– Все делалось с добровольного согласия колдуна. В прежние времена мы проделывали и не такое.
– Сейчас не прежние времена, – напомнил тот. – С тех пор как Силы были отозваны, мы договорились не допускать не только насильственного, но и прямого вмешательства, поскольку убедились, что содействие одному из людей вызывает насильственное вмешательство в судьбы других людей. Так получилось и в твоем случае – бедная девушка пострадала, мы видели это в хрониках.
– Это еще не значит, что все произошло по моей вине, – возразил Маг. – Точно так же эту девушку мог бы соблазнить и другой мужчина, не мой подопечный. Ну, обеспечил я колдуна деньгами и побрякушками, но они есть не только у него. Девушка выбирала сама, я ей ничего не внушал. Полагаю, вы и это тоже видели в хрониках.
– Все равно – по твоей вине произошло зло! – сверкнула на него глазами Жрица.
– А сколько зла произошло по вине твоей паствы! – огрызнулся Маг. – И все, между прочим, с самыми добрыми намерениями. Давайте не будем говорить о добре и зле – это человеческие мерки. Почему бы вам не высказать честно, за что вы на меня так ополчились? Не за какое-то дурацкое добро и зло: должен заметить, что и то и другое весьма относительно. Почему бы вам, Властям, не быть посмелее?
– Ты обвиняешь нас в трусости?! – возмущенно подскочил Воин.
– А к тебе, рыжий, это особенно относится, – не сдержался Маг, хотя отчетливо сознавал, что наживает себе неприятности. – Легко быть отважным, когда ты крутой парень и у тебя в руках меч. Наверное, поэтому у тебя плохо получается быть храбрецом в других обстоятельствах!
Рука Воина сама потянулась к мечу.
– Вот-вот, тащи его, – съехидничал Маг. – Ну, что ты такое без этой тыкалки?
– Хватит! – рявкнул Император. – Маг, ты вступил на опасный путь! Согласен, добро и зло – относительные понятия. Мы обвиняем тебя не в том, что твой поступок повлек зло, – любой поступок, даже самый добрый, может повлечь за собой что угодно. Мы обвиняем тебя не в том, что ты нарушил закон Единого, – все мы небезупречны, и подобные ошибки и промахи не раз случались в прошлом. Мы обвиняем тебя в том, что ты сознательно противостоишь общему решению Властей. У тебя еще есть возможность одуматься и начать сотрудничество с остальными, вместо того чтобы мешать им. Я очень надеюсь на это.
– Напрасно. – Маг понимал, что этими словами отрезает все, но не мог поступить иначе. – Я никогда не смирюсь с этим решением. Это неправильно – лишать людей возможности стать творцами.
– Стать творцами могут единицы, – попробовал уговорить его Император, – а остальные – это действительно стадо, которое нужно пасти, и очень опасное стадо. Риск слишком велик, мы не можем позволить его себе. Подумай об этом, Маг.
– Даже люди могут идти наперекор опасности, – покачал головой тот. – С каких это пор ее стали бояться мы, творцы?
– Это разумная осторожность, – продолжил убеждения Император, – Люди все равно смертны, они знают, что рано или поздно расстанутся с жизнью. В них есть подсознательное понимание того, что божественная искра в них бессмертна. Мы же, творцы, рискуем бессмертием.
– Что вы знаете о людях? – горько усмехнулся Маг. – Разве легче рисковать жизнью оттого, что она рано или поздно оборвется? Ваша осторожность заставляет меня стыдиться перед людьми. За нас, творцов.
– Тогда ты оставляешь нам единственное решение, – с сожалением сказал Император. – Мы отстраняем тебя от работы с людьми.
– Как это – отстраняете?
– Мы запрещаем тебе появляться в человеческом мире. Собственно, мы пришли к такому решению еще до того, как пригласить тебя сюда, но я хотел дать тебе возможность одуматься. Но ты, я вижу, неисправим. Жаль, конечно. – Император вздохнул. – Ты хорошо знал людей и мог бы оказаться очень полезным, если бы работал в избранном нами направлении. Но теперь… – он сделал выразительный жест Посохом Силы, – тебе придется оставить людей. И хорошенько запомнить, чем ты рискуешь в случае нарушения запрета.
– Я не согласен!
– Сколько угодно, – невозмутимо ответил Император. – Только не вздумай возвращаться к людям.
* * *
Здесь, в Аалане, не считали время. Точно так же, как там, у людей, не считали ни воздух, ни солнечный свет. Зачем считать то, что неисчерпаемо? Здесь не замечали дни и ночи, не делили бытие ни на недели, ни на месяцы. Зачем?
Там, у людей, время было тщательно поделено не только на недели и месяцы, но даже на часы и минуты. Люди тряслись над ними, словно скупцы над медяками, считали и пересчитывали, теряли, экономили и транжирили. Это была ценность, невозвратная ценность, и люди стремились использовать каждую ее частичку.
Здесь, в Аалане, восприятие времени было совершенно иным. Даже бесконечно длинное людское время не казалось длинным никому из творцов. Оно отматывало десятилетия и столетия, но что такое столетие для творца, привыкшего к вечности?
Поэтому Мага неприятно удивило, что ааланское время стало казаться ему невыносимо медленным – так мало событий в единицу времени совершалось здесь. Раньше это было естественным, но теперь… неужели в нем и вправду появилось слишком много человеческого?
Он привык к непрерывному мельканию событий, происходивших одновременно во всех уголках человеческого мира. Привык следить за ними, выбирать самые интересные, а при желании и участвовать в них, хотя бы как наблюдатель. А теперь – тишина.
Было невыносимо тошно чувствовать себя не при деле, вдали от этого пестрого, суетливого мира, где в последнее время протекала вся его жизнь. А где-то там, на маленьком голубом шарике, люди спешили жить, спешили использовать крохотные частицы отпущенного им времени: добывали пищу, создавали жилье и вещи, искали способы удовлетворить свои неугомонные желания и стремления, ненавидели и любили.
Маг не однажды был одним из них. Он ходил по их дорогам, ел их пищу, выслушивал их истории и мечты. Теперь ему оставались воспоминания, только воспоминания о частицах проведенного среди людей времени. Одно из них, самое неотвязное, вертелось перед Магом, пока он наконец не сдался и не вспомнил его до конца.
Тогда он был бродягой и жил по установленным для себя правилам – не использовать ничего, что превышало бы человеческие возможности. В тот холодный вечер шел такой ужасный ливень, что Маг чуть было не сдался и не воспользовался силой творца, чтобы развести костер. Наконец ему хватило человеческих сил, а еще огнива и спрятанной на груди растопки, и под высоким деревом на берегу реки запылал костерок.
Здесь, неподалеку, была деревня, но его не пустили на ночлег. Маг не раз замечал, что люди добрее в хорошую погоду, чем в плохую. Он развязал отсыревшую кожаную котомку и поставил на огонь котелок, чтобы съесть с горячей водой единственный оставшийся у него кусок хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Сейчас не прежние времена, – напомнил тот. – С тех пор как Силы были отозваны, мы договорились не допускать не только насильственного, но и прямого вмешательства, поскольку убедились, что содействие одному из людей вызывает насильственное вмешательство в судьбы других людей. Так получилось и в твоем случае – бедная девушка пострадала, мы видели это в хрониках.
– Это еще не значит, что все произошло по моей вине, – возразил Маг. – Точно так же эту девушку мог бы соблазнить и другой мужчина, не мой подопечный. Ну, обеспечил я колдуна деньгами и побрякушками, но они есть не только у него. Девушка выбирала сама, я ей ничего не внушал. Полагаю, вы и это тоже видели в хрониках.
– Все равно – по твоей вине произошло зло! – сверкнула на него глазами Жрица.
– А сколько зла произошло по вине твоей паствы! – огрызнулся Маг. – И все, между прочим, с самыми добрыми намерениями. Давайте не будем говорить о добре и зле – это человеческие мерки. Почему бы вам не высказать честно, за что вы на меня так ополчились? Не за какое-то дурацкое добро и зло: должен заметить, что и то и другое весьма относительно. Почему бы вам, Властям, не быть посмелее?
– Ты обвиняешь нас в трусости?! – возмущенно подскочил Воин.
– А к тебе, рыжий, это особенно относится, – не сдержался Маг, хотя отчетливо сознавал, что наживает себе неприятности. – Легко быть отважным, когда ты крутой парень и у тебя в руках меч. Наверное, поэтому у тебя плохо получается быть храбрецом в других обстоятельствах!
Рука Воина сама потянулась к мечу.
– Вот-вот, тащи его, – съехидничал Маг. – Ну, что ты такое без этой тыкалки?
– Хватит! – рявкнул Император. – Маг, ты вступил на опасный путь! Согласен, добро и зло – относительные понятия. Мы обвиняем тебя не в том, что твой поступок повлек зло, – любой поступок, даже самый добрый, может повлечь за собой что угодно. Мы обвиняем тебя не в том, что ты нарушил закон Единого, – все мы небезупречны, и подобные ошибки и промахи не раз случались в прошлом. Мы обвиняем тебя в том, что ты сознательно противостоишь общему решению Властей. У тебя еще есть возможность одуматься и начать сотрудничество с остальными, вместо того чтобы мешать им. Я очень надеюсь на это.
– Напрасно. – Маг понимал, что этими словами отрезает все, но не мог поступить иначе. – Я никогда не смирюсь с этим решением. Это неправильно – лишать людей возможности стать творцами.
– Стать творцами могут единицы, – попробовал уговорить его Император, – а остальные – это действительно стадо, которое нужно пасти, и очень опасное стадо. Риск слишком велик, мы не можем позволить его себе. Подумай об этом, Маг.
– Даже люди могут идти наперекор опасности, – покачал головой тот. – С каких это пор ее стали бояться мы, творцы?
– Это разумная осторожность, – продолжил убеждения Император, – Люди все равно смертны, они знают, что рано или поздно расстанутся с жизнью. В них есть подсознательное понимание того, что божественная искра в них бессмертна. Мы же, творцы, рискуем бессмертием.
– Что вы знаете о людях? – горько усмехнулся Маг. – Разве легче рисковать жизнью оттого, что она рано или поздно оборвется? Ваша осторожность заставляет меня стыдиться перед людьми. За нас, творцов.
– Тогда ты оставляешь нам единственное решение, – с сожалением сказал Император. – Мы отстраняем тебя от работы с людьми.
– Как это – отстраняете?
– Мы запрещаем тебе появляться в человеческом мире. Собственно, мы пришли к такому решению еще до того, как пригласить тебя сюда, но я хотел дать тебе возможность одуматься. Но ты, я вижу, неисправим. Жаль, конечно. – Император вздохнул. – Ты хорошо знал людей и мог бы оказаться очень полезным, если бы работал в избранном нами направлении. Но теперь… – он сделал выразительный жест Посохом Силы, – тебе придется оставить людей. И хорошенько запомнить, чем ты рискуешь в случае нарушения запрета.
– Я не согласен!
– Сколько угодно, – невозмутимо ответил Император. – Только не вздумай возвращаться к людям.
* * *
Здесь, в Аалане, не считали время. Точно так же, как там, у людей, не считали ни воздух, ни солнечный свет. Зачем считать то, что неисчерпаемо? Здесь не замечали дни и ночи, не делили бытие ни на недели, ни на месяцы. Зачем?
Там, у людей, время было тщательно поделено не только на недели и месяцы, но даже на часы и минуты. Люди тряслись над ними, словно скупцы над медяками, считали и пересчитывали, теряли, экономили и транжирили. Это была ценность, невозвратная ценность, и люди стремились использовать каждую ее частичку.
Здесь, в Аалане, восприятие времени было совершенно иным. Даже бесконечно длинное людское время не казалось длинным никому из творцов. Оно отматывало десятилетия и столетия, но что такое столетие для творца, привыкшего к вечности?
Поэтому Мага неприятно удивило, что ааланское время стало казаться ему невыносимо медленным – так мало событий в единицу времени совершалось здесь. Раньше это было естественным, но теперь… неужели в нем и вправду появилось слишком много человеческого?
Он привык к непрерывному мельканию событий, происходивших одновременно во всех уголках человеческого мира. Привык следить за ними, выбирать самые интересные, а при желании и участвовать в них, хотя бы как наблюдатель. А теперь – тишина.
Было невыносимо тошно чувствовать себя не при деле, вдали от этого пестрого, суетливого мира, где в последнее время протекала вся его жизнь. А где-то там, на маленьком голубом шарике, люди спешили жить, спешили использовать крохотные частицы отпущенного им времени: добывали пищу, создавали жилье и вещи, искали способы удовлетворить свои неугомонные желания и стремления, ненавидели и любили.
Маг не однажды был одним из них. Он ходил по их дорогам, ел их пищу, выслушивал их истории и мечты. Теперь ему оставались воспоминания, только воспоминания о частицах проведенного среди людей времени. Одно из них, самое неотвязное, вертелось перед Магом, пока он наконец не сдался и не вспомнил его до конца.
Тогда он был бродягой и жил по установленным для себя правилам – не использовать ничего, что превышало бы человеческие возможности. В тот холодный вечер шел такой ужасный ливень, что Маг чуть было не сдался и не воспользовался силой творца, чтобы развести костер. Наконец ему хватило человеческих сил, а еще огнива и спрятанной на груди растопки, и под высоким деревом на берегу реки запылал костерок.
Здесь, неподалеку, была деревня, но его не пустили на ночлег. Маг не раз замечал, что люди добрее в хорошую погоду, чем в плохую. Он развязал отсыревшую кожаную котомку и поставил на огонь котелок, чтобы съесть с горячей водой единственный оставшийся у него кусок хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109