Вы с Танхылыу в клубе всегда вместе, ничего не говорила?
— Эх, агай!..— Гата Матрос опустил голову. И такое было на лице страдание — любой, даже не такой проницательный, как Шамилов, с одного взгляда все понял бы.
— Так-так,— сказал Шамилов, потирая ладони. Еще раз прошелся по комнате. Довольство, исходившее от его лица, сошлось с унынием Гаты — свет и тьма.— Понятно, шайтан его забери!.. Эх, знать бы раньше, я бы этого упрямого Фаткуллу под гнилой корень топором подрубил!
— Какой корень? Каким топором? — Взглядом, в котором сквозь уныние пробилось удивление, Гата посмотрел на своего наставника.
— Он бы у меня на горячей сковородке попрыгал! — все больше распалялся Шамилов, лицо его пошло красными пятнами.
Дверь во внутреннюю половину приоткрылась, и показалась голова Асылбике. Она спросила робко:
— Отец, чего расшумелся? Ругаетесь, что ли?
— Спи! —отмахнулся он от нее, как от мухи, но все же прикрыл дверь и заговорил потише: — Давай, браток, выкладывай все как есть. Тут мы с тобой заодно. Как русские говорят: дружно не грузно, врозь — хоть брось. Кто тебе поможет, если не я?
— Не знаю даже...— но все же Гата подтянулся и в глазах блеснула надежда.
— Не знает, а? Тут, брат, как в бою: чем стрелять, лучше лежать... Нет, ошибка, то есть наоборот: чем лежать, лучше стрелять. Вот так! Случая упускать нельзя. Не то живо какой-нибудь добычливый охотник найдется.
— Похоже, нашелся уже...
— Не может быть! — И Шамилов плюхнулся на стул.— Чей такой глаз приметливый?
Вместо ответа Гата Матрос в каком-то сомнении посмотрел на своего учителя и достал из кармана синего бархатного пиджака сложенную вчетверо бумагу. В раздумье, показывать или не показывать, покрутил ее в руке, развернул, снова сложил. Наконец, одолев сомнения, положил бумагу на стол. Шамилов, словно коршун, хва« тающий цыпленка, подцепил ее.
— Да-а,— протянул он, прочитав известное нам письмо, которое из самой Одессы привело Гату домой, помолчал и, словно прислушиваясь к начавшей проклевываться мысли, спросил у самого себя: — Ну?.. Так-так...
Гата Матрос, почуяв в голосе наставника отзвук надежды, тоже сказал:
— Ых-хым. (Согласен, значит.)
Нужно сказать, что женился Шамилов еще лет тридцать назад, о любви и прочих необузданных чувствах давно позабыл. Потому и страдания Гаты казались ему
страницами из какого-нибудь очередного романа Нугушева: то ли правда, то ли бред, то ли верить, то ли нет. По его разумению, такому парню, как Гата, зря бы голову не ломать, взять и жениться на дочке кого-нибудь посостоятельней. А там — Танхылыу ли, Айхылыу ли — какая разница? Впрочем, мысль эту Шамилов сразу же отмел. Тут, брат, душа. А коли душа, говорят, запросит, так и змеиного мяса съешь. Главное, все в Фаткуллу Кудрявого упирается. Хозяин еще раз обошел комнату, остановился, насколько нужно было, возле застекленного шкафа и снова сел на место.
— Алтынгужин здесь ни при чем. А если и при чем — не страшно. Почему, спросишь? А потому, что есть у него один большой недостаток—он замминистра сын, стало быть, в ауле не задержится.
— Да неужто? — вырвалось у Гаты.— Это, агай... извините... налейте мне этого... вашего... рюмочку.
Шамилов, глядя, как воспрял Гата, словно упорхнувший из-под ножа петух, с усмешкой покачал головой:
— Водки не жалко, но коли не пьешь, так уж и не пей.— Видно, вспомнил, что как-никак, а на страже педагогики стоит.— Я про Алтынгужина говорю. Отработает два года и смоется в город. Еще неизвестно, чью там дочку ему отец с матерью приглядели. Ты мне вот что скажи: если отец переезжать не собирается, то зачем Танхылыу ханский дворец возводит? Мало того, пока сруб не подняли, все в тайне держали, тьма кромешная. Вот о чем подумать надо.
Гата снова приуныл, помолчал, наморщив лоб, и сказал, перейдя на шепот:
— Обещайте в секрете держать, я вам что-то скажу. Тут дверь в соседнюю комнату чуть слышно скрипнула, но два застольника этого не заметили.
— Эх, браток, коли такое недоверие, нечего было и приходить. Словно первый раз меня видишь! Нет, нет, коли не веришь, то не говори! — сказал с обидой Шамилов.
Но ученик в ответ только: «Ых-хым»,— вот так, дескать, от своего не отступлюсь.
Так что пришлось Шамилову сказать:
— Смех, конечно, да ладно, воля твоя. Ну, клянусь... валлахи-биллахи.
Обезопасившись таким образом, Гата подробно рассказал, как он по поручению Фаткуллы Кудрявого ездил к Капралу.
С той встречи с Капралом не было, пожалуй, события, которое бы так потрясло Шамилова. Он вставал, садился, то правый висок чесал, то левый тер, переставил свой стул к печке, сел на другой. Опять вскочил, оконные занавески поплотнее запахнул. Обида на лице сменилась досадой. Наконец он обрел дар речи.
— Вот пройдоха! Вот молчун! — чуть не плача, сказал он.— В тихом омуте черти водятся, это точно! Ты только глянь на этого Фаткуллу, ты только подумай, а! Молчком-молчком, а под корень режет! И ты хорош! Нет чтобы сразу прийти и рассказать... Нет, посажу я его на раскаленную сковородку! Коли так, и я разиней не буду.— Шамилов раскрыл ладошку и быстро сжал ее в кулак.— Вот он где у меня теперь.
— Вы это, агай... вы уж не...
— Пятьдесят второй, рост четвертый, говоришь? Как раз твой размер. И Алтынгужину впору будет. Нет, браток, мы этого так не оставим. С утра — на разведку. Ловко это у нас вышло, что мы нынче на улице встретились. А то ходим и не чуем, откуда ветер дует.
Понятно, Шамилов самую трудную часть дела взял на себя, а Матросу дал такое задание: если не каждый вечер, то хотя бы раза четыре в неделю, пока позволяет погода, катать Танхылыу на мотоцикле и тоже попытаться узнать, что к чему.
4
Шамилов избрал куштирякскую тактику — пошел, срезая углы. Сколько ведь на Фаткуллу Кудрявого времени зря потеряно! Сказал себе: «Закинул крючок — так закидывай сразу на щуку, а то и на сома»,—и решил с мелкой рыбешкой не возиться, начать сразу с председателя. Хотя на следующий день намерения выпустить куштирякскую мелкоту в светлый мир во всеоружии передовых достижений современной науки были так же тверды, как и всегда, Шамилов с самого утра не отрывал глаз от окон. Прошло два урока, а на третьем к правлению колхоза подлетел уазик, вернувшийся откуда-то председатель поднялся на крыльцо. Шамилов велел четвертому классу писать изложение, второму классу задал задачу — крепкую, зубы сломаешь — и поспешил в правление.
— Здоров, браток,— кинул он обтиравшему машину Гате Матросу. Видать, в обхождении с начальством Шамилов придерживался тех же правил, что и автор.— Как настроение у хозяина? Хорошее?
— Плохое. В Яктыкуле были. Бригадир куда-то в гости уехал, а строители, которые ферму строят, на работу не вышли.
— С просьбой, значит, идти бесполезно?
— Какая ведь просьба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Эх, агай!..— Гата Матрос опустил голову. И такое было на лице страдание — любой, даже не такой проницательный, как Шамилов, с одного взгляда все понял бы.
— Так-так,— сказал Шамилов, потирая ладони. Еще раз прошелся по комнате. Довольство, исходившее от его лица, сошлось с унынием Гаты — свет и тьма.— Понятно, шайтан его забери!.. Эх, знать бы раньше, я бы этого упрямого Фаткуллу под гнилой корень топором подрубил!
— Какой корень? Каким топором? — Взглядом, в котором сквозь уныние пробилось удивление, Гата посмотрел на своего наставника.
— Он бы у меня на горячей сковородке попрыгал! — все больше распалялся Шамилов, лицо его пошло красными пятнами.
Дверь во внутреннюю половину приоткрылась, и показалась голова Асылбике. Она спросила робко:
— Отец, чего расшумелся? Ругаетесь, что ли?
— Спи! —отмахнулся он от нее, как от мухи, но все же прикрыл дверь и заговорил потише: — Давай, браток, выкладывай все как есть. Тут мы с тобой заодно. Как русские говорят: дружно не грузно, врозь — хоть брось. Кто тебе поможет, если не я?
— Не знаю даже...— но все же Гата подтянулся и в глазах блеснула надежда.
— Не знает, а? Тут, брат, как в бою: чем стрелять, лучше лежать... Нет, ошибка, то есть наоборот: чем лежать, лучше стрелять. Вот так! Случая упускать нельзя. Не то живо какой-нибудь добычливый охотник найдется.
— Похоже, нашелся уже...
— Не может быть! — И Шамилов плюхнулся на стул.— Чей такой глаз приметливый?
Вместо ответа Гата Матрос в каком-то сомнении посмотрел на своего учителя и достал из кармана синего бархатного пиджака сложенную вчетверо бумагу. В раздумье, показывать или не показывать, покрутил ее в руке, развернул, снова сложил. Наконец, одолев сомнения, положил бумагу на стол. Шамилов, словно коршун, хва« тающий цыпленка, подцепил ее.
— Да-а,— протянул он, прочитав известное нам письмо, которое из самой Одессы привело Гату домой, помолчал и, словно прислушиваясь к начавшей проклевываться мысли, спросил у самого себя: — Ну?.. Так-так...
Гата Матрос, почуяв в голосе наставника отзвук надежды, тоже сказал:
— Ых-хым. (Согласен, значит.)
Нужно сказать, что женился Шамилов еще лет тридцать назад, о любви и прочих необузданных чувствах давно позабыл. Потому и страдания Гаты казались ему
страницами из какого-нибудь очередного романа Нугушева: то ли правда, то ли бред, то ли верить, то ли нет. По его разумению, такому парню, как Гата, зря бы голову не ломать, взять и жениться на дочке кого-нибудь посостоятельней. А там — Танхылыу ли, Айхылыу ли — какая разница? Впрочем, мысль эту Шамилов сразу же отмел. Тут, брат, душа. А коли душа, говорят, запросит, так и змеиного мяса съешь. Главное, все в Фаткуллу Кудрявого упирается. Хозяин еще раз обошел комнату, остановился, насколько нужно было, возле застекленного шкафа и снова сел на место.
— Алтынгужин здесь ни при чем. А если и при чем — не страшно. Почему, спросишь? А потому, что есть у него один большой недостаток—он замминистра сын, стало быть, в ауле не задержится.
— Да неужто? — вырвалось у Гаты.— Это, агай... извините... налейте мне этого... вашего... рюмочку.
Шамилов, глядя, как воспрял Гата, словно упорхнувший из-под ножа петух, с усмешкой покачал головой:
— Водки не жалко, но коли не пьешь, так уж и не пей.— Видно, вспомнил, что как-никак, а на страже педагогики стоит.— Я про Алтынгужина говорю. Отработает два года и смоется в город. Еще неизвестно, чью там дочку ему отец с матерью приглядели. Ты мне вот что скажи: если отец переезжать не собирается, то зачем Танхылыу ханский дворец возводит? Мало того, пока сруб не подняли, все в тайне держали, тьма кромешная. Вот о чем подумать надо.
Гата снова приуныл, помолчал, наморщив лоб, и сказал, перейдя на шепот:
— Обещайте в секрете держать, я вам что-то скажу. Тут дверь в соседнюю комнату чуть слышно скрипнула, но два застольника этого не заметили.
— Эх, браток, коли такое недоверие, нечего было и приходить. Словно первый раз меня видишь! Нет, нет, коли не веришь, то не говори! — сказал с обидой Шамилов.
Но ученик в ответ только: «Ых-хым»,— вот так, дескать, от своего не отступлюсь.
Так что пришлось Шамилову сказать:
— Смех, конечно, да ладно, воля твоя. Ну, клянусь... валлахи-биллахи.
Обезопасившись таким образом, Гата подробно рассказал, как он по поручению Фаткуллы Кудрявого ездил к Капралу.
С той встречи с Капралом не было, пожалуй, события, которое бы так потрясло Шамилова. Он вставал, садился, то правый висок чесал, то левый тер, переставил свой стул к печке, сел на другой. Опять вскочил, оконные занавески поплотнее запахнул. Обида на лице сменилась досадой. Наконец он обрел дар речи.
— Вот пройдоха! Вот молчун! — чуть не плача, сказал он.— В тихом омуте черти водятся, это точно! Ты только глянь на этого Фаткуллу, ты только подумай, а! Молчком-молчком, а под корень режет! И ты хорош! Нет чтобы сразу прийти и рассказать... Нет, посажу я его на раскаленную сковородку! Коли так, и я разиней не буду.— Шамилов раскрыл ладошку и быстро сжал ее в кулак.— Вот он где у меня теперь.
— Вы это, агай... вы уж не...
— Пятьдесят второй, рост четвертый, говоришь? Как раз твой размер. И Алтынгужину впору будет. Нет, браток, мы этого так не оставим. С утра — на разведку. Ловко это у нас вышло, что мы нынче на улице встретились. А то ходим и не чуем, откуда ветер дует.
Понятно, Шамилов самую трудную часть дела взял на себя, а Матросу дал такое задание: если не каждый вечер, то хотя бы раза четыре в неделю, пока позволяет погода, катать Танхылыу на мотоцикле и тоже попытаться узнать, что к чему.
4
Шамилов избрал куштирякскую тактику — пошел, срезая углы. Сколько ведь на Фаткуллу Кудрявого времени зря потеряно! Сказал себе: «Закинул крючок — так закидывай сразу на щуку, а то и на сома»,—и решил с мелкой рыбешкой не возиться, начать сразу с председателя. Хотя на следующий день намерения выпустить куштирякскую мелкоту в светлый мир во всеоружии передовых достижений современной науки были так же тверды, как и всегда, Шамилов с самого утра не отрывал глаз от окон. Прошло два урока, а на третьем к правлению колхоза подлетел уазик, вернувшийся откуда-то председатель поднялся на крыльцо. Шамилов велел четвертому классу писать изложение, второму классу задал задачу — крепкую, зубы сломаешь — и поспешил в правление.
— Здоров, браток,— кинул он обтиравшему машину Гате Матросу. Видать, в обхождении с начальством Шамилов придерживался тех же правил, что и автор.— Как настроение у хозяина? Хорошее?
— Плохое. В Яктыкуле были. Бригадир куда-то в гости уехал, а строители, которые ферму строят, на работу не вышли.
— С просьбой, значит, идти бесполезно?
— Какая ведь просьба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59