– А кто бумажку выправит? Ни на железку, ни на пароход с пустыми руками не сунешься.
– Эка важность! – хвастливым тоном сказал Валерий. – Со мной-то! Какие тебе бумажки?
– Господи… – прошептала Люба, от радости у нее перехватило дыхание. – Ну, бес!.. Смотри, коли обманешь, плохо тебе будет. А Козелков отпустит?
Валерий свистнул:
– На что ты ему сдалась? Да и чихать нам на него.
Не теряя ни минуты, Люба вынула из сундука свою самую дорогую вещь – пальто с круглыми буфами на плечах, которое она почему-то называла казакином, – выстирала смену белья, уложила его в торбу с хлебом, а через несколько часов уже ехала теплушкой в Вологду вместе с Валерием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Советская власть решила изгнать интервентов во что бы то ни стало!..
– Вот, вот! – с радостью воскликнул Макин и даже схватил начальника разведки за руки. – И я то же говорил… Да ведь сами посудите, каково нам? Что делается на свете? Ничего не знаем. Ведь мы живем как в закупоренной бутылке. Теперь вернусь, расскажу ребятам все, что здесь видел.
– Домой отсюда пойдешь? – спросил его Драницын.
А как же? Товарищи ждут. Я не за этим пробирался, чтобы здесь оставаться.
– И много вас?
– Пока еще немного.
Драницын и Воробьев переглянулись.
– Знаешь что, парень, – сказал Макину Воробьев, – подожди-ка ты приезда комиссара. Тебе необходимо с ним поговорить.
Макин с охотой согласился. Отойдя в сторону, он осторожно прислонил свою двустволку к стене, сел за парту и долго сидел так, не двигаясь и опустив глаза.
Воробьев и Драницын продолжали работу. Вдруг Яков Макин поднял глаза и улыбнулся почти детской, простодушной улыбкой.
– Эх, товарищи… – сказал он, – сижу и дышу. Прямо не верится. Там ведь у нас никакого дыхания не стало.
3
В тот самый день, когда Виноградов и Фролов объезжали части бригады, а Драницын и Воробьев разговаривали с Макиным, к Чамовской приближался буксир. На нем ехал красный командир Валерий Сергунько.
После ухода «Марата» на Двину Сергунько затосковал. Новый начальник отряда, некто Козелков, не понравился Валерию с первого взгляда. Он стал дерзить ему. Козелков в свою очередь невзлюбил Сергунько, и жизнь в отряде сразу показалась юноше невыносимой. Больше всего он жаловался на то, что его «вынули из строя» и заставили обучать молодых бойцов, пришедших с пополнением. Это настолько возмущало Валерия, что он твердо решил «бежать» на Двину. Просить о переводе было бесполезно: ему, конечно, отказали бы, и он все более и более утверждался в своем дерзком замысле.
В это время на Онегу, приехала Гринева, секретарь партийной организации штаба армии, находившегося в Вологде. Она совершала агитационную поездку по воинским частям. В качестве сопровождающего к ней приставили Валерия.
Гриневой не было еще сорока лет, но в ее гладко зачесанных темно-каштановых волосах кое-где уже пробивались сединки.
Валерий очень уважал Гриневу. В дни Октябрьского восстания она была членом большевистского комитета в Петрограде и работала с Лениным. Вначале Сергунько даже побаивался ее. В то же время ему казались удивительными ее молодая улыбка, голос, звучавший мягко и женственно, изгиб красивых бровей над серо-голубыми глазами. В конце концов он решил, что эта суровая на первый взгляд женщина сможет понять обуревавшие его чувства и поможет ему.
Надо было только уловить момент, не приставать с просьбами, а сделать так, чтобы его желание исполнилось как бы само собой.
Сергунько провел в разъездах вместе с Гриневой двое суток. Ей нравились вспыльчивый и смелый характер молодого, питерского рабочего, юношески-непосредственная прямота его суждений.
Как-то в разговоре с Валерием Гринева упомянула о Фролове, назначенном комиссаром виноградовской бригады, и с большой похвалой отозвалась и о комиссаре и о командире. Валерий и тут ничем не выдал себя, словно все это ни капли его не касалось, словно он нисколько не стремился к Фролову, на Двину. Он знал, что стоит ему попроситься туда, как Гринева скажет: «Блажь… Сражаться надо там, где тебя поставили». И тогда все будет кончено.
Наступил день отъезда. Прощаясь, Гринева сказала:
– Ну, Валерий, будь счастлив. Желаю тебе боевых удач.
– Спасибо, товарищ Гринева. Только насчет счастья это вы зря. Как бы мне в трибунал не угодить…
– Почему в трибунал? – спросила она с удивлением и даже с беспокойством, потому что уже привыкла к Сергунько и считала его безупречным командиром.
Махнув рукой на всю свою дипломатию, Валерий чистосердечно рассказал ей, в чем дело.
– Сбегу я отсюда. Сами посудите: я разведчик. А меня, точно тыловую крысу, заставили обучать новобранцев. Или вот вы приехали – вас сопровождать. Тоже нашли адъютанта!
Гринева улыбнулась.
– Козелков зовет меня «фроловец». А все почему? Иногда не удержишься, скажешь: «При Павле Игнатьевиче так было или этак». Ну, а начальству это не по Душе. Конечно, каждый должен воевать там, куда он направлен, – поспешно сказал Валерий. – Но могут же быть исключения. Мы же люди, а не камни… – Он опустил голову. – Сбегу я отсюда, ей-богу, сбегу!
– Ладно, – невольно улыбнувшись, сказала Гринева. – Я поговорю с Козелковым.
– Нет, нет! – испуганно возразил Валерий. – Козелков сразу поймет, что я вам пожаловался. Как бы еще хуже не было. А впрочем, – с нарочитым отчаянием в голосе сказал он, – мне все равно! Куда ни кинь, везде клин… Чувствую, что трибунала мне не миновать…
– А не хитришь, краском? – похлопав Валерия по плечу, сказала, усмехаясь, Гринева. – А что прельщает тебя на Двине? – спросила она.
– Там? Всё… Двина… Бои, а не глушь… Командиры… Виноградов, Фролов… – взволнованно ответил Валерий.
Гринева уехала, а через день в отряд пришла телеграмма: Сергунько вызывали в Вологду. Когда он явился в штаб, там ему вручили направление на Двину и письмо, которое он должен был лично передать Фролову.
Все устроилось так быстро, что Валерий не смог даже повидать Гриневу и поблагодарить ее.
Вместе с ним выехала и Люба.
Это случилось неожиданно для нее самой. Получив телеграмму, Валерий начал собираться. Люба помогала ему, пекла хлеб на дорогу.
– Что пригорюнилась? Хочешь, махнем вместе? – шутя, предложил ей Валерий.
Услыхав это, Люба переменилась в лице.
– А кто бумажку выправит? Ни на железку, ни на пароход с пустыми руками не сунешься.
– Эка важность! – хвастливым тоном сказал Валерий. – Со мной-то! Какие тебе бумажки?
– Господи… – прошептала Люба, от радости у нее перехватило дыхание. – Ну, бес!.. Смотри, коли обманешь, плохо тебе будет. А Козелков отпустит?
Валерий свистнул:
– На что ты ему сдалась? Да и чихать нам на него.
Не теряя ни минуты, Люба вынула из сундука свою самую дорогую вещь – пальто с круглыми буфами на плечах, которое она почему-то называла казакином, – выстирала смену белья, уложила его в торбу с хлебом, а через несколько часов уже ехала теплушкой в Вологду вместе с Валерием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121