Корабль дернулся. Не жестко, но достаточно ощутимо. Более чем достаточно. Теперь сиял уже весь тепловой экран, обтекаемый потоками горячего газа. Пошли толчки по бокам корабля.
- Подходим на максимальном «же»,- объявил голос Дюшамп над головой.
- Максимальное «же»! Проверка,- отозвался Родригес со своего места в носу корабля.
Вот теперь затрясло так затрясло. То, что было до этого, можно и не считать «болтанкой». Я забился в кресло, счастливый от того, что успел пристегнуться.
- Максимальное аэродинамическое давление,- объявила Дюшамп.
- Температура в передней секции превышает максимально рассчитанную,- голос Родригеса оставался спокойным, но от слов его меня точно током ударило.
Расчеты делали с огромным запасом, напомнил я себе, пытаясь не заводиться. Лучше всего при этом, конечно, чтобы не мотало так, как будто корабль рассыпается на части. Тогда бы для спокойствия оставалось побольше оснований.
Теперь в иллюминаторе вообще ничего нельзя было разглядеть. Только плотная стена раскаленных газов, точно в устье мартеновской или доменной печи. Я прищурился, но лучше не стало. Перед глазами все плыло. На миг я зажмурился. Когда я снова открыл глаза, взгляд прояснился, но не в иллюминаторе. Корабль трясло по-прежнему, словно руку долгожданного гостя.
Маргарита все это время просидела не шелохнувшись. Она, как прикованная, наблюдала что-то. Интересно, что там могла показывать ее камера, или у нее уже давно расплавились линзы.
Качка чуть поубавилась. Теперь можно было откинуть голову на подголовник кресла и не чувствовать себя, как новичок, которого молотит чемпион-каратист.
Маргарита чуть обернулась, улыбнувшись мне. Я ответил слабой, вымученной улыбкой.
- Ничего, вполне сносно,- пробормотал я с некоторым вызовом. При этом из моих легких вырвался едва различимый шепот, как из раздавленного пакета.
- Думаю, худшее уже позади,- согласилась Маргарита.
Как раз в этот момент состоялся самый грандиозный толчок за все это время, а следом за ним - взрыв, от которого меня бы точно выбросило из кресла, если бы я не был пристегнут. Понадобилась всего секунда, чтобы вспомнить, что это сработал тепловой экран, но за эту секунду я перекачал себе в кровь столько адреналина, сколько не успел выработать за всю свою предыдущую жизнь. Я оказался близок к истерике, давление у меня подскочило выше всякой планки.
- Входим в облака! - закричала счастливая Маргарита.
- Ускорение на одно деление,- прозвенел голос Дюшамп.
- Тепловой экран сброшен,- отозвался Родригес.- Теперь мы - дирижабль.
Я криво улыбнулся Маргарите и дотянулся до пряжки ремней безопасности. Мгновение я помедлил, и тут «Гесперос» тряхнуло, он завертелся, замотался как сумасшедший и получил такое ускорение, что меня вдавило в спинку кресла.

СВЕРХРОТАЦИЯ

Твердое тело планеты может вращаться очень медленно, но верхние слои венерианской атмосферы, раскаленной Солнцем, создают потоки воздуха, которые и ветрами назвать язык не поворачивается. Они несутся со скоростью двести километров в час и более, облетая планету за несколько дней. Кстати, они чем-то схожи с земными морскими течениями, только куда больше и мощнее.
Наш воздушный пузырек оказался во власти этих ветров, точно листок, захваченный ураганом. Двигатели за бортом гондолы мы использовали только для того, чтобы удержать судно в относительном равновесии, иначе за несколько часов сожгли бы все горючее. Бороться с такими ветрами бесполезно, по ним можно только скользить, пытаясь сделать это скольжение относительно спокойным.
«Третьей», покоившийся вверху на безопасной стабильной орбите, мог, наверное, проследить наше движение и вычислить расположение дирижабля по нашему телеметрическому маяку. Этому имелись две причины: во-первых, приходилось держать постоянную связь для определения маршрута и скорости ветра сверхротации, причем «Гесперос» напоминал частичку сажи в продуваемом ветром тоннеле. Однако к тому времени, когда мы попали в плен сверхротации, «Третьей» не развернул еще всей системы спутников связи вокруг планеты. Пока что на связь по маяку уходило по полчаса, а на передачу более подробных данных и того больше - полдня.
И если с нами что-нибудь случится, они узнают об этом лишь спустя как минимум десять часов.
По счастью, единственной проблемой оказались несколько ушибленных конечностей. «Гесперос» нырял и крутился в турбулентных потоках. Он напоминал яхту, застигнутую штормом: его швыряло из стороны в стороны, и оставалось думать не о направлении, а о том, чтобы удержаться на ногах и не перевернуть корабль окончательно.
Сначала, признаюсь, мне было не по себе. Никакими лекциями, видеофильмами и даже симуляциями виртуальной реальности к такому не подготовишь. Но через несколько часов я привык. Более-менее, худо-бедно, но привык.
Большую часть этого времени я просидел в наблюдательном пузыре, в нашей обсерватории, устроенной на дирижабле, глядя, как мы пронзаем облачные вершины. Маргарита то и дело отлучалась в свою лабораторию. Мимо меня проходили члены экипажа, спотыкаясь и запинаясь друг о друга в коридоре, чертыхаясь всякий раз, когда корабль давал крен или делал очередной неожиданный скачок.
Но вот Маргарита появилась на пороге с тяжелой на вид серой коробкой в руках.
- Как ты смотришь на то, чтобы проверить сенсоры? спросила она, испытующе глядя на меня.
- Но они же в полном порядке, что там проверять? Если будут какие-то проблемы, достаточно связаться по моему коммуникатору.- И я постучал по нагрудному карману комбинезона, где лежал вышеупомянутый коммуникатор.
- Разве ты сам не хочешь разобраться в том, как поступают данные?
- Попозже, когда качка немного утихнет,- сказал я. Меня всегда приводило в замешательство, как научные работники носятся вокруг своих приборов, пока идет процесс наблюдения, на который они, в общем-то, повлиять никак не могут. Как будто их инструменты запишут от этого что-то другое.
Маргарита ушла, и я снова остался один, созерцая несущийся нам навстречу верхний слой облаков. Длинные ленивые полосы желтого тумана летели перед нами, растворяясь по мере приближения. Облака вели себя как живые существа: они двигались, клубились, как закипающее варево. Казалось, это дышит гигантское живое существо.
Опять я стал впадать в антропоморфизм. Привычка видеть во всем живое распространена среди первооткрывателей. Я сделал себе суровое внушение. Оставим метафоры поэтам и романтикам вроде Маргариты. А я - ученый, и этим все сказано.
«Конечно,- хмыкнул насмешливый внутренний голос.- Играешь в большого ученого. Настоящий ученый гонялся бы сейчас за данными, как тигр за ланью».
«И пропустил бы такое зрелище?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109