ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Его все знали, да и он знал почти всех.
– На десятки миллионов ограбили интервенты нашу шенкурскую сторонку, – жаловался Фролову Черепанов. – Сколько лесу! Один Кемп, американский экспортер, на два миллиона золотых рублей увез лесных материалов и ни копейки не заплатил.
– Ну, лес чуток в запанях застрял. Морозы рано хватили! – возразил один из делегатов, бледный худощавый старик.
– А кудель? А лен? А кожа? А пушнина? Все подчистую вывезено. Миллионы награблены! Кемп, Барнс… Шильде… Целая банда орудовала.
Конференция проходила в большой комнате, тесно набитой людьми. Президиум расположился за учительским столом, стоявшим возле классной доски. К доске было прислонено красное знамя Шенкурского совета, вывезенное из Шенкурска еще прошлой осенью.
Выступавшие говорили коротко, горячо и просто. Их речи дышали готовностью к борьбе и верой в победу.
Находясь в президиуме, Фролов с интересом вглядывался в лица делегатов.
Внимание его привлекла сидевшая в первом ряду девушка в толстой вязаной кофте. Короткие золотисто-рыжие волосы девушки были гладко зачесаны и собраны на затылке. Она внимательно слушала все выступления, Щеки ее разрумянились, кончики ушей порозовели.
– Кто это? – показывая глазами на девушку, спросил Фролов у своего соседа…
– Местная учительница, – шепотом ответил тот. – Леля… Елена Егорова… дочь одного из шенкурских большевиков… – добавил сосед, наклоняясь к Фролову.
– Мудьюжанина?
– Да…
Фролову уже давно, еще в августе, было известно из разведочных данных армейского штаба об ужасной судьбе Егорова. И хотя Егоров не был ни другом ему, ни знакомым, он не мог оторвать взгляда от хрупкой фигуры девушки, думая одновременно и об отце и о ней.
Фролов знал, что все собравшиеся здесь члены партии после окончания конференции немедленно отправятся на фронт политбойцами, агитаторами и даже рядовыми красноармейцами.
«И она пойдет?…» – Он невольно покачал головой, вздохнул и тут же стыдливо оглянулся, смутившись от своей мысли.
Когда пришла его очередь выступать, он выразил уверенность в том, что все коммунисты, присутствующие на конференции, будут личным примером вдохновлять бойцов на борьбу с врагом.
– И вот еще что важно. Ведь не все знают, что творится по ту сторону фронта… Как там хозяйничают и зверствуют интервенты! Среди бойцов есть и вологодцы, и москвичи, и питерцы. Вы местные люди… Расскажите бойцам правду… Только чистую правду! Ничего не убавляя. И не прибавляя. То, что вы сами воочию видели. Расскажите, как интервенты превратили Архангельский край в лагерь смерти. Бойцы должны знать не только то, за что они борются… Но и против чего… Ясно?
Он подчеркнул, что взятие Шенкурска – шаг к освобождению Архангельска.
Люди повскакивали со своих мест. Раздались возгласы: «Да здравствует Ильич!», «Долой интервентов!»
– Даешь Шенкурск! – не помня себя от обуревавших его чувств, кричал Касьян Терентьев.
К столику подошла учительница. Ей было поручено прочитать присягу. Ее молодой девичий голос звенел, как и у Касьяна.
– Клянемся… – читала она, – не жалеть своей жизни в борьбе за наш Северный край, до последней капли крови будем бороться с чужеземцами-интервентами, американцами, англичанами и прочими, с помещиками и капиталистами, с белогвардейцами всех мастей, с предателями интересов трудового народа… Клянемся, как верные солдаты Великой Октябрьской революции… В ответ неслись голоса, молодые и старые, хриплые и звонкие. Они повторяли: «Клянемся!» Будто эхо проносилось по школе.
На улице начался митинг.
Драницын стоял, затерявшись в толпе. Молчаливая, внимательно слушающая толпа, раскрасневшиеся лица, строгие, серьезные глаза крестьян, негодующие возгласы, которые раздавались в толпе, когда кто-нибудь из выступавших рассказывал о страшных, позорных событиях в Архангельском крае, – все это еще и еще раз убеждало Драницына в одном: народ против интервентов, народ ненавидит их смертельно.
«Вот это и есть тот настоящий патриотизм, которого раньше не было, – думал Драницын. – При царе-то разве так мужики отправляли своих сыновей на войну? С плачем, со скрежетом зубовным. Неохота было воевать за чужое дело. А сейчас мужик воюет за себя… За жизнь детей… За свою землю! Сейчас все другое… Совсем другая картина… Вот она, подлинная Россия…»
Взволнованный собственными мыслями, Драницын плохо слушал ораторов. Он почти не слышал и того, что говорила молодая девушка в тулупчике, валенках и темной косынке. Но лицо ее, одухотворенное и гордое, поразило его.
Он даже поинтересовался узнать: кто она такая?
– Не здешние они… Будто учительствует, что ли… – сказал ему беззубый старик в меховой шапке и меховых сапогах, стоявший в толпе рядом с ним. Будто с Шенкурска.
2
После митинга Черепанов пригласил Фролова к себе поужинать. Комиссар очень устал, ему хотелось побыть одному, но хозяин так настаивал, что отказаться было невозможно.
В избе, где жил Черепанов, собралось много народу: все хотели поговорить с приезжими военными о подробностях предстоящего похода. Пришла и учительница. Драницын, явившийся вместе с комиссаром, сразу заметил ее и почему-то обрадовался, что и она здесь.
Собравшиеся говорили о предстоящем Шенкурском походе и вообще о зимних походах. Драницын вспоминал различные эпизоды из истории старой русской армии и утверждал, что лучшие, свойственные русскому солдату боевые традиции с особенной яркостью проявляются именно теперь, в молодой Красной Армии.
– Многого нам еще не хватает… По части организации особенно! Но победоносный дух войска, товарищи…
Драницын взмахнул руками.
– Много ли я служу в Красной Армии, но чувствую, как она растет!.. Это словно Илья Муромец, почуявший свою силу.
Слушали Драницына до тех пор, пока хозяйка не вытащила из печи чугунный котел со щами.
На стол поставили маленькую керосиновую лампу. Гости стали рассаживаться, продолжая начатую беседу. Драницын сел рядом с учительницей. Лицо девушки сохраняло задумчиво-сосредоточенное выражение. Чем чаще Драницын посматривал на свою соседку, тем больше она ему нравилась.
Было жарко. Учительница сняла свою толстую вязаную кофту и осталась в простенькой ситцевой блузке с цветочками. Тоненькая, как тростиночка, она показалась ему еще милее. Он молчал, не зная, как с ней заговорить. Будто пропала в нем та грубая простота в отношениях с женщинами, к которой он уже привык за годы войны.
Напротив Драницына сидел седой старик с удивительно яркими и живыми глазами. Он ни разу не вступил в разговор, видимо не желая мешать молодежи.
– Кто это? – шепнул своей соседке Драницын, желая завязать с ней разговор, и незаметно кивнул в сторону старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121