— Нет, так будет.
— Зачем он мне? Чуваз удивленно развел руками:
— Узнаю Рыжего! Он всегда был скромным! Ты знаешь, Гриша, что такое буйвол? Я скажу тебе: это жирное молоко, это прекрасный сыр, прекрасное мясо и замеча-> тельный рабочий скот — почти трактор.
Сухумцы согласно закивали головами. А Чуваз вдохновенно продолжал:
— Абхазец без буйвола не может жить. Согласен? Груапш пожал плечами.
— Нет, ты не пожимай, а отвечай: может? Я утверждаю: не может! У меня в ящике стола лежит готовая статья для «Аспны Капш». Мне звонили из обкома и про* сили высказаться о буйволах. Иные головотяпы недооценивают их.
Сухумцы снова закивали головами.
Один из них — крайний, упитаный, с усами, в рыжем пиджаке — заметил, что буйвол — это великая сила^ а великая сила — это и сыр, и хлеб, и масло.
— А еще и водка, — добавил Тванба.
— Верно! — вскричал Нельсон Чуваз. — Верно! Мой друг Тванба прав, как всегда, как любой циркуляр, подписанный его рукою.
— И написанный им самим, —- добавили два других,
— Вот! — Чуваз пожал руку Тванбе. И наставительно разъяснил Рыжему: — Если ты ешь хорошее мясо и куришь прекрасный табак, скажи спасибо Тванбе.
— Я не ем хорошего мяса, — вдруг некстати обронил Рыжий.
Чуваз крайне удивился. Трое сухумцев тоже были шокированы столь неразумным заявлением. Чуваз подбоченился:
— Как это, Гриша? Что значит — не ем?
— Просто так: не ем!
— У тебя нет зубов?
— Маловато, но кое-что еще осталось.
— Так в чем же дело, Гриша?
— Денег еще меньше, чем зубов. Сквозняк в карманах.
Чуваз не сразу понял смысл этих слов. Но понемногу кое-что уразумел.
— Гриша, разве ты не работаешь?
— Нет.
— Как это?
Чуваз внимательнее пригляделся к своему школьному другу. Ему явно не пришлись по душе потертые узкие брюки, сорочка не первой свежести и небритое лицо, все в глубоких морщинах.
— Друзья мои, — обратился Чуваз к сухумцам, — мы его всегда называли Рыжим. Он и сейчас остался для меня Рыжим.
Я любил и люблю его. У него немного острый язык, но это ничего. На него нельзя обижаться. Я знаю, что у него прекрасная семья. Я однажды лежал в больнице — ну, в этом специальном отделении, — и его жена божественно делала мне уколы. Кстати, как ее здоровье?
Чуваз говорил весело, смеясь и вертясь на каблуках в разные стороны.
— Жива, здорова.
— Рыжий никогда не выдавал меня. А я, доложу вам, был страшный шалун. Помнишь, Гриша, как я стрелял в учителя хлебными шариками из трубки?
— Еще бы!
— А кто страдал? — Чуваз сделал паузу. — Он! Чуваз обнял Рыжего, прижался щекой к щеке.
— Это правда? — спросил Тванба.
— Да, правда, — ответил скромно Груапш. — Я ничем не рисковал. Я был тихий и скромный. А Нельсон мог здорово пострадать.
— Совершенно справедливо! — гоготал Чуваз. — Я все хорошо помню, как будто это было вчера.
Он выпустил из своих объятий Рыжего, отошел на шаг и еще раз оглядел старого друга. И вдруг его осенило:
— Стоп, друзья! За мной! Мы отметим встречу с Рыжим. Ты не обижаешься, что так называю тебя?
Рыжий замотал головой. Нельсон Чуваз повел всех в ресторан «Эрцаху», названный так в честь самой высокой горной вершины в Абхазии. Но повел не ко входу, а куда-то в переулок. Они свернули во двор, прошли мимо высоких штабелей дубо-
вых дров, потом миновали груду ящиков и очутились на ресторанной помойке. В нос ударил запах щей и мясных отваров, гниющих овощей, сваленных в большую кучу. Чуваз двигался уверенно. Он, видимо, хорошо знал эту дорогу.
— За мной, за мной! — приговаривал он, увлекая за собой друзей, и те поторапливались, тем более что дождь уже накрапывал.
Чуваз привел их на какую-то черную лестницу, приказал нагнуться пониже, чтобы не стукнуться головой о бетонную балку.
Рыжий недоумевал поначалу, но потом понял, что ведут его именно в ресторан «Эрцаху», только не совсем обычным путем. Наконец они очутились на втором этаже, в длинном, непомерно длинном помещении, в котором был накрыт стол человек на пятьдесят.
Здесь их встретил почтенный, седовласый человек —• администратор ресторана. Он всем пожал руки, даже Рыжему, нисколько не удивившись его присутствию.
— Добро пожаловать! — сказал он.
— Как живем? — небрежно спросил Чуваз.
— Спасибо, спасибо!
— Дома все живы-здоровы?
— Спасибо, спасибо!
— Начальство не обижает?
— Спасибо, спасибо.
Задавая вопросы совершенно машинально, Чуваз был занят гораздо более важным делом: облюбовывал места за столом. И он широким жестом указал на противоположный край стола, откуда через окно открывался вид на море.
— Хорошо? — спросил Чуваз.
— Отлично! — ответили сухумцы. Чуваз сбросил с себя пиджак и пояснил:
— Эту комнату оборудовал я. Моя идея! Здесь бухгалтерия, а мы ее выдворили. Получился недурной банкетный зал. Человек сто поместится... А может, и двести...
— Ровно пятьдесят два, — поправил администратор. Однако Чуваз пропустил мимо ушей его замечание.
— Великолепно! — сказал сияющий Тванба.
— Что ты скажешь, Рыжий? Груапш стоял растерянный.
- Ладно, он скажет потом, после первой рюмки. — И Чуваз грузно опустился в мягкое кресло театрального типа. И пригласил всех последовать его примеру. Засим он обратился к администратору:
— Нас пятеро. Надо что-либо уточнять? Администратор, очевидно давно изучивший вкус Нельсона, приложил руку к сердцу и опустил голову.
— О'кэй! — воскликнул Чуваз. — Не вздумай только мучить нас голодом. Тащи все, что есть! — А потом к Рыжему: — Слушай, я хочу выпить с тобой. Моим друзьям это будет приятно.
Сухумцы дружно кивнули.
— О'кэй! — повторил Чуваз. И объяснил Рыжему: — Это слово английское. Ты понял меня? Если не понял — ничего особенного не потерял.
Нотариус — сухонький, вежливый человечек — тща-тельно просмотрел бумаги, подшил их и на минуту задумался. Посмотрел поверх очков и сказал тихо, конфиденциально:
— Я вас знаю. Еще с самой юности.
Пате-ипа попытался припомнить, кто это может быть: школьный товарищ, сосед по улице или однокашник по военной службе?
— Я немного моложе вас, — сказал нотариус тихим, скрипучим голосом. — Я учился в одной школе с вами: вы в пятом, а я в третьем. Давненько не видел вас в нашем городе.
— Да, я работаю далеко.
— Где ж, если не секрет?
— В Свердловске.
— А кто будет жить в отцовском доме?
— Вот это проблема. Пока никто.
Нотариус постучал пальцами в тихой задумчивости. Вздохнул и с сожалением заметил:
— Да, уходят люди, уходят... Ложусь порою и думаю: ну и жизнь — вечная маета, вечная суетность. А встану рано утром, взгляну на голубое небо или на солнце, похожее на спелый персик, и жаль уходить отсюда неизвестно куда. Очень жаль! — Он снял очки, вытер платком глаза, высморкался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30