О чем мне сейчас молиться? Я уйду в темноту, в вечную тылу. И там я не хочу ничего ни помнить, ни о чем не сожалеть. Вот сладость смерти: забыть все.
Луиза. Ты же любишь меня хоть немного? Зачем ты отталкиваешь мою руку? Я не хочу разлучаться.
Дантон. Меня тяготят воспоминания. Их с каждым днем все больше. Сначала они шли в одиночку, теперь бредут в моем мозгу целыми толпами. Я слышу их страшные шаги, Луиза. Это кочевые орды воспоминаний. До твоего прихода я сидел и внимал, – улицы затихали, зажигались огни. Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца. Понемногу все громче, все торжественнее шумела кровь в моих жилах. Ее шум походил на глухой ропот толпы. Я различал в ее таинственном шуме бешеные вопли, крики, лязг стали. Я различал, как завывали голоса в моей крови: сентябрь, сентябрь! Зачем он протягивает ко мне окровавленные руки?
Луиза. Разве ты забыл, – республика была на краю гибели.
Дантон. Да, да, я спас республику.
Луиза. Враги наводнили границы, двигались к Парижу.
Дантон. Да, да, герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу.
Луиза. Париж был наполнен заговорщиками и предателями. Никто не мог удержать народ от кровавой расправы. В сентябре ты один взял на свою совесть спасение Франции.
Дантон. Пять тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин, детей было зарезано в тюрьмах. Кто выдумал, что для спасения человечества нужно залить его – его же кровью. Я не верю более ни в себя, ни в тебя, ни в день, ни в ночь, ни в правду, ни в ложь! Луиза, спаси меня.
В глубине бульвара слышны голоса, виден свет факела.
Луиза. Матерь божия, помилуй нас!
Дантон. Это за мной. Идем домой, Луиза. Я не хочу быть пойманным, как уличный вор.
Дантон и Луиза уходят. Появляется Симон, солдаты с факелами, несколько граждан.
Симон. Клянусь гильотиной, – он где-то здесь! Я видел, как сюда пробежала его жена. Эй, Дантон! Живым или мертвым, а мы его захватим. Если он улизнет в Англию, республика погибла. Эй, Дантон!
Занавес
Картина восьмая
Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.
Фукье. Ты боишься Дантона?
Герман. Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.
Фукье. А Камилл Демулен?
Герман. Этот не страшен.
Фукье. У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.
Герман. Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.
Фукье (складывает бумаги в папку).В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.
Герман. О чем он говорил?
Фукье. Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости. Затем на трибуну вошел Сен-Жюст и с ледяным спокойствием доказал, чисто философически, что человечество в своем движении к счастью всегда перешагивает через трупы. Это так же закономерно, как явление природы. Сен-Жюст успокоил совесть Конвента, и Дантон был выдан нам головой. Вот как было дело, но все же это пока только половика победы. Дантон может до смерти напугать присяжных и увлечь на свою сторону парижские улицы. Ну-с, а если присяжные его оправдают?
Герман. Этого нельзя допустить.
Фукье. Ты уверен в присяжных?
Герман. Пришлось обойти закон. Я выбрал присяжных не по жребию, а подобрал самых надежных.
Фукье. На них можно будет положиться?
Герман. Один глухой и свиреп, как дьявол. Двое алкоголики, – они будут дремать во все время заседания и откроют рот только для того, чтобы сказать «виновен». Еще один неудавшийся художник, голодный, озлобленный, у него принцип: из революционного трибунала одна дорога – на гильотину. Остальные также надежны.
Фукье. Но народ, народ! Посмотри, что делается под окнами.
Они подходят к окну. Фукье нюхает табак.
Послушай, Герман, а что, если бы в тюрьме, скажем, случился маленький заговор?
Герман. Заговор в тюрьме?
Фукье. Да. Предположим, заключенные подкупают сторожей.
Герман. Так.
Фукье. Раздают деньги народу, чтобы вызвать в городе возмущение судебным процессом.
Герман. Так, так.
Фукье. Это бы могло весьма сильно поддержать наше обвинение.
Герман. Да, ты прав.
Входит служитель.
Фукье. Присяжные собрались? Служитель. Присяжные все в сборе, народ ломится в двери.
Фукье. Начнем.
Герман (служителю).Введите судей, откройте двери.
Скамьи быстро заполняются публикой. Появляются присяжные судьи. Члены трибунала занимают свои места.
Гражданин в красном колпаке. Да здравствует республика, да здравствует революционный трибунал!
Голоса в публике. Да здравствует республика! Смерть врагам республики!
Гражданин в черной шапочке. Граждане члены революционного трибунала, мы требуем, чтобы обвиняемым был вынесен смертный приговор.
Голоса в публике:
– Смертный приговор тому, кто это крикнул!
– Тише, тише!
– Кто сказал?
– Кто это говорит?
– Здесь заговор!
– Смерть заговорщикам!
Гражданин в красном колпаке. Закрыть все двери, обыскать всех!
Волнение, шум в публике.
Герман (звонит в колокольчик).Введите подсудимых.
Гул голосов, звон колокольчика. Вводят Дантона, Камилла Демулена, Лакруа, Геро, Филиппо., Вестермана и др.
Гражданин в черной шапочке. Дантон, на, получи от честного гражданина! (Плюет в него сверху.)
Дантон (оборачиваясь к публике).Глядите и наслаждайтесь. Редкое зрелище на скамье подсудимых.
Гражданин в красном колпаке. Ты награбил народные деньги, – потрудись дать в них отчет.
Голоса в публике:
– Вор, развратник!
– Убийца, мясник!
– Захлебнитесь теперь в собственной крови!
– Мы не забыли сентября. Мы не забыли сентября!
Герман (звонит).Прошу тишины. Заседание открыто. (Обращается к Геро.)Подсудимый, ваше имя?
Геро. Геро де Сешель.
Герман. Возраст?
Геро. Тридцать семь или тридцать восемь лет. История выяснит это точно после моей смерти.
Герман. Род занятий?
Геро. Депутат, член Конвента. Коллекционер дамских перчаток. (Садится, в публике смех.)
Герман (Камиллу).Подсудимый, ваше имя?
Камилл (с гневом).Ты его знаешь, негодяй!
Фукье. Подсудимый мне лично известен, его имя Камилл Демулен.
Камилл. Тебе-то слишком знакомо должно быть мое имя, Фукье Тенвиль. Я посадил тебя на это кресло публичным обвинителем.
Герман. Ваш возраст?
Камилл. Мне ровно столько лет, сколько было знаменитому санкюлоту, Иисусу Христу, в день смерти.
Голоса в публике:
– Браво!
– Хорошо отвечено!
– Эй, Герман, спроси его еще о чем-нибудь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Луиза. Ты же любишь меня хоть немного? Зачем ты отталкиваешь мою руку? Я не хочу разлучаться.
Дантон. Меня тяготят воспоминания. Их с каждым днем все больше. Сначала они шли в одиночку, теперь бредут в моем мозгу целыми толпами. Я слышу их страшные шаги, Луиза. Это кочевые орды воспоминаний. До твоего прихода я сидел и внимал, – улицы затихали, зажигались огни. Стало так тихо, что я слышал биение моего сердца. Понемногу все громче, все торжественнее шумела кровь в моих жилах. Ее шум походил на глухой ропот толпы. Я различал в ее таинственном шуме бешеные вопли, крики, лязг стали. Я различал, как завывали голоса в моей крови: сентябрь, сентябрь! Зачем он протягивает ко мне окровавленные руки?
Луиза. Разве ты забыл, – республика была на краю гибели.
Дантон. Да, да, я спас республику.
Луиза. Враги наводнили границы, двигались к Парижу.
Дантон. Да, да, герцог Брауншвейгский и прусский король двигались к Парижу.
Луиза. Париж был наполнен заговорщиками и предателями. Никто не мог удержать народ от кровавой расправы. В сентябре ты один взял на свою совесть спасение Франции.
Дантон. Пять тысяч ни в чем не повинных стариков, женщин, детей было зарезано в тюрьмах. Кто выдумал, что для спасения человечества нужно залить его – его же кровью. Я не верю более ни в себя, ни в тебя, ни в день, ни в ночь, ни в правду, ни в ложь! Луиза, спаси меня.
В глубине бульвара слышны голоса, виден свет факела.
Луиза. Матерь божия, помилуй нас!
Дантон. Это за мной. Идем домой, Луиза. Я не хочу быть пойманным, как уличный вор.
Дантон и Луиза уходят. Появляется Симон, солдаты с факелами, несколько граждан.
Симон. Клянусь гильотиной, – он где-то здесь! Я видел, как сюда пробежала его жена. Эй, Дантон! Живым или мертвым, а мы его захватим. Если он улизнет в Англию, республика погибла. Эй, Дантон!
Занавес
Картина восьмая
Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.
Фукье. Ты боишься Дантона?
Герман. Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.
Фукье. А Камилл Демулен?
Герман. Этот не страшен.
Фукье. У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.
Герман. Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.
Фукье (складывает бумаги в папку).В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.
Герман. О чем он говорил?
Фукье. Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости. Затем на трибуну вошел Сен-Жюст и с ледяным спокойствием доказал, чисто философически, что человечество в своем движении к счастью всегда перешагивает через трупы. Это так же закономерно, как явление природы. Сен-Жюст успокоил совесть Конвента, и Дантон был выдан нам головой. Вот как было дело, но все же это пока только половика победы. Дантон может до смерти напугать присяжных и увлечь на свою сторону парижские улицы. Ну-с, а если присяжные его оправдают?
Герман. Этого нельзя допустить.
Фукье. Ты уверен в присяжных?
Герман. Пришлось обойти закон. Я выбрал присяжных не по жребию, а подобрал самых надежных.
Фукье. На них можно будет положиться?
Герман. Один глухой и свиреп, как дьявол. Двое алкоголики, – они будут дремать во все время заседания и откроют рот только для того, чтобы сказать «виновен». Еще один неудавшийся художник, голодный, озлобленный, у него принцип: из революционного трибунала одна дорога – на гильотину. Остальные также надежны.
Фукье. Но народ, народ! Посмотри, что делается под окнами.
Они подходят к окну. Фукье нюхает табак.
Послушай, Герман, а что, если бы в тюрьме, скажем, случился маленький заговор?
Герман. Заговор в тюрьме?
Фукье. Да. Предположим, заключенные подкупают сторожей.
Герман. Так.
Фукье. Раздают деньги народу, чтобы вызвать в городе возмущение судебным процессом.
Герман. Так, так.
Фукье. Это бы могло весьма сильно поддержать наше обвинение.
Герман. Да, ты прав.
Входит служитель.
Фукье. Присяжные собрались? Служитель. Присяжные все в сборе, народ ломится в двери.
Фукье. Начнем.
Герман (служителю).Введите судей, откройте двери.
Скамьи быстро заполняются публикой. Появляются присяжные судьи. Члены трибунала занимают свои места.
Гражданин в красном колпаке. Да здравствует республика, да здравствует революционный трибунал!
Голоса в публике. Да здравствует республика! Смерть врагам республики!
Гражданин в черной шапочке. Граждане члены революционного трибунала, мы требуем, чтобы обвиняемым был вынесен смертный приговор.
Голоса в публике:
– Смертный приговор тому, кто это крикнул!
– Тише, тише!
– Кто сказал?
– Кто это говорит?
– Здесь заговор!
– Смерть заговорщикам!
Гражданин в красном колпаке. Закрыть все двери, обыскать всех!
Волнение, шум в публике.
Герман (звонит в колокольчик).Введите подсудимых.
Гул голосов, звон колокольчика. Вводят Дантона, Камилла Демулена, Лакруа, Геро, Филиппо., Вестермана и др.
Гражданин в черной шапочке. Дантон, на, получи от честного гражданина! (Плюет в него сверху.)
Дантон (оборачиваясь к публике).Глядите и наслаждайтесь. Редкое зрелище на скамье подсудимых.
Гражданин в красном колпаке. Ты награбил народные деньги, – потрудись дать в них отчет.
Голоса в публике:
– Вор, развратник!
– Убийца, мясник!
– Захлебнитесь теперь в собственной крови!
– Мы не забыли сентября. Мы не забыли сентября!
Герман (звонит).Прошу тишины. Заседание открыто. (Обращается к Геро.)Подсудимый, ваше имя?
Геро. Геро де Сешель.
Герман. Возраст?
Геро. Тридцать семь или тридцать восемь лет. История выяснит это точно после моей смерти.
Герман. Род занятий?
Геро. Депутат, член Конвента. Коллекционер дамских перчаток. (Садится, в публике смех.)
Герман (Камиллу).Подсудимый, ваше имя?
Камилл (с гневом).Ты его знаешь, негодяй!
Фукье. Подсудимый мне лично известен, его имя Камилл Демулен.
Камилл. Тебе-то слишком знакомо должно быть мое имя, Фукье Тенвиль. Я посадил тебя на это кресло публичным обвинителем.
Герман. Ваш возраст?
Камилл. Мне ровно столько лет, сколько было знаменитому санкюлоту, Иисусу Христу, в день смерти.
Голоса в публике:
– Браво!
– Хорошо отвечено!
– Эй, Герман, спроси его еще о чем-нибудь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141