Она внешне спокойна, но в душе все кипит.
— Что важно?.. Что важно? Этого никто не знает. Говорят, жить важно... Ты сама это только что сказала. А зачем? Вертеть этот земной шарик? Он вертится и без нас. Идти дорогой, уготованной тебе другими? А куда идти?
Он привстает, опирается на локоть. В глазах у него нечто странное, доселе ей неведомое. Она чистосердечно признается:
— Не понимаю тебя, Гриша. На свою семью ты жаловаться, кажется, не можешь. Ни я, пи сын тебя не позорим, не попрекаем, ничего от тебя не требуем.
— Ха! — Григорий Груапш валится на подушку. — Ничего не требуем, не позорим! О чем ты говоришь? О чем? Разве это все, что человеку нужно? А о смерти ты подумала?
Она вздрагивает.
— О самой обыкновенной, — безжалостно продолжает он, — которая с косой бродит по белу свету. Чик! — и нет тебя. Ты уже там! — Груапш кивает на потолок. Потом указывает пальцем на пол: — Точнее, там! Я уже старый, никому не нужный человек. Списан! А ведь думал о счастье, даже иногда счастливым почитал себя. Ты когда-нибудь видела спящую реку?
— Какую? — спрашивает она. А сама думает: «Неужели?.. Неужели что-нибудь с рассудком?»
— Спящую реку, которая счастье приносит, видела?
А я видел. Мне о ней Заканбей Пате-ипа напомнил, мой друг детства. Реку видел, а счастье где?
— Как где? — чуть не плача отвечает она. — А мы? А сын? И это солнце...
— Что — солнце?
— Разве это не счастье?
Груапш смотрит в окно: весенний пожар разгорается все ярче, пожар на ярко-голубом небе. Он великолепен своей вечной красотой, но он уж горит не так, как в детстве, когда Гриша и Закан босиком бегали по траве.
Он вздыхает очень тяжко и говорит:
— Нет, это не то. Сейчас солнце не сулит ничего, кроме несчастья. Разве счастье от солнца зависит?.. Я клянусь: я видел спящую реку — и что же? А мои товарищи, которые в земле лежат, не видели ее? Да мы же вместе это видели! Вместе радовались спящей реке!
— Тебе надо встать, пройтись...
— Чепуха! — Груапш кладет руки под голову, поворачивается к стене. — Скоро будет шестьдесят, как я хожу, как брожу по этой земле. Где я был? К чему пришел?
Он ждет ее слов, но она стоит и молча смотрит на него.
— Хорошо, — со злорадством продолжает он, — поплетусь на бульвар, па любимый пятачок. А потом? Поболтаю. А потом? Выйду к морю. А потом? Вернусь домой. А потом? И так всю жизнь?.. Иди своей дорогой, иди, иди, иди... А той дороге нет ни конца, ни начала. Шагай как дурак.
Он скрежещет зубами, хлопает себя по лбу. Глядит на жену через плечо: она сидит, низко опустив голову. Плачет она или сдерживается? Ему хочется, чтобы плакала, чтобы поняла, как плохо ему. По помогут ли слезы ему, ей, всем?
— Молчишь? — зло говорит он.
Она встает, выходит в коридор и беззвучно рыдает. Он прислушивается: нет, не слышно рыданий. Ну и слава богу!.. А может, сказать ей про эту самую опухоль и тогда она поймет его?..
Александр Надзадзе прошел в центральный зал ресторана «Эрцаху», нашел администратора и тихо сказал ему:
— Ко мне товарищи из Сухуми, прошу обратить на нас внимание.
— Где вы сядете?
— А где прикажете.
— Люба, — позвал администратор добродушную на вид толстуху, — обслужи товарищей. Скажи Виктору, что прошу лично я.
Виктор — это шеф-повар, а Люба — официантка. В зале горят неоновые светильники, от которых каждый из посетителей теряет немного красок. Но это не беда: краски восстановятся при помощи горячительного.
— Любочка, — сказал Александр Надзадзе как можно ласковее, — что я прошу? Первым делом внимания.
— Пожалуйста, — кивнула она.
— А еще прошу чего-нибудь мясного. Она протянула меню.
- Нет, нет, Любочка, все на ваш вкус.
Люба улыбнулась, тряхнула бирюзой крупных серег:
— Все будет по высшему разряду. Я скажу дяде Виктору.
— Это шеф?
— Да, шеф.
— Будет ему магарыч. Сама знаешь, Люба, столичные гости привередливы.
Официантка махнула рукой.
— Дядя Виктор вперед десять очков даст ихним поварам. А что пить будете?
— Все, что есть. В соответствии с закуской.
— А на сколько персон? Александр сосчитал:
— Давид, Коста, Терентий, Рауф и я... Всего пять. Все архитекторы. Все молодые. Все красивые. Как на подбор.
— Да ну вас! — кокетливо улыбнулась Люба и пошла выполнять заказы.
— Люба, — вдогонку крикнул ей Александр, — воду и выпивку в первую очередь! Вино сама знаешь какое!
Та небрежно кивнула. Вскоре Надзадзе и его гости сидели за столом. Время было подходящее — ни обед, ни ужин. Ресторан пустовал. Оглушающего оркестра, к счастью, не было в зале.
Архитекторы, одетые по последней моде, чинно помалкивали. Надзадзе предложил им «Казбек». Тот, кого звали Давидом — высокий, сухощавый, — криво усмехнулся и предложил свои, американские. К сигаретам потянулись руки. Коренастый краснощекий Терентий дал прикурить от зажигалки.
Дружеская трапеза началась с солидных рюмок коньяка и глотков минеральной воды. Люба действовала четко и решительно. Бросив на стол мимолетный взгляд, она перед каждым поставила по алюминиевой пепельнице. А потом принесла хлеб. После чего исчезла надолго.
— У каждого из нас, — сказал Надзадзе, — есть свое любимое дело. В данном случае — архитектура. Она объединяет нас. Но не только она. Душа объединяет нас. Вот что!
Гости вполне были согласны с этим. Чокнулись дружно. Выпили.
— Хороший хлеб, — сказал Рауф. Он отломил кусок, понюхал его и с удовольствием пожевал.
— А коньяк? — спросил Коста, здоровенный мужчина с бараньими, добрыми глазами.
— Что за вопрос? — удивился Рауф, — Читай получше: «Отборный». Это же настоящий коньяк.
— Еще бы! — бросил Коста.
И предложил тост за встречу. Что такое встреча? Она вызвана общим делом? Да, несомненно. Но встреча есть встреча. Люди встречаются и по велению сердца. Ведь можно было уехать час назад в Сухуми. Ведь можно было? Да. Но не уехали. Задержались. Дело — хорошо, но есть еще и дружба...
Сказано было от души. И чокнулись от души. Выпили. Запили минеральной водой.
— Ого! — громко произнес Коста. — Посмотрите, кто прошел на кухню. Это же Чуваз!
Надзадзе тоже приметил Чуваза.
— Начальство, — многозначительно сказал он.
— Как? — сказал Рауф. — Он еще работает?
— Почему бы нет?
— Я-то думал, что он уже на пенсии.
— К чему пенсия? — сказал Надзадзе. — Дайте срок: разведет он устриц, завалит ими все магазины и тогда подумает.
— Послушайте, товарищи! — Рауф наклонился над столом, точно собирался поделиться важным секретом. — Ему уже, наверное, сто лет.
— Тоже сказал! Ему еще нет и шестидесяти, — весело пояснил Надзадзе. — К тому же он рожден ответственным работником.
— Этот болтун?
— Чуваз не только болтун. Он подхалим и наглец. Подхалим, когда имеет дело с начальством, и наглец с подчиненными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Что важно?.. Что важно? Этого никто не знает. Говорят, жить важно... Ты сама это только что сказала. А зачем? Вертеть этот земной шарик? Он вертится и без нас. Идти дорогой, уготованной тебе другими? А куда идти?
Он привстает, опирается на локоть. В глазах у него нечто странное, доселе ей неведомое. Она чистосердечно признается:
— Не понимаю тебя, Гриша. На свою семью ты жаловаться, кажется, не можешь. Ни я, пи сын тебя не позорим, не попрекаем, ничего от тебя не требуем.
— Ха! — Григорий Груапш валится на подушку. — Ничего не требуем, не позорим! О чем ты говоришь? О чем? Разве это все, что человеку нужно? А о смерти ты подумала?
Она вздрагивает.
— О самой обыкновенной, — безжалостно продолжает он, — которая с косой бродит по белу свету. Чик! — и нет тебя. Ты уже там! — Груапш кивает на потолок. Потом указывает пальцем на пол: — Точнее, там! Я уже старый, никому не нужный человек. Списан! А ведь думал о счастье, даже иногда счастливым почитал себя. Ты когда-нибудь видела спящую реку?
— Какую? — спрашивает она. А сама думает: «Неужели?.. Неужели что-нибудь с рассудком?»
— Спящую реку, которая счастье приносит, видела?
А я видел. Мне о ней Заканбей Пате-ипа напомнил, мой друг детства. Реку видел, а счастье где?
— Как где? — чуть не плача отвечает она. — А мы? А сын? И это солнце...
— Что — солнце?
— Разве это не счастье?
Груапш смотрит в окно: весенний пожар разгорается все ярче, пожар на ярко-голубом небе. Он великолепен своей вечной красотой, но он уж горит не так, как в детстве, когда Гриша и Закан босиком бегали по траве.
Он вздыхает очень тяжко и говорит:
— Нет, это не то. Сейчас солнце не сулит ничего, кроме несчастья. Разве счастье от солнца зависит?.. Я клянусь: я видел спящую реку — и что же? А мои товарищи, которые в земле лежат, не видели ее? Да мы же вместе это видели! Вместе радовались спящей реке!
— Тебе надо встать, пройтись...
— Чепуха! — Груапш кладет руки под голову, поворачивается к стене. — Скоро будет шестьдесят, как я хожу, как брожу по этой земле. Где я был? К чему пришел?
Он ждет ее слов, но она стоит и молча смотрит на него.
— Хорошо, — со злорадством продолжает он, — поплетусь на бульвар, па любимый пятачок. А потом? Поболтаю. А потом? Выйду к морю. А потом? Вернусь домой. А потом? И так всю жизнь?.. Иди своей дорогой, иди, иди, иди... А той дороге нет ни конца, ни начала. Шагай как дурак.
Он скрежещет зубами, хлопает себя по лбу. Глядит на жену через плечо: она сидит, низко опустив голову. Плачет она или сдерживается? Ему хочется, чтобы плакала, чтобы поняла, как плохо ему. По помогут ли слезы ему, ей, всем?
— Молчишь? — зло говорит он.
Она встает, выходит в коридор и беззвучно рыдает. Он прислушивается: нет, не слышно рыданий. Ну и слава богу!.. А может, сказать ей про эту самую опухоль и тогда она поймет его?..
Александр Надзадзе прошел в центральный зал ресторана «Эрцаху», нашел администратора и тихо сказал ему:
— Ко мне товарищи из Сухуми, прошу обратить на нас внимание.
— Где вы сядете?
— А где прикажете.
— Люба, — позвал администратор добродушную на вид толстуху, — обслужи товарищей. Скажи Виктору, что прошу лично я.
Виктор — это шеф-повар, а Люба — официантка. В зале горят неоновые светильники, от которых каждый из посетителей теряет немного красок. Но это не беда: краски восстановятся при помощи горячительного.
— Любочка, — сказал Александр Надзадзе как можно ласковее, — что я прошу? Первым делом внимания.
— Пожалуйста, — кивнула она.
— А еще прошу чего-нибудь мясного. Она протянула меню.
- Нет, нет, Любочка, все на ваш вкус.
Люба улыбнулась, тряхнула бирюзой крупных серег:
— Все будет по высшему разряду. Я скажу дяде Виктору.
— Это шеф?
— Да, шеф.
— Будет ему магарыч. Сама знаешь, Люба, столичные гости привередливы.
Официантка махнула рукой.
— Дядя Виктор вперед десять очков даст ихним поварам. А что пить будете?
— Все, что есть. В соответствии с закуской.
— А на сколько персон? Александр сосчитал:
— Давид, Коста, Терентий, Рауф и я... Всего пять. Все архитекторы. Все молодые. Все красивые. Как на подбор.
— Да ну вас! — кокетливо улыбнулась Люба и пошла выполнять заказы.
— Люба, — вдогонку крикнул ей Александр, — воду и выпивку в первую очередь! Вино сама знаешь какое!
Та небрежно кивнула. Вскоре Надзадзе и его гости сидели за столом. Время было подходящее — ни обед, ни ужин. Ресторан пустовал. Оглушающего оркестра, к счастью, не было в зале.
Архитекторы, одетые по последней моде, чинно помалкивали. Надзадзе предложил им «Казбек». Тот, кого звали Давидом — высокий, сухощавый, — криво усмехнулся и предложил свои, американские. К сигаретам потянулись руки. Коренастый краснощекий Терентий дал прикурить от зажигалки.
Дружеская трапеза началась с солидных рюмок коньяка и глотков минеральной воды. Люба действовала четко и решительно. Бросив на стол мимолетный взгляд, она перед каждым поставила по алюминиевой пепельнице. А потом принесла хлеб. После чего исчезла надолго.
— У каждого из нас, — сказал Надзадзе, — есть свое любимое дело. В данном случае — архитектура. Она объединяет нас. Но не только она. Душа объединяет нас. Вот что!
Гости вполне были согласны с этим. Чокнулись дружно. Выпили.
— Хороший хлеб, — сказал Рауф. Он отломил кусок, понюхал его и с удовольствием пожевал.
— А коньяк? — спросил Коста, здоровенный мужчина с бараньими, добрыми глазами.
— Что за вопрос? — удивился Рауф, — Читай получше: «Отборный». Это же настоящий коньяк.
— Еще бы! — бросил Коста.
И предложил тост за встречу. Что такое встреча? Она вызвана общим делом? Да, несомненно. Но встреча есть встреча. Люди встречаются и по велению сердца. Ведь можно было уехать час назад в Сухуми. Ведь можно было? Да. Но не уехали. Задержались. Дело — хорошо, но есть еще и дружба...
Сказано было от души. И чокнулись от души. Выпили. Запили минеральной водой.
— Ого! — громко произнес Коста. — Посмотрите, кто прошел на кухню. Это же Чуваз!
Надзадзе тоже приметил Чуваза.
— Начальство, — многозначительно сказал он.
— Как? — сказал Рауф. — Он еще работает?
— Почему бы нет?
— Я-то думал, что он уже на пенсии.
— К чему пенсия? — сказал Надзадзе. — Дайте срок: разведет он устриц, завалит ими все магазины и тогда подумает.
— Послушайте, товарищи! — Рауф наклонился над столом, точно собирался поделиться важным секретом. — Ему уже, наверное, сто лет.
— Тоже сказал! Ему еще нет и шестидесяти, — весело пояснил Надзадзе. — К тому же он рожден ответственным работником.
— Этот болтун?
— Чуваз не только болтун. Он подхалим и наглец. Подхалим, когда имеет дело с начальством, и наглец с подчиненными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30