Раздорин глазами показал на стул рядом с кроватью и сказал:
- Садись. Знаю. Вижу. Перестрадал. Возродился.
- Десять лет все-таки, - сказал я. - Даже самого горького горя на
десять лет не хватит. Все стирается.
- Не клевещи на себя. Ты не из забывчивых. Знаю твою любовь к Анне.
Годы не сотрут такого несчастья. Да и не было у тебя десяти лет на горе.
Даже года не было.
Я лучше, чем кто-либо - все же любимый его ученик, - знал, как он
любит поражать парадоксами. В древности из него вышел бы незаурядный
софист. Но этого парадокса я не понял. Он усмехнулся.
- А ведь просто, Василий. Тебя спас твой труд. Та великая цель, какую
ты себе наметил. Не то что года, даже месяца на уход в несчастье ты не
имел. Раньше о пророках говорили: он смертью смерть попрал. Ты попрал
смерть жизнью. Эринния теперь никому не грозит таинственной гибелью. Это
подвиг, Василий.
- Это работа, - сказал я. - И не только моя. Всех нас, и гораздо
больше биологов и медиков, а не социологов. Я организовывал их труд,
только всего.
- Твоя, - повторил он и нахмурился. Слова давались ему легче, чем
даже легкое движение бровями или рукой. А он, как и встарь, отстаивал
любое свое утверждение - не затыкал рта инакомыслящим, но требовал, чтобы
против него подыскивали только солидные возражения. - Ты не вносил
предложения о переименовании планетки? Эринния, богиня мщения, теперь ей
не к лицу.
- Не вносил и не внесу. Пусть остается Эриннией. Название звучное. И
лицо у планетки все еще мрачноватое.
- Тебя не переспорить, ты всегда был упрямый,сказал он с
удовлетворением. Ему нравилось, когда его убедительно опровергали. В моем
упрямстве он ощущал обоснованность - во всяком случае, я старался, чтобы
было так. Помолчав, он спросил: - А теперь куда?
- Никуда. Отдыхаю.
- И долго намерен?
- Весь положенный по закону отпуск. Не меньше года.
- Осатанеешь от безделья. Буду тебя спасать. Бери командировку на
Ниобею. Я походатайствую. Туда не всякого пошлют, а тебе разрешат.
И раньше встречи с Раздориным не проходили гладко. Он поражал не
только оригинальными суждениями, но еще больше экстравагантными
поступками. И, отправляясь к нему, больному, я говорил себе, что если
свидание будет с неожиданностями - словесными и деловыми, - то болезнь не
так уж и грозна, выкарабкается. Болезнь была, из какой не выкарабкиваются,
а в неожиданности он ввергал по-прежнему. Я встал на дыбы, с хладнокровием
и вежливостью, конечно.
- А какого мне шута в Ниобее, учитель?
- На Ниобее не до шутовства, ты прав. Очень серьезное местечко.
Завтра поехать не сумеешь, а через недельку лети.
- Ни завтра, ни через недельку, ни вообще...
- Никаких вообще! А в частности и в особенности - ты! Никто другой -
это в частности, и лучше всех - в особенности. Я правильно истолковал
тебя?
Я расхохотался. Вероятно, это было не очень корректно - хохотать у
кровати умирающего. Корректность не принадлежала к числу достоинств,
чтимых Раздориным. Он улыбался одними глазами. Он был уверен, что
переубедит меня. И почему-то ему было нужно, чтобы на Ниобею летел я, а не
другой.
- Такое впечатление, учитель, что Ниобея вас задевает больше всех
ныне осваиваемых...
Он прервал меня:
- Больше! Интересуешься, почему? Подтверждает мою теорию затухания.
Так подтверждает, что лучших доказательств и не желать. Ты помнишь эту
теорию?
Еще бы не помнить ее! В свое время она породила много шума. Именно
шума, а не споров. О ней не дискутировали, о ней только говорили - кто с
улыбкой, кто с раздражением. Один из уважаемых социологов, Иван Домрачев -
да, тот самый, что математически рассчитал пределы прогресса у популяций,
живущих одним инстинктом, и безграничность совершенствования обществ,
использующих потенции разума, - поставил своему личному компьютеру,
названному человеческим именем "Сеня Малый", задачу найти теорию развития,
во всех отношениях и со всех сторон максимально удаленную от канонов
науки. И "Сеня Малый", рассчитав ее самостоятельно, выдал точную концепцию
Раздорина. Оба были страшно довольны: социолог и академик Иван Домрачев -
что доказал полную ненаучность теории Раздорина; а астросоциолог и
астроадминистратор Теодор Раздорин - что ему удалось создать такую во всех
отношениях ненаучную науку.
Что до меня, то я никогда не считал теорию затухания столь уж
несовместимой с наукой. В ней было много здравых идей - во всяком случае,
там, где Раздорин не стремился блеснуть оригинальностью. Суть ее, в общем,
сводилась к тому, что организованное общество чаще всего гибнет от
благосостояния. Жирок душит тело и иссушает душу - явление, замеченное уже
давно. Чрезмерное довольство порождает склероз, склероз поражает
инфарктами - эту узкую медицинскую истину Раздорин распространил на любое
общество и объявил социально-космическим законом. И до него совершались
попытки отождествить процессы, происходящие в организме, с общественными
процессами, особенной оригинальности он, по-моему, здесь не
продемонстрировал. Правда, Раздорин добавлял, что величина губительного
жирка у разных обществ различна - одних отравляет и малое благосостояние,
другие выдерживают и роскошь.
Расширив свою горестную философию на человеческое общество, Раздорин
с азартом доказывал, что развитие техники привело к такому благосостоянию,
что люди разленились. Кое-где создали строй, названный "обществом
потребления", а потребление сверх реальной нужды вызвало накопление не
только телесной, но и интеллектуальной вялости, потерю динамизма,
притупление духовных интересов. Общество потребления ожидала неизбежная
деградация. И лишь выход в безграничный космос спас людей от
предсказываемого для них Раздориным печального финала. Пока вся Галактика
не освоена человечеством, вещал Раздорин, и динамизма хватит, и
совершенствование будет все совершенствоваться - он именно так косноязычно
и высказывался. Галактика, говорил он, область для приложения сил
достаточно просторная, на миллион лет хватит, а дальше не будем
загадывать.
Вот такая была у него любопытная теория. И надо сказать, что в своей
практической деятельности астроадминистратора он блестяще осуществлял этот
провозглашенный им космический динамизм. История освоения внесолнечных
планет немыслима без частого упоминания имени Теодора-Михаила Раздорина.
Все эти мысли возникали и толклись в моей голове, когда я, сидя у
постели, слушал его рассказ о Ниобее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35